Милош Кратохвил - Магистр Ян Страница 6

— Возьми три!

Советник гордо посмотрел на толпу и стал следить, правильно ли монах выписывает ему индульгенцию.

Бургомистр тоже положил на стол несколько монет и ехидно спросил второго советника:

— Ну, сосед, а сколько ты не пожалеешь на спасение своей души?

Ганфштенгель, тощий желчный старик, отвел глаза от бургомистра, но тут же заметил насмешливые взгляды зевак. Они слышали слова бургомистра. Советник, видя, что ему не миновать монаха, полез в кошелек. Он тщательно сосчитал деньги, положил на стол несколько медяков и сердито забрюзжал:

— Спасение души, спасение души… Лучше бы вы подумали о том, как выгнать из Рима неаполитанского коронованного мерзавца! Ну как мне покупать перец в Италии, если там несусветный беспорядок! — обратился он к монахам. — Вечные свары ваших пап подрывают торговлю. На что я должен жить?

В толпе раздались язвительные слова:

— Слыхали? Он заботится не о душе, а о перце!..

Люди захохотали:

— Штумпфнагель, когда ты кончишь нас обвешивать?

— Бургомистр никогда не станет проверять весы своего советника!

— Вы лучше выкупайте свои грехи у нас!

Бургомистр на мгновение растерялся. Заметив стражников, подпиравших стену храма, он с огорчением подумал, что их чертовски мало! Побуждаемые толстяком Штумпфнагелем, они быстро направились к воротам старого Унгельта, через которые было удобнее всего удрать отсюда.

Монах растерялся, не зная, что предпринять.

В конце площади раздались задорные голоса студентов:

Веселитесь, христиане.Рай земной у нас настанет:Поп за медные грошиСнимет смертный грех с души,Жадничать не станет!

Люди заволновались. Прилагая чудовищные усилия, со стороны Унгельтских ворот продирался к столу маленький тощий священник. Добравшись до ступенек, этот священник быстро взбежал на паперть, к монахам, и, очутившись у всех на виду, дал волю своей ярости. По злобно горевшим глазам и сведенному судорогой лицу было видно, какая сила скрывалась в его тщедушном теле.

— Что у вас тут за балаган? — спросил он монаха. Священник не кричал, но люди ясно слышали его сдавленный голос. — Для чего стоят у вас стражники? Неужели вы не можете заткнуть глотку этому сброду? А что им нужно? — указал он на нищих-калек, которые с незапамятных времен сидели у паперти и выставляли напоказ свои увечья и язвы, желая вызвать сострадание у прохожих. — Гоните их в шею! Они не имеют права побираться там, где все милостыни принадлежат святому отцу.

На площади подхватили слова священника:

— Сегодня здесь попрошайничает сам папа!

— Смотрите не объешьте этих святых христарадников!

По знаку священника стражники лениво оторвались от стен храма. И надо же было залететь сюда этой назойливой осе! Они начали разгонять нищих древками алебард, и те скрылись в толпе подобно камням, кинутым в воду.

— Видели? Вот они — добрые дела нашей святой церкви!

Эти слова словно ужалили священника, — он повернулся и увидел парня, стоявшего на плечах своих товарищей.

— Ты, поп, запамятовал Библию, да? — задорно закричал парень. — Христос приютил бедного и сирого Лазаря, а ты Лазарей гонишь!

Люди, пристально глядевшие на священника, насторожились и помрачнели. Священник уже хотел было подать знак стражникам, но вовремя спохватился: сначала надо обезвредить дерзкие слова, они опаснее самого смутьяна.

— Кто осмеливается оспаривать нашу власть и сомневается в правильности нашего решения? Я ежедневно, во время каждой мессы, воспроизвожу Христа, а дева Мария произвела его на свет лишь однажды. Только безумец может противиться нам!.. Мы, священники, вправе именем бога посылать людей в ад или в рай! — И он повелительным жестом указал стражникам на смелого парня, который всё еще стоял над толпой.

Стражники угрожающе склонили алебарды в сторону зароптавшей толпы. Женщины вскрикнули от страха, а парень никак не унимался:

— Слыхали?.. Он ставит себя выше божьей матери!

Его слова всколыхнули площадь.

— Знаем вас: запугиваете адом, чтобы выманить у людей последние гроши!..

— Торгуют раем и адом! — кричали люди.

На углу собрались студенты. Они кричали парням, поддерживавшим на своих плечах смелого оратора:

— А ну, ребята, выпроводим этих торговцев из храма!

— Как Христос мытарей — понежнее, плетками!

