Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы Страница 60

В двух шагах от него на зеленой полянке возвышалась белостенная церковь с зелеными куполами. У дома священника копошились куры. При виде Марии они разбежались, возмущенно кудахтая. Приезжая в Шатково, девушка неизменно навещала отца Иосифа, крестившего ее. Софи, вслед за золовкой, вошла в комнату, в глубине которой находилась керамическая печка. Дневной свет, проникавший сквозь узенькое окошко, освещал стол, покрытый вязаной скатертью, две деревянные скамьи и несколько икон с лампадой красного стекла. Воздух был насыщен запахом, который Софи тут же распознала: пахло ладаном и только что подошедшим тестом. Супруга попа сама пекла хлебцы для отправления службы.

– Лукерья Семеновна! – крикнула Мария.

Дверь открылась, и Лукерья Семеновна, попадья, ввалилась в комнату с грохотом бурного потока. Высокая, лоснящаяся, багровая, она была на восьмом месяце великолепной беременности. Ждала уже девятого ребеночка за шестнадцать лет брака. Отец Иосиф скромно говорил, что Бог благословлял их союз неутомимой десницей. Детские головки, белокурые, рыжие, показались из-за спины Лукерьи Семеновны в проеме двери. Дети толкали друг друга, чтобы лучше видеть.

– Пошли вон, нечестивцы! – бросила Лукерья Семеновна через плечо.

Ребятишки с воплями разбежались.

И тут же сменив гневную мину на улыбку гостеприимства, Лукерья Семеновна заговорила:

– Какое счастье! Присаживайтесь, пожалуйста! И простите за убогое жилище! Сиденья здесь жестки, но сердца нежны! Отец Иосиф скоро придет. Он молится… Или слегка задремал… И то и другое необходимо христианину!

Софи и Мария сели к столу. Дьячок принес дымящийся самовар и попросил ключ от кладовки, чтобы достать варенье. Лукерья Семеновна неохотно вручила его ему и выглядела озабоченной, пока тот не вернулся. Наконец, дьячок появился с банкой, которую прижимал к своей худосочной груди. За ним вышагивал сам отец Иосиф. Он был еще выше ростом, нежели его жена, и тоже казался беременным на последнем сроке из-за живота, сильно выступающего из-под черной рясы. Борода серо-стального цвета лопатой торчала на его лице. Благословив обеих посетительниц, он уселся между ними, чтобы напиться чаю. С первых же глотков лоб его покрылся капельками пота.

– Да вознаградит Бог вас обеих за ваши добрые дела в этой бедной деревне, – со вздохом сказал он. – Я уверен, что в Шатково каждый день кто-то поминает вас в своих молитвах. В общем, все они здесь бездельники: воры, пьяницы, лжецы, забияки и блудодеи! Но что поделаешь, Господь пожелал сделать их такими!

– Я хотела бы помочь им, – перебила его Софи.

– Зачем? – спросил отец Иосиф. – Горе тому, кто хочет изменить ход вещей, не имея возможности пойти до конца! Доброту, которой ты одариваешь бедняка сегодня, он потребует от тебя завтра, как должное, а послезавтра, если ты не дашь ему больше, он обвинит тебя в злобе! Не толкай к свету того, кто освоился с тьмой! Не исправляй Божьего деяния, коли Господь не требует от тебя этого!

– Так, значит, по-вашему, – сказала Софи, – нужно оставить больных с их болезнями, невежд с их невежеством, бедняков с их нищетой, пьяниц с их пьянством?..

– …Богатых с их богатством, – подхватил отец Иосиф, – а святых с их святостью. Подлинное счастье обретается не тогда, когда кто-то другой нам его дарует, подлинное счастье мы находим в своей душе. Достойный дар, учит Господь, лишь тот, что не может быть измерен в аршинах, взвешен в золотниках или оценен в рублях. Отдавай твое сердечное тепло, дари свои молитвы, но не занимайся неосмотрительно благотворительными делами, которые не имеют ничего общего с верой…

Он закашлялся, видимо, припомнив, что Софи – католичка, засунул ложку варенья в дыру бороды и в заключение промолвил:

– Быть православным христианином – само по себе большое утешение! Самый убогий мужик в Шатково должен радоваться, осознав, что, если бы ему чуточку не повезло, он мог бы родиться язычником!

– Вы им такое говорили? – спросила Софи.

– Я повторяю им это каждое воскресенье, после службы.

– И они вам верят?

Лукерья Семеновна, не сводившая с мужа любящего взгляда, прошептала:

– Как же не верить ему? У него такой красивый голос!

В этот момент Софи заметила юного крестьянина пятнадцати или шестнадцати лет, проскользнувшего в комнату и прижавшегося к стене. У него были соломенного цвета волосы, подстриженные кружком, низкий упрямый лоб, маленький нос, могучая челюсть и синие, почти фиолетовые глаза. Рваная рубаха прикрывала его худые плечи. Отец Иосиф нахмурил брови и проворчал:

– Опять? Чего ты хочешь от меня, Никита? Я уже сказал тебе, что у меня нет времени.

