Сергей Решетов - Гильотина для Фани. Невероятная история жизни и смерти Фани Каплан Страница 6

Потом с ненавистью разобрала кровать, взбила перины и поместила на них своё дебелое, истосковавшееся по мужской ласке тело. «Стар-р-рая блядь! Стар-р-рая блядь!!», – голосом штабс-капитана пожелал ей спокойной ночи пернатый матершинник из клетки. «У-у-у, гад!!! – взревела вдова и метнула в него свой тапок, – такая же сволочь, как и твой хозяин!». Погасила торшер, зарылась лицом в огромные подушки и подушечки и горько заплакала. Штабс-капитана вдова любила до сих пор. И очень сильно.

Утром следующего дня по городу пошли слухи самого невероятного свойства. Поговаривали даже о нечистой силе, которая появилась в городе. Говорили также, что смотритель маяка видел турецких террористов, которые, будто бы, приплыли на немецкой подводной лодке и взорвали эту самую подстанцию.

Безымянная уборщица утверждала, что своими глазами видела, как взорвалась единственная лампочка в ведомстве доктора Ульянова, и чуть не сотворила там целый пожар. Да ещё вдова штабс-капитана Попова подлила свою порцию сладкого масла в огонь сплетен и домыслов.

В очередях на рынках и в магазинах она клятвенно заверяла сограждан в том, что видела голого доктора Ульянова своими глазами у себя под окном, когда он занимался любовью с очередной новой каторжанкой. Так же она готова была поклясться на чём угодно, что видела у доктора на нужном месте хвост, правда небольшой. «А шерстью он покрыт от самого горла до пяток, как обезьяна, поэтому и носит свой царский мундир «под горло», чтобы её видно не было».

Одним словом, городок бурлил, слухи множились один невероятнее другого, и передавались из уст в уста. Так закончилась первая ночь любви Дмитрия Ульянова и Фани Каплан.

Между тем, сухая статистика утверждает, что короткие замыкания на евпаторийской электрической подстанции происходят регулярно – один раз в два года, а перебои с пресной водой здесь случаются ещё со времён первого крымского хана. Так что бурные любовные страсти, которые бушевали этой ночью в спальне Дмитрия Ильича Ульянова, скорее всего, к вышеизложенным мистическим событиям никакого отношения не имели.

А евпаторийский пляж жил своей жизнью. Агитаторы новой жизни развернули транспарант: «Долой стыд!» и активно советовали бывшим узникам царизма скинуть с себя не только проклятые оковы, но и одежду. При этом предтечи будущих нудистов лихо демонстрировали это на собственном примере и сверкали всеми не успевшими загореть голыми местами, которые, нужно сказать, производили на присутствующих весьма жалкое впечатление.

Ветерок разносил по пляжу соблазнительный запах свежих чебуреков и шашлыков, «Массандра» и шампанское из царских подвалов лилось рекой, день начинался весело и правильно. Штатный аккордеонист Аркадий наяривал своё попурри – дикий музыкальный винегрет из народных песен, фрагментов популярных опер, скабрезных частушек и салонных романсов из репертуара Вертинского.

Крымское солнце жгло нещадно, и к обеду публика пребывала уже в сильно приподнятом настроении. Именно в это «удачное» время и появились на пляже Дмитрий Ильич и Фани. Пройти на пляж инкогнито им, конечно, не удалось. Они попали не только под объектив камеры Абраши, но и под любопытные взгляды обитателей всего пляжа.

Всё-таки старания вдовы штабс-капитана Попова не пропали даром и, похоже, «сарафанное радио» Евпатории сработало на полную мощь. В голубом, свободном платье, в тёмных очках, будто не касаясь земли, лёгкой походкой шла счастливая Фани рядом с Дмитрием Ильичём, появление которого в яркой, свободной рубахе кроя «апаш», заморских сандалетах на босу ногу и парусиновых матросских бриджах вызвали аплодисменты всей честной компании.

Даже Абросимов отвернулся от своего мольберта и поднял большой палец вверх. Фани и Дмитрий театрально раскланялись, будто актёры после удачной премьеры. Фани заворожено смотрела, как работает Сергей – первый раз в жизни на её глазах рождалась картина. На полотне, как в волшебной сказке, возникало ярко-бирюзовое море, одинокая рыбацкая шаланда, сквозь парус которой был виден кровавый диск солнца. «Словно из него сейчас пойдёт кровь», – подумала Фани. Она хотела спросить художника, почему в лодке никого нет, но постеснялась. Абросимов отошёл на несколько шагов, прищурился, удовлетворённо кивнул головой, будто соглашаясь с кем-то внутри себя, резко подошёл к мольберту и надписал картину: «ПРЕДЧУВСТВИЕ» Евпатория, 1918 год. С. Абросимов», и тоже получил свою порцию аплодисментов. «Серёжа, вы гений», – Екатерина поднялась, подошла к Абросимову и одарила его долгим и совсем не товарищеским поцелуем. Фани захлопала и рассмеялась – она искренне желала счастья своей подруге. «Сегодня я угощаю», – смущённо проговорил польщённый художник и подарил Екатерине многообещающий взгляд. Вот так безоблачно и счастливо текла жизнь Фани Каплан в солнечной Евпатории.

