Сборник рассказов - Макс Акиньшин Страница 6

— Иди, иди с богом, сейчас Соломатину скажу, пришлет людей.

Он радостный уходит. У него после каждого сеанса связи радость на лице. Дождь немного стихает. Пришлет полковник вертолет? Почему-то танкиста мне хочется спасти, и Тухватуллина хочется, и Ведеркина. Даже не знаю, чего тут больше намешано: клятвы Гиппократа или работы моей, часов у стола и коек. Недосыпа и нервов. Мотора моего дряхлого. Ненужности и бессилия. Пускаю дым в туман. Может, упустил чего? Рискнуть? Вот так вот положить Ведеркина на стол, да и попробовать еще раз. Осколок в сердечной сумке. А если что не так пойдет? Тогда все, тампонада. Иногда, кажется, что ты царь и бог, и все можешь. Скажи, пару гор свернешь, в стене головой дыру проделаешь, в кафеле дырку проковыряешь. Еще где дыру, плевать где. Можешь! Спокойно, без усилий особых. А вот кусок железа на пять грамм все ставит на свои места. И ведь можно залезть и покопаться можно, только не видно его и смотреть нечем. Черная зебра со всех сторон.

— Летит! Летит, тащ майор! — Боря связист бежит радостный. Смотрю на него, и от сердца отлегает. Знаю я, что такое летит. Летит — значит все хорошо. Значит, кто-то в кабину забрался, завел свою мясорубку и сейчас в тумане, слепой, с пустотой подложечной к нам пробирается. Поднял подполковник вертолет. Шею свою и карьеру заложил. За просто так. За доктора Мезенцева. За зебру эту черную. И хорошо мне от этой мысли становится. Так хорошо, что готов еще пару суток не спать.

— «Чапельник» вертушку поднял, Вадим Алексеич. — не по уставу обращается. Да, черт с ним с уставом. Сейчас можно. Я Борю по плечу хлопаю, а сам уже к Романовой спешу.

— Тань, готовь тяжелых. Вертолет летит. — говорю, будто Победу объявляю. Прилетит тут волшебник в голубом вертолете. Все сейчас будет: и кино, и мороженное. Сердце у меня прыгает в груди, как от первой любви. Дождь надоедливый уже и не дождь, кажется. Все у меня поет внутри. Я и сам запеть могу. Хоть Цоя, хоть Муслима Магомаева, хоть Эдиту Пьеху.

В нашем доме поселился удивительный сосед…

— Летит, Тань! — повторяю ей, — Летит!

Летит! А сам вспоминаю, как хлопья бушлата с кожей срезал, как дренаж ставил в три часа ночи, как осколки по одному в ванночке звякают. Как халат промокший пятнами снимаешь и в кучу таких же. Сестры приберут потом.

Ну, его все к черту. Сядет сейчас вертушка заберет всех троих. А я им еще и этого конопатого в нагрузку. Двадцать минут и на большой земле. А там у них, не то, что у меня. Градусник и полведра зеленки. Там у них… Огого чего! И хера тебе, Сеня, а не чистые подворотнички! Радуюсь, оттого что смерть обманул.

— Летит, Тань!

Романова глаза ко мне поднимает.

— Танкист умер, Вадим Алексеевич. Я за Сеней уже послала.

Шестое января доктора Мезенцева (2020)

-Тебе, Айдарчик, Аллах зачем ноздри дал? — интересуется Левдик. Я открываю один глаз и рассматриваю пятно изморози в брезентовом углу палатки.

Айдар что-то бормочет. Что-то, чего я не могу расслышать.

— А дал он тебе ноздри для того, чтобы ты мозг свой зудящий мог иногда почесывать. — торжественно заключает капитан медицинской службы Евгений Евгеньевич Левдик тридцати четырех лет от роду. И продолжает. — Почесывать от мыслей дурных, для профилактики. Ты в компот зачем таблетки добавлял?

— Не добавлял я, тащ капитан! — стонет сержант Фарухов. — Дайте что-нибудь.

Дайте что-нибудь, доктор. Я улыбаюсь. Так и думал, что Айдар в первых рядах попадется. Его медом не корми — дай халявы. Как говорится: бабушка, дайте воды, а то так есть хочется, что и переспать не с кем. Небось, весь запас таблеток, что бойчишки у сестер христарадничали, отобрал и сам выдул по нашей нехитрой схеме. Парацетамол и анальгин плюс компот равно нирвана. Только вместо первого я им слабительного прописал. Иезуит я, да? Игнатий Лойола в белом халате.

Вообще-то надо идею с гуталином на хлебе подкинуть. Хотя нет, потравятся к чертям. Работы нам с Левдиком прибавится. Ну ее к шайтану работу эту. Я потягиваюсь. Вчера никого, вот и слава тебе Господи. С утра тоже. Будто что-то там в городе сломалось. Подавилась все-таки проклятая мясорубка, которая нас клиентами снабжает. Полный покой уже двадцать часов. И Рождество на носу.

Левдик говорит:

— Одну таблетку на десять килограмм веса, считать умеешь?

— Умею, — огрызается Фарухов, и шипит что-то на своем.

— Что говоришь, воин? — издевается собеседник.

— Спасибо, говорю, тащ капитан. Разрешите идти?

— Вот-вот. Ну, ступай.

И тишина. Я выползаю из-под одеяла, которым кто-то заботливый меня укрыл. Кто-то по фамилии Романова, а по званию прапорщик. Золотая моя вечно грустная Романова Тань Евгеньевна. Королева спирта, герцогиня бумаг, баронесса печали. Тру руками лицо. Полный покой уже двадцать часов. Полный. Хотя…

— Жень! «Чапельник» что говорит?

— А ничего. — сияющий Левдик нарисовывается в брезентовом проеме. — Пять человек на семерку отправили, к ним ближе. К нам никого. Везуха, тащ майор. Только три поносника с утра.

Он улыбается, улыбкой счастливого человека, у которого из забот только столовая с отхожим местом остались.

— Это ты Романовой сказал фенисан выдавать? — интересуется он.

— Угу, — подтверждаю я. — Уж получше, чем твой парацетамол с анальгином. Сплошной перевод продукта, а тут даже польза какая — никакая.

Левдик ржет и загибает пальцы:

— Сеня- Марсианин, Айдар и Миха — Быстрая рука.

— Еще будут, — заверяю его. — Все посты выгребли.

Один из страдальцев мой — Марсианин, а два- головная боль Соломатина. Опять ругаться будет. Ладно Айдарчик- это вечный залетчик, вот Миху поймать, это да. Миха у нас легенда, и на моей памяти крепко влетел только раз и то по несущественному поводу- мастурбации на плакат Саманты Фокс из журнала. Отчего и получил говорящее погоняло. А так ни разу и ничего. В роте пьянка, Айдар огребает, с синяком