Олдос Хаксли - Луденские бесы Страница 6

Конечно, среди прихожан имелись ханжи, у которых любовные похождения нового кюре вызывали возмущение, однако ханжей в Лудене было немного. Остальным же жителям, даже тем из них, кто почитали себя добродетельными христианами, пожалуй, до некоторой степени нравилось, что их пастырь так хорош собой, обходителен и любвеобилен. Секс и религия отлично сочетаются друг с другом; этот союз, который может показаться отталкивающим, в то же время сулит особенно изысканные наслаждения, возбуждая плотский аппетит. Почему? Хороший вопрос.

Популярность Урбена среди прихожанок не могла понравиться мужчинам. С самого начала отцы и мужья отнеслись с подозрением к расфуфыренному умнику, обладавшему прекрасными манерами и хорошо подвешенным языком. Тут еще примешивалось и другое. Даже если бы новый священник был образцом святости, все равно местным жителям не могло прийтись по душе, что такой богатый приход достался чужаку. А чем, спрашивается, плохи свои священники? Луденские денежки должны перетекать в карманы луденских же уроженцев. Хуже всего было то, что чужак приехал в город не один. Он привез с собой мать, трех братьев и сестру. Одному из братьев тут же подыскал завидную должность в городской магистратуре. Другого, тоже священника, сделал главным викарием церкви Святого Петра. Третьего брата, опять-таки рукоположенного в сан, Урбен сразу пристроить не смог, но юноша явно подбирался к первой же вакансии. Это было настоящее нашествие!

Однако даже недоброжелатели были вынуждены признать, что отец Грандье отлично читает проповеди, прекрасно знает свое ремесло, и вообще человек в высшей степени ученый. С другой стороны, ученость не прибавляла ему популярности. Будучи мужем начитанным и остроумным, Грандье сразу же получил доступ в самые аристократические и изысканные дома города. Двери этих домов были закрыты для богатых выскочек, неотесанных чинуш и высокородных бездельников, которые составляли луденское «общество», но, увы, не «сливки общества». Зато приезжий хват немедленно попал в самую верхушку. Подобная несправедливость вызвала горькую обиду у отцов города. Грандье сошелся с самим Жаном Д'Арманьяком, недавно назначенным губернатором. Мало того, его запросто принимал самый известный житель Лудена престарелый Севол де Сен-Март, прославленный юрист, государственный деятель, историк и поэт. Губернатор так высоко оценивал способности священника, что во время частых отлучек ко двору поручал молодому человеку вести все свои дела. Сен-Марту же кюре пришелся по душе потому, что был гуманистом, отлично знал классическую литературу, а стало быть, был в состоянии по достоинству оценить поэтический шедевр старика «Paedotrophiae Libri Tres» — дидактическую поэму о воспитании детей. Поэма была так популярна, что еще при жизни автора выдержала десять изданий. Ее слог был столь элегантен, столь точен, что сам Ронсар сказал: «Я предпочитаю автора этих стихов всем современным поэтам и настаиваю на этом мнении, хоть оно вряд ли понравится Бембо, Наваджеро и божественному Фракасторо».

Увы, сколь преходяща земная слава, сколь недолговечно людское самомнение! Для нас имя кардинала Бембо мало что значит, а имя Андреа Наваджеро — и того меньше. Что же касается «божественного Фракасторо», если он и сохранился в памяти потомков, то по одной-единственной причине: он первым придумал приличное название для срамной болезни — написал на латыни медицинскую эклогу о злоключениях несчастного принца Сифилиса. После многих испытаний сей принц избавился от «галльской болезни», прибегнув к помощи гваяколовой коры. Мертвые языки мертвы и со временем становятся все мертвее. Три тома педагогической поэмы Сен-Марта имели еще меньше шансов остаться в веках, чем фракасторова «Сифилида». Современники почитали Севола де Сен-Марта как божество, знали его поэзию наизусть, а ныне она канула в Лету. Однако во времена Урбена Грандье старый поэт еще купался в лучах заходящей славы; он был прославленнейшим из великих Старцев, своего рода национальным монументом. Идти к нему на обед было все равно что запросто выпивать с Собором Парижской Богоматери. В великолепном особняке, где проживал почтенный государственный деятель и декан гуманистических наук, молодой священник имел счастье общаться с самим патриархом и его почти столь же прославленными сыновьями и внуками. У Сен-Марта бывали и высокие гости: принц Уэльский (инкогнито); Теофраст Ренодо, филантроп, врач-новатор и родоначальник французского журнализма; Исмаэль Бульо, будущий автор грандиозного труда «Astronomia Philolaica», которому было суждено первым с точностью определить периодический цикл переменной звезды. Приходили к Сен-Марту и столпы местного общества — такие, как Гийом де Серизе, главный магистрат Лудена, или Луи Тренкан, городской прокурор, весьма благочестивый и ученый господин, в свое время учившийся вместе с Абелем де Сен-Мартом. Прокурор слыл знатоком литературы и старинного искусства.