– А может быть, завтра? – пролепетал мальчик.

– Ни завтра, ни послезавтра. У меня слишком много дел в пяти деревнях, где надо служить. Разве я учу читать моих детей? Нет, не так ли? Тогда почему я должен учить тебя?

– Он хочет научиться читать? – спросила Софи.

Отец Иосиф пожал широкими плечами, и нагрудный крест попа заблестел в свете коснувшегося его солнечного луча.

– Да, – сказал он, – идея овладела им и не отпускает! Но зачем ему это надо, в его-то положении? Мужик и алфавит не созданы для того, чтобы жить вместе!

– Вы не могли бы по крайней мере одолжить мне книгу, отец Иосиф? – сказал мальчик. – Я перепишу буквы на бумагу. И попрошу разъяснить мне их…

– Кого?..

– Пелагею.

– Она разбирается в этом не больше тебя!

– Нет, она знает все прописные буквы!

– Ну хорошо, – вмешалась Софи, – отец Иосиф даст тебе книгу. А когда выучишь алфавит, ты придешь повидать меня. Я дам тебе работу…

Лицо мальчика покраснело. Он бросился к ногам Софи, поцеловал край ее платья, затем прополз на коленях и прижался губами к могучей руке отца Иосифа:

– Спасибо, благодетельнице, спасибо, батюшка!

Поп не ожидал такого оборота ситуации. Он надул щеки, словно задыхался от переедания.

– Дай ему Четьи Минеи, Лукерья, – наконец распорядился он. – С помощью наших православных святых ему, быть может, удастся избежать козней дьявола!

В то время как он говорил, его взгляд на долю секунды уперся в лицо Софи, загорелся жгучим, враждебным огнем и потух.

– Еще чашку чая, барыни? – с улыбкой спросила Лукерья Семеновна.

Освеженный послеобеденным отдыхом, Михаил Борисович вышел из кабинета в благодушном расположении духа. Проходя по гостиной, он заметил огромную охапку полевых цветов в вазе. Незачем было спрашивать, кто собрал букет с таким вкусом! С тех пор как Софи поселилась в Каштановке, дом всегда был полон цветов. На улице земля и небо были охвачены единым сиянием. Михаил Борисович подошел к сыну, сидевшему в беседке, бросил взгляд на книгу, которую тот читал, и проворчал:

– О духе законов! Странная мысль! Говорить о духе законов – значит искать повода, чтобы им не подчиняться. Французы погубили величие своей страны, упорно пытаясь проанализировать это. Надеюсь, что ты не слишком увлекся либеральными бреднями, о которых начинают болтать и у нас!

– Я считаю, что назрели перемены, – осторожно заметил Николай.

– Какие перемены? Свобода, равенство на французский манер?

– Не совсем так, но…

– Никаких но! Россия стоит на вековых устоях. Она – пример силы, порядка, религиозности для других стран. Если что-то и должно измениться, пусть это решает царь!

– Ему могли бы посоветовать это.

– Кто? – рассмеявшись, спросил Михаил Борисович. – Ты? Или твои друзья?

– Может быть, – ответил Николай.

– О! Мальчишка! Где Софи?

– Она уехала с Марией в Шатково.

– И ты не счел необходимым сопровождать их?

Николай подавил зевоту, прикрывшись рукой.

– Слишком жарко! А Шатково – мрачное место…

Михаил Борисович подумал, что молодому поколению недостает пыла. На месте сына он часами следовал бы за Софи, чтобы наслаждаться ее удивлением, улыбками, вопросами, заданными по-русски с французским акцентом! И вдруг он застегнул жилет, развернулся и направился к службам.

Дожидаясь, когда хозяин прикажет ему оседлать Пушка, мальчишка-конюший забеспокоился. Михаил Борисович добрых восемь лет не садился в седло! Не измотает ли его первая прогулка?

– Не надо бы скакать слишком далеко, барин, – пробормотал мужик, подводя коня на поводу.

– В Шатково и обратно, это пустяк! – ответил Михаил Борисович.

Он грузно забрался в седло и затрусил вдоль аллеи.

Проезжая мимо крыльца, он заметил месье Лезюра, протягивающего руки. Приятно было видеть, как растерялся француз. Михаил Борисович пустил Пушка рысью. Он не очень уверенно сидел в седле и напрягал все мускулы, чтобы держаться прямо.

Когда Михаил Борисович выехал на дорогу, ему был приятен простор, протянувшийся до горизонта. Солнце обжигало ему лицо, и он вновь ощутил восхитительный восторг двадцатилетнего возраста. Ни одна жилка не болела во всем его теле. Сила и аппетит остались неизменными. В полях крестьяне узнавали хозяина и низко кланялись ему. Вдали замерцало сияние и погасло. Голубое небо потемнело, словно запачкалось дымом. Где-то на краю света прогремел гром. Подул ветер, поднимая клубы пыли, травинки, крупинки угля. Затем шквал утих, гром отгремел. Луч солнца резко пронзил тучи. Михаил Борисович, прищурившись, разглядел коляску, ехавшую ему навстречу.