Виктор Королев - Шляпа камер-юнкера Страница 6

1815-й год для Бетховена стал особенным. Это заметно и по творчеству. А самое главное – в тот год он окончательно оглох. И, возможно, переживания ускорили болезнь. Но вот странный закон творчества: чем более композитор был одинок, тем глубже и прекраснее становилась его музыка. Словно свои душевные и сердечные страдания он каким-то таинственным способом переплавлял в бессмертные шедевры.

Но так никто из исследователей биографов и не знает, кто всю жизнь вдохновлял его, какая из женщин была Музой, «бессмертной возлюбленной» Бетховена. А сам он не захотел никого допустить к главной тайне своего большого сердца…

Я не графолог, но его почерк меня немало удивил. Подпись у Бетховена какая-то двухэтажная. Огромная косая палка – то ли начало буквы «L», то ли «T» – спускается вниз, объединяя собой сразу несколько букв второй строки. Не мудрено, что биографы так и не смогли решить, кому именно посвящена его маленькая пьеса багатель ля-минор. «К Луизе»? «К Терезе»? Большинство исследователей считали, что Терезе, которая была первой любовью Бетховена. Тем более что, досконально изучив жизнь гения, все его связи и влюбленности, они выяснили, что у Бетховена никогда не было знакомой женщины по имени Элиза. Никогда в жизни…

Послушайте еще раз это короткое произведение! Маленькая пьеса для фортепьяно соло «К Элизе» (багатель ля-минор) – это же не просто музыка, это признание в неземной любви! Очень личная, интимная музыка. Лиричная и проникновенная. В наши дни это произведение известно всем, а при жизни композитора эта простая и милая пьеса издана не была. Публика узнала о ней благодаря биографу композитора Людвигу Нолю, обнаружившему в 1864 году рукопись. На первой странице её написано, кому пьеса предназначена. Но почерк у композитора был очень своеобразный и неразборчивый.

…Крупные вещи у него покупают охотнее и за них больше платят, поэтому он старается не размениваться на «мелочи». В разных редакциях состоялись три постановки единственной его оперы «Фиделио». Первая, в 1805 году, прошла с огромным успехом. Вторая через год провалилась, разве что освистана не была. В третий раз оперу ставили в 1814 году, когда в Вене собрались на Конгресс многочисленные коронованные особы. Бетховен стоял рядом с дирижером оркестра, а потом ему передали благодарственные слова русской императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги Александра I.

Предложение провести мирную конференцию именно в Вене исходило от русского царя Александра I. Официально открытие Конгресса было запланировано на 1 ноября 1814 года. Однако гости начали съезжаться уже с начала сентября. Было всего 700 делегатов и около 100 тысяч гостей.

Императора Александра весь мир благотворил за победу над Наполеоном. Ему позволялось все, и он это чувствовал. Если верить мемуаристам, всем устным и письменным сплетням, за семь месяцев в Вене у него было более десятка любовниц. Герцен позже напишет: «Александр любил всех… кроме своей жены». Поговаривали даже, что семейные отношения русской императорской четы вот-вот рухнут, что Элиза (как звали её на немецкий манер) больше не вернется в Петербург, а останется у своей матери в родном городе Карлсруэ.

В воспоминаниях графа де ла Гарде читаем о Елизавете Алексеевне:

«Возле императора Австрии сидела очаровательная императрица России. Этот ангел, спустившийся с небес, соединяя в себе все прекрасные черты, олицетворял собой все то, что касалось счастья и успеха её мужа».

Она была далека от политики. Посещала балы, обеды, приемы, бывала на многочисленных концертах. В постоянное распоряжение гостей австрийским императором были предоставлены сотни одинаковых колясок и саней. После поездок, как всегда, – ужин и академия.

В те времена академиями назывались открытые, публичные концерты. На один из таких вечеров был приглашен и Бетховен, который в то время был самым известным композитором в Вене. Людвиг ван Бетховен представлял в королевском замке свою оперу «Фиделио». Императрице Елизавете Алексеевне опера понравилась. Она попросила передать композитору свою благодарность и предложение выступить еще раз. Бетховен стоял молча, казалось, он был потрясен до глубины души…

С того дня лишь одно владело его сердцем, лишь одно желание, одна мечта. Он пишет письмо своему доброму знакомому, который был куратором королевской венгерской канцелярии в Вене:

«Если бы Ее Величество пожелала меня еще раз слушать, для меня это была бы высочайшая честь. В какой форме лучше всего преподнести ей подарок? Примет ли она меня? Если бы я только мог быть счастлив написать Ее Величеству то, к чему больше всего тяготеет её вкус и её музыкальные пристрастия!»

