Джерри Старк - Павильон Дружбы Страница 6

Гражданин таращился на нее сверху вниз, благо высокий рост позволял. Пялился чуть раскосыми глазами, точно кот на пойманную мышь, решая — сожрать сразу или позволить добыче выскользнуть из когтей, чтобы погоняться за ней еще немного? Черный кот с белой манишкой: черная куртка толстой кожи, высокие кавалерийские сапоги, заляпанные грязью, трехцветный шарфик, небрежно обмотанный вокруг шеи. Широкий пояс с прицепленной шпагой — не на талии, как положено, а низко сдвинутый на бедра, отчего окованный медью кончик ножен с мерзким звуком скреб по полу. Черные волосы — не живописно взъерошенные, как у Эглантина, а просто непричесанные, торчащие во все стороны густые лохмы. И вид, то ли как у пьяного до стеклянности, то ли как у припадочного.

— Кукла, — наконец изрек гражданин. Голос низкий, хрипловатый, но, что самое удивительное, приятный на слух. — Живая кукла. Ну-ка, стой, потолкуем. Где этот гребаный цветуечек?

— К-какой цветуечек? — заикнулась Либертина, понимая — вот сейчас-то она впервые в своей юной жизни грохнется в обморок. Как аристократическая барышня, позорище какое.

— Единственный и неповторимый! — рявкнул ей в лицо незнакомец, и Либертина отшатнулась. — Фабр где, спрашиваю? Валяется в койке с очередной красоткой, пока истинные герои кровь проливают на полях сражений?..

— О-он внизу, в зале… наверное… — пролепетала танцовщица, чувствуя себя насмерть перепуганной маленькой девочкой. Боже, которого нет, вдруг это дружок или законный супруг какой-нибудь из пассий Эглантина, он прознал, что рогат и явился с намерением устроить обидчику взбучку?

— Ну так веди! — распорядилось лохматое чудовище. Либертине ничего не оставалось, как спуститься вниз по ступенькам, обмирая и подмечая, с каким испугом смотрят на нее встреченные по пути участники будущего празднества. Не иначе, решили, что будущий Гений Юности угодил под арест и отсюда ее прямиком потащат на допрос в Люксембургскую тюрьму.

Фабр оказался на месте. Сидел, покусывая кончик без того обгрызенного пера и рассеянно разглядывал вышитых на полинялом шелке драконов. При виде черняво-косматого выронил перо:

— Сгинь, моя белая горячка. Сгинь немедленно. Изыди, рассыпься. Скажи, что ты мне мерещишься.

— Не дождёшься, — буркнул пришлец и вдруг рухнул в ближайшее кресло. Именно вдруг — только что возвышался угрожающей черно-белою башней, и внезапно сложился, осыпался в кресло, как марионетка, которую бросил кукловод, с таким явственным наслаждением на лице, будто от самой Тулузы шагал именно к этому креслу. Позолоченное старое дерево жалобно хрустнуло под немалым весом. — Что, не рад старому дружку, Ш-шиповничек? Ай, не рад… Хорошо устроился, смотрю. Сыт, пьян, полон дом блядей натащил… Это — новая твоя? — небрежный взмах в сторону обмершей Либертины. — Поделишься?

У Либертины захолонуло в груди. Незнакомец звал Фабра по прозвищу, разговаривал, несмотря на всю страховидность облика, вроде бы мирно, но под обманчивым дружелюбием крылась странная, непонятная угроза, некое смутное беспокойство. Находиться рядом с этим, косматым, было все равно что войти в вольеру с ручным леопардом. Леопард, конечно, ручной… до той поры, пока ему не захочется стать диким.

Может, и в самом деле объявился некий давний знакомец Эглантина, сделавший карьеру на военном или политическом поприще? А что, если Фабр возьмет да отдаст ему смазливую дуру-девку на откуп? Ой, мамочки… боюсь его, не хочу…

Привлеченные явлением незваного гостя, к уголку Фабра начали подтягиваться зрители. Ширма опасно покачивалась, угрожая шлепнуться. В щели блеснул любопытный глаз.

— Нет уж, — бросил Фабр. Пока чернявый разглагольствовал, Шиповник успел прийти в себя и смотрел теперь ехидно да искоса, как петух на зерно. — Девушек ему, как же… Мои девушки не про тебя, они чистые и невинные, как заря нового мира, а ты, братец, страшен, как сон роялиста. И с конца у тебя, говорят, капает.

— Ничего у меня не капает! — взвился гость. — Вранье это все! Гнусные слухи, распускаемые врагами Коммуны об одном из ее вождей! Еще надо бы узнать, где ты таких слухов набрался!

— Слухи не слухи, а девок моих не тронь, — отрезал Фабр. — Если совсем невтерпеж, еби хор. Он у нас мужской, ну да тебе все едино. Мальчики там подобрались трепетные, но авось ты их достанешь как следует, хоть сообща по немытой шее наваляют. Так чего приперся? Только не говори, что соскучился по моему обществу — не поверю. И выпивки у меня тоже нет, не надейся.