Дружба столь почтенных людей не могла не льстить самолюбию, но расплачиваться за эту привилегию приходилось враждебностью всех прочих, не допущенных в избранный круг. Урбен чувствовал себя несправедливо обиженным: ему, человеку, во всех отношениях превосходившему окружающих, воздавали неприязнью за ум, завистью за добрые деяния, ненавистью за остроумие, хамством за хорошее воспитание и злобой за успех у женщин. Впрочем, надо сказать, что отец Грандье в долгу не оставался. Он ненавидел своих недоброжелателей столь же люто, как и они его. Есть поговорка: «Хула укрепляет, хвала расслабляет». На свете не так много людей, которые испытывают от ненависти и ярости куда больше удовлетворения, чем от любви. Это люди, у которых агрессия в крови, люди, для которых адреналин является своего рода наркотиком, люди, предающиеся гневу, дабы испытать волнение, возбуждение, страсть. Отлично зная, что всякая попытка самоутверждения за счет других вызывает у окружающих ответную реакцию, человек этого склада не предпринимает никаких мер предосторожности. Само собой, в самом скором времени он оказывается в гуще схватки. Но именно схватка-то ему и нужна. В пылу боя, когда бурлит кровь, он ощущает себя в своей стихии. Состояние конфликта является для него естественным; сражаясь с врагами, эти люди чувствуют себя комфортно и хорошо — при этом нисколько не сомневаясь в собственной правоте. Приток адреналина выливается в Праведное Негодование; подобно пророку Ионе, гневливые уверены, что их ярость — проявление праведности.

Чуть ли не с первого дня жизни в Лудене Грандье ввязался в целую череду неприглядных, но, с его точки зрения, весьма стимулирующих ссор. Один дворянин, доведенный до крайности, даже набросился на священника со шпагой. С другим, лейтенантом уголовной полиции, главным блюстителем правопорядка в городе, Грандье устроил публичную перепалку, перешедшую в драку. Поскольку на стороне неприятеля было численное превосходство, кюре и его сторонники были вынуждены забаррикадироваться в замковой часовне. На следующий день Грандье подал на лейтенанта жалобу в церковный суд, и полицейский получил должное воздаяние. Кюре одержал победу, но то была пиррова победа. Отныне у Грандье появился заклятый враг, с нетерпением ожидавший возможности поквитаться.

Элементарная осторожность, не говоря уж о христианском миролюбии, должна была бы подсказать пастырю, что нельзя иметь сразу так много врагов. Но, невзирая на иезуитское воспитание, Грандье так и не впитал христианского духа. Губернатор Д'Арманьяк и прочие высокопоставленные друзья давали ему множество добрых советов, но там, где начиналась страсть, разум отступал. Долгое религиозное образование ничуть не умерило урбенова самолюбия; наоборот, любовь к себе, изначально присущая этому человеку, обрела теологическое «алиби». Примитивный эгоист просто требует того, чего ему хочется. Но, обзаведясь плацдармом религиозности, эгоист приходит к заключению, что его желания совпадают с волей Господа, что его интересы неотделимы от интересов истинной Церкви, а любые компромиссы здесь невозможны, ибо от них попахивает сатанинским наущением. В Евангелии сказано: «Любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас». Слова Иисуса, должно быть, казались отцу Грандье чудовищным святотатством, призывом вступить в союз с Вельзевулом. Нимало не помышляя о том, чтобы «любить своих врагов», святой отец делал все, чтобы еще больше возбудить их ненависть к себе. У него был к этому истинный талант. В сказках у колыбели младенца нередко появляется добрая фея, наделяющая ребенка различными дарами. Однако часто оказывается, что дары эти способны приносить несчастья. Урбена Грандье добрая фея, наряду со многими прочими подарками, наделила самым блестящим и опасным из талантов — красноречием. Всякий выдающийся проповедник, удачливый адвокат или политик еще является и незаурядным актером; он обладает даром подчинять слушателей своей воле. Власть эта носит иррациональный характер, поэтому даже самый благонамеренный оратор приносит своими речами больше вреда, чем пользы. Магия слов и бархатный голос могут убедить слушателей в правоте дела, которое вовсе не является правым. Более того, если дело правое — то вовсе ни к чему прибегать к помощи уловок и словесных трюков, к которым сводится искусство красноречия. Даже если цель является благой, эти методы в данном случае следует признать недостойными. Оратор эксплуатирует свой дар, воздействуя на доверчивость человеческих душ. Используя свой талант, краснобай сгущает полугипнотический туман, в котором живет большинство людей — в то время как цель и задача истинной философии и истинной религии состоит в том, чтобы этот туман рассеять. Кроме того, всякая эффектная речь построена на сведении идеи до примитива. Примитивизация же невозможна без искажения фактов. Получается, что любой искусный оратор по самой природе — лжец. А самые искусные из ораторов, как правило, и не ставят перед собой задачу говорить истину; у них совсем другая цель — содействовать своим единомышленникам и вредить своим врагам. Именно таким оратором был и Урбен Грандье. Каждое воскресенье с амвона церкви Святого Петра он усердно изображал то Иеремию, то Демосфена, то Савонаролу, а иногда даже и Рабле, ибо искусством насмешки молодой человек владел ничуть не хуже, чем даром обличительства; в иронии и сарказме он был столь же силен, как в метании апокалипсических молний.