Ночью он не может уснуть. В дрожащем свете оплывших свечей мечется по кабинету, то подсаживаясь к фортепиано и что-то наигрывая, то что-то записывая, перечеркивая вновь и вновь. У него есть только начало. Так и не придумав ничего, к утру он просто присоединит вторую часть – из написанного ранее. Оттого пьеса получится, словно склеенная второпях. Но переделывать уже некогда.

Елизавета Алексеевна согласилась принять композитора. Его встреча с русской императрицей произошла 20 января 1815 года в замке австрийского императора, в личных покоях, выделенных супруге Александра Первого.

Бетховен вошел в зал и долго молчал, пока, наконец, не решился:

– Ваше Величество, простите мне мою неуклюжесть и неумение говорить, но прошу, от всей души, примите от меня в подарок маленькую пьесу…

И смущенно склонив поседевшую голову, протянул императрице ноты bagatelle ля-минор.

– Господин Бетховен, – сказала, улыбаясь ласково, императрица, – я Вам очень благодарна за подарок. Ваша музыка полна доброты, и потому она завоевывает сердца. Я преклоняюсь перед Вашим талантом. И была бы Вам признательна, если бы Вы сами сыграли сейчас эту пьесу…

Композитор поднял голову, как только она начала говорить. Он молча смотрел на её губы, силясь разобрать слова. Её немецкий немало отличался от того, как говорят в Вене, и ему было трудно уловить смысл сказанного. По её улыбке он видел, что к нему благосклонны, но видел также, как лицо богини, стоящей прямо перед ним, в каком-то полуметре, начинает покрываться алыми пятнами. И понимал, что крайне неприлично смотреть безотрывно в лицо императрицы, на её рот, на её тонкие, красиво изогнутые губы – и ничего не мог с собой поделать.

Молчание затянулось. Фрейлины императрицы, стоящие неподалеку, во все глаза смотрели на этого невзрачно одетого господина, которого словно паралич разбил.

– Так что, господин Бетховен, не откажете в сей любезности? – снова спросила императрица, указывая на рояль в углу.

Бетховен посмотрел туда, куда она указывала рукой, и сразу понял, чего от него хотят. Он сел за инструмент, поднял крышку. Но ещё не успел сообразить, что будет играть, как вставшая рядом императрица положила перед ним ноты – bagatelle ля-минор.

Он мог не смотреть на ноты, всю пьесу он помнил наизусть, играя её до рассвета. И он начал играть – для той одной, кому посвятил эту небольшую вещицу, этот «пустячок», как переводится с французского bagatelle.

Он ощущал у себя за спиной дыхание самой прекрасной женщины на свете, он был бесконечно влюблен в эту женщину и чувствовал себя полностью несчастным. Крещендо прозвучало у него как разрыв сердца. Он не слышал своей игры, и только когда медленно угас последний звук в рояле, пришёл в себя, медленно поднялся, повернулся к императрице.

Лицо Елизаветы светилось каким-то внутренним светом. Глаза сияли благодарностью. Губы приоткрылись и что-то произнесли, но он снова не разобрал. Фрейлины аплодировали у стены – он это видел.

Потом Элиза, эта богиня, эта неземная женщина, этот ангел, направилась к своему столику, взяла там что-то и подошла к нему снова так близко, что он уловил аромат её духов и запах кожи.

– Я в полном восторге, господин Бетховен, – сказала императрица. – Это было незабываемо. Спасибо Вам за такой подарок. Позвольте мне вручить Вам в знак благодарности эту шкатулку.

И она протянула композитору маленькую деревянную шкатулку с 50 дукатами. Аудиенция была окончена. Бетховен молча поклонился и вышел. С того дня он никогда больше не играл публично. Более того, три года после этой встречи он не мог ничего написать. Три года ни строчки…

Когда друзья стали разбираться в оставшемся после него хаосе, среди которого рождались величайшие произведения, они нашли в потайном ящике его гардероба письмо со странным адресом – «Бессмертной возлюбленной». Написанное словно на одном дыхании, письмо по ритму строк были сродни биению сердца, готового от напряжения разорваться на куски: «Мой ангел, мое всё!.. О боже, что за жизнь! Без тебя! Так далеко! Так близко!!! Какая тоска!..»