Он чуть повернулся к Либертине, сообщив:

— Познакомься, милая. Это чучело зовется Жаном Мари Колло. Страшно не любит собственное имя — оно, видите ли, слишком заурядно для такой выдающейся личности — несет верную службу в Комитете Общественной Погибели, таскается за Робеспьером, а ведь когда-то был неплохим актером и почти что человеком… Колло, говори, что тебе надо, и выметайся.

Имя «Колло» маленькая танцовщица уже слышала. Друзья Фабра отзывались о нем с неприкрытой ненавистью, называя «псом Неподкупного», шепотом рассказывали о массовых расстрелах в городе Лионе, куда Колло решением Конвента отправили нынешним летом усмирять волнения. Либертине представлялось сказочное чудовище в человеческом облике, с руками по локоть в крови и оскаленными клыками, а оказалась взъерошенная громогласная орясина с нелепой шпагой у бедра.

И все же никак не отделаться от ощущения притаившейся совсем рядом жути…

— Ишь ты, как заговорил, — ухмыльнулся Колло, устраиваясь в кресле поудобнее. — А вот не выметусь. Меня к вам прислали. Инспектором от Комитета. Ибо, как доносят верные патриоты, у тебя тут натуральный притон дантонистов, эбертистов, жирондистов, роялистов…

— …сатанистов и содомитов… — тихонько в унисон подсказали из-за ширмы.

— …сатанистов и содомитов, — разлетелся по инерции Колло и на мгновение нахмурился, соображая, что не так. За ширмой сдавленно хрюкнули.

— Да уж, в особенности содомиты распоясались, — буркнул Фабр, мрачнея на глазах. — Ври, да не завирайся. Вы там в Комитете уже всех и каждого готовы подозревать. У нас уже есть инспектор — Сешель.

— Гильотина по твоему Сешелю давно плачет, ждет его — не дождется, — со своего места Либертина видела, как глаза Колло превратились в две узкие щелочки, а голос стал противно-медовым. — Поговаривают, якобы вы с ним не только компаньоны и верные подельщики, но еще и дружки — не разлей вода. В чем-то я его понимаю, Шиповничек, для своих лет ты еще очень даже ничего…

— И вот этот человек собирается избавить нас от засилия содомитов, — хмыкнул Эглантин. — А предъяви-ка ты, братец, бумаги.

— Чего?..

— Бумаги, говорю. Сиречь верительные грамоты, коими Коммуна уполномочила тебя на инспекционные действия в моем театре. Надеюсь, гражданин, ты сознаешь всю важность революционного мандата? Без соответствующей бумаги с печатью любой проходимец, даже тайный эбертист или, того хуже, содомит может прийти и…

— Раньше он не был таким недоверчивым бюрократом, — обращаясь почему-то к Либертине, пожаловался Колло. — Есть у меня мандат. На, подавись.

Он и в самом деле вытащил из-за обшлага куртки свернутую бумагу, швырнув ею в Фабра. Тот поймал, развернул — Либертина сунулась через плечо, прочитать — ровные строчки казенным почерком переписчика, лиловый кругляш печати. Д’Эглантин пробежал недлинный текст глазами, в изумлении задрал бровь и принялся зачитывать вслух:

— «Предъявитель сего есть редкое животное породы павиан, являющееся собственностью Парижского зоологического сада. При поимке оного надлежит принять неотложные меры по доставлению упомянутого животного в адрес: Париж, Рю де ля Пэ, четырнадцать, мэтру Лавалю, за вознаграждение…»

— Чего-чего? — оторопел Колло. — Какое еще животное? Дай сюда!

Он попытался выхватить бумагу, Фабр вовремя отдернул руку и издалека продемонстрировал Колло лист:

— Колло, ты ведь читать умеешь?

— Ну?!

— Видишь букву? Это «Ж». «Же» означает «животное». Ты зачем из Зоосада убежал, а?

— Да нет там никакого «же»!

— Да вот же!..

Либертина хихикнула, за ширмой довольно громко зареготали на разные, в основном женские, голоса.

— А животное кусается?

— Можно его погладить?

— Ой, а хвостик у этого животного есть?

— А чем питаются павианы?

Колло, красный, как рак, бросил на хохочущую ширму яростный взор и прошипел:

— Не мог Неподкупный такого написать! А ну дай сюда немедленно!

— Ну, если не мог — на, прочитай сам, что написано, — смиренно отвечал ехидный Фабр, прекрасно знавший, что читает Колло еле-еле, и протянул бумагу кипящему от негодования гостю.

Колло бумагу схватил и, пребывая в расстройстве чувств, немедленно в мелкие клочки изорвал.

— Гражданин Животное… То есть гражданин Колло! — голос Фабра взвился ноткой праведного негодования добродетельного гражданина, оскорбленного в лучших чувствах. — Да понимаете ли вы, что сейчас натворили?! Как вы могли так поступить — разорвать мандат, доверенный вам лучшими представителями Республики? Вы что, контрреволюционер? Или, не побоимся этого слова, тайный роялист?!