С Дмитрием они практически не расставались, и каждый следующий день своей жизни Фани считала подарком судьбы, и даже молилась иногда ночами о том, чтобы сон этот продлился как можно дольше.

Через три недели Дмитрий Ильич отвёз её в Симферополь, в клинику своего приятеля, знаменитого офтальмолога Гришмана. Операция прошла удачно, Дмитрий звонил каждый день и даже приезжал два раза, хоть и не вылезал из командировок. Когда доктор осторожно, в тёмной комнате, снял с её глаз повязку, Фани поразилась чёткости и яркости окружающих её предметов, лиц, и поняла, наконец, разницу между той действительностью, в которой она привычно существовала до сих пор, и этим ярким, волнующим и новым миром.

На прощание Гришман рекомендовал ей не снимать чёрных очков: «Солнечный свет вреден для вас, годика, эдак, через три, потребуется ещё одна операция, надеюсь, последняя, – ещё раз оглядел Фани с ног до головы, – передайте господину Ульянову, что у него хороший вкус». Фани на прощание расцеловала Гришмана, вышла и села в поджидающий её таксомотор.

Она даже и предположить не могла, где, когда и в какой стране состоится их новая, трагическая встреча. А пока она возвращалась в Евпаторию, заранее представляя встречу с Дмитрием. Фани, конечно, расскажет ему о том, что теперь она видит каждую не застёгнутую пуговицу на его мундире, пепел от сигары, который он постоянно роняет на стол, его глаза, и даже сама теперь сможет прочесть записки, которые он оставляет ей каждый раз перед отъездом в командировки.

Фани взяла ключи от своего номера у полусонного дежурного и поднялась к себе на второй этаж. Бросила тяжёлую сумку на кровать и подошла к зеркалу. Оттуда на неё смотрела яркая, стриженная под модное «каре» и одетая со вкусом женщина. «Приве-е-ет, Фани!». И, собираясь вздремнуть, добавила: «Прощай, Фа-а-ани!». Будто попрощалась…

Фани ещё не знала, что накануне вечером пришло письмо, которое самым роковым образом перевернёт и сломает всю её жизнь. Оно дожидалось её под дверью, и Фани только теперь заметила его. Сердце защемило от предчувствия беды, дышать стало трудно. «От кого мне ждать писем?», – думала она. И, уже зная отправителя, нагнулась, подняла конверт и сразу посмотрела на обратный адрес. Что ж, интуиция её не подвела – это был адрес в прошлую жизнь: «Москва. Отправитель Мария Спиридонова».

«Дорогая Фани!

Товарищи сообщили мне, что здоровье твоё в полном порядке и ты, как будто, даже влюблена. Хочу сообщить тебе, дорогая подруга, что я тоже влюблена, но люблю я Россию, которую опять надо чистить от всякой большевистской грязи, налипшей на святое дело нашей борьбы. Помни о нашей клятве. Мы с товарищами ждём тебя в Москве. Твоя Мария Спиридонова».

Будто и не было операции у гениального Гришмана – закрутилась и поплыла куда-то комната, стол, стулья, окна. Фани даже не плакала, она выплакала все слёзы ещё на каторге. Просто внутри неё была гулкая пустота, где опять раздался звон тюремного колокола и давно забытое прошлое опять вернулось к ней. «Опять в Централе покойник», – механически подумала она. «Закончился твой сон, Фани», – и она почему-то вспомнила картину Абросимова «ПРЕДЧУВСТВИЕ», так он её подписал.

Силы оставили её и она почувствовала, что ноги не держат тоже. Она еле дотащила своё, вдруг ставшее чужим тело, до кровати и потеряла сознание. Фани не слышала, как постучалась и вошла Екатерина, не видела, с каким изумлением она раз за разом перечитывает письмо от Марии. Катя долго сидела на её кровати и внимательно, словно впервые, рассматривала лицо Фани. Она успела полюбить эту заблудшую, но чистую душу.

Фани пришла в себя неожиданно, удивлённо посмотрела на Катю:

– Я долго спала? – спросила она чужим, севшим голосом.

– Часа два. Скажи, Фани, какое отношение ты имеешь к этой грязной террористке Спиридоновой?

– Эта грязная террористка трижды спасала мне жизнь в тюрьме. Если бы не она, я бы там и года не протянула… Понимаешь, Катя, у нас, каторжан, свой кодекс чести. Теперь я у неё в долгу, и если Мария просит приехать, я должна быть рядом с ней. Тебе этого не понять.