Стражники направили свое оружие против толпы и стали пробивать себе путь к парням. Но те неожиданно исчезли в море людских голов.

— Что с вами? — сердито спросил парень, когда товарищи опустили его вниз.

— Надо бежать, Мартин. Они идут за тобой, — сказал самый младший подмастерье, напуганный стражниками.

Другой подмастерье, выразительно поигрывая топором и хитровато поглядывая на соседей, сказал, обнажив свои белые крепкие зубы:

— А что если сегодня придется бежать не нам, а им? — Соседи засмеялись. — Ну, ребята, начнем, а?..

Сюда пришли поденщики и подмастерья сразу после работы — одни со своим инструментом, другие — с пустыми, уже давно пустыми, руками. Эти не смеялись, — их глаза холодно блестели, губы сурово сжимались, на скулах играли желваки.

Подмастерья, выжидая, глядели на Мартина и думали: «Мартин начал, пусть он и скажет, что делать дальше».

Рука молодого камнереза невольно сжала молоток. На лбу появились гневные складки. Он вспомнил слова Йиры: «Оставляя их без наказания, мы сами грешим», — и подумал, что ему достаточно сказать слово своим друзьям или подать знак… Даже не глядя на лица окружающих, он догадывался об их чувствах, — за долгие годы мук и лишений люди накопили столько ненависти, что она вот-вот вырвется наружу. Йира… А чтó сказал он, Мартин, полчаса назад Йире? «Ты — настоящий ученик магистра Яна»… Да, магистр Ян…

Мартин сказал:

— Нет, подождем, что нам скажет магистр Ян!

Подмастерья понимающе взглянули на камнереза. Его слова не нуждались в разъяснении. Они засунули свои топоры и молотки за пояса.

— Завтра — воскресенье… — сказал один из подмастерьев.

Товарищи поняли его: завтра в Вифлеемской капелле магистр будет читать проповедь. Он всегда говорил о том, что больше всего волновало их. О чем же ему теперь говорить, если не об индульгенциях? Да, следует подождать, — завтра они услышат правильный, самый правильный ответ.

Стражники застряли около паперти. Их было немного, и они не проявляли никакого усердия. Враждебные взгляды и выкрики людей отнюдь не вызывали у них желания лезть на рожон. В такой давке алебарда скорее обуза, чем оружие: пробираясь сквозь толпу, приходится держать острие алебарды высоко над головой, чтобы никого не поранить. С бешеного священника хватит и того, что они подчинились ему. В этот момент раздался резкий голос начальника, — он приказал стражникам вернуться. Подпирать стену спинами было куда спокойнее.

Три подмастерья вышли по узкой улочке на Староместскую площадь. Молодой плотник добродушно похлопал по плечу младшего каменщика:

— Что, Сташек, малость испугался?

Паренек смутился, но прямо посмотрел в глаза товарищу:

— Я испугался не за себя, Ян, а за Мартина…

Мартин не слушал их. Он остановился возле углового дома, — чистые окна блестели десятками свежевымытых стекол, а на оконных рамах и косяках дверей висели зеленые ветки. У дома уже не стояли скамейки и лестницы, не было здесь и той, кого искал Мартин. Кто-то неожиданно подошел к нему сзади и закрыл его глаза нежными ладонями.

— Йоганка! — резко повернулся Мартин.

— Я нарочно перешла на другую сторону, — сказала, улыбаясь, девушка, — чтобы ты поискал меня.

Они стояли рядом, не спуская глаз друг с друга.

Ян и Сташек начали наперебой рассказывать Йоганке о перепалке Мартина с продавцами индульгенций, о том, как толпа чуть не набросилась на стражников и священника, и о том, какое решение принял Мартин.

Йоганка слушала их, не переставая глядеть в глаза своего возлюбленного. Ей казалось, что они стали больше и нежнее. Девушка притянула к себе Мартина и крепко поцеловала его.

Никто из юношей не засмеялся. Йоганка сияла от счастья:

— За всё, что ты сделал, Мартин!

Решение

В ауле Каролинума[9] студенты плотным кольцом обступили магистра Гуса. Все смеялись. Магистр весело поблескивал глазами, студенты громко и безудержно хохотали. Душная, тесная аудитория — почти половину ее занимали кафедра и два узких ряда скамей с пюпитрами — стала свободнее и светлее. Казалось, большие плиты белых стен блестели не столько от лучей заходившего солнца, сколько от задорного юношеского смеха.

Желая успокоить развеселившихся учеников, Гус подал им знак рукой: