Гюг Вестбери - Актея. Последние римляне Страница 60

— Здравствуй! Действительно мне надоедает этот противный, мелкий дождь, который проникает сквозь стены и пробирается под самую кожу. Ты смеешься? Если бы твои предки в течение нескольких поколений так же хорошо, так же много пили и так же горячо любили, как мои, то тебе было бы так же холодно, даже и в самые жаркие летние дни.

— Это значит, что я должен благодарить своих предков, что они не знали этих хороших вещей, — отвечал Констанций Галерий и тяжело опустился на кресло. — Я устал, как гладиатор, покидающий арену. Знаешь ли ты, что я сегодня делал? Не отгадаешь. Я обежал раз двадцать мой сад.

— Ты хочешь убавить жиру?

— Я не думал, что ты так проницателен. Действительно, жир мешал бы мне на войне.

— Ты чересчур прозорлив. До войны еще далеко.

— А мне кажется что близко.

— Разве ты говорил с Флавианом?

— Префект показывал мне письмо Валентиниана.

— Этот галилеянин говорил настолько решительно, что мы не можем на этот раз рассчитывать на его снисходительность. Бывает время, когда бряцание оружием: представляется единственным ответом. Слишком долго мы терпим самовластие Феодосия.

Кий Юлий с завистью посмотрел на гостя.

— Если б у меня было твое здоровье! — с сожалением сказал он.

— Ты только не падай духом, — утешал его Констанций Галерий. — И для тебя найдется работа. Умная голова весит больше сильных рук.

— Но не на войне.

— И на войне.

Они оба задумались, глядя в пространство. Через несколько минут Констанций Галерий снять заговорил:

— Я хотел тебе сказать, что лошади Руфина продаются. Он вчера проигрался в кости и хочет сбыть тех вороных жеребцов, на которых ты точишь зубы вот уже три месяца. Ты можешь купить их дешево.

Кай Юлий пожал плечами.

— Я обойдусь и без лошадей Руфина, — сказал он.

— Почему? — с удивлением спросил Констанций Галерий. — Они так тебе всегда нравились.

— Неизвестно, на что мне понадобятся в скором времени деньги.

— Признайся, ты снова заплатил огромную сумму за какие-нибудь дырявые сандалии Цинцинната или за запонку цезаря. А может быть, тебе удалось поймать кусок хвоста той волчицы, которая кормила Ромула и Рема? Покажи мне свою добычу, все равно ты не утерпишь. — Кай Юлий весело рассмеялся. Приблизившись к одному из шкафов, он достал из него какой-то глиняный сосуд и поднял его кверху.

— Дивись! — сказал он с победоносным видом.

Глаза его сверкали, лицо оживилось.

Констанций Галерий посмотрел на сосуд с одной стороны, потом с другой и сказал:

— Черепушка.

— О, ты медведь из лесов Реции, — сказал Кай Юлий. — Тебя, значит, не приводит в восторг чашка времен Тарквиния Гордого? Ты слышишь? Во времена Тарквиния Гордого наши предки употребляли такие чашки.

— Мой собаки едят из лучших чашек, — сказал, смеясь, Констанций Галерий.

— Варвары! — воскликнул Кай Юлий. — Не для твоих тупых глаз такая святость.

И он уже хотел спрятать чашку в шкаф, но патриций остановил его.

— Научи меня искусству распознавать эти чудеса, — попросил он, — чтобы и я мог вставить мудреное слово, когда у Симмаха будут разговаривать о древностях. А то мне стыдно, что я должен всегда молчать в таких случаях.

Они оба наклонились над чашкой времен Тарквиния Гордого. Кай объяснял знаки, по которым узнается посуда того времени; Констанций внимательно слушал.

Когда они стояли в таком положении, склонившись друг к другу головами, белая маленькая рука отдернула занавеску, отделяющую кабинет от двора, и большие голубые глаза засветились над вздернутым носиком с любопытством. За носиком показалось лицо, а за лицом — вся фигура Порции Юлии. Она плутовски усмехалась и, удерживая дыхание, на цыпочках двигалась вперед. За ней полз большой британский пес. Когда она очутилась за плечами Констанция Галерия, то ударила изо всей силы в ладоши.

Кай и Констанций в ужасе отскочили друг от друга, а Порция залилась смехом избалованного ребенка. Пес, расшалившийся, как его госпожа, вторил ей радостным лаем.

Насмеявшись вволю, она подбежала к брату, обняла его, закинув обе руки ему на шею.

— Я приношу утреннее поздравление возлюбленному братцу, — сказала она, целуя сенатора в обе щеки.

— Порция, моя чашка времен Тарквиния Гордого! — восклицал в отчаянии Кай Юлий, поднимая высоко кверху посудину.

Пес скакал как сумасшедший, стараясь мордой достать драгоценную чашку.

— Отгони Лидию, — умолял Кай.

— Лидия, перестань, — прикрикнула Порция.

Пес сейчас же успокоился. Растянувшись у ног своей госпожи, он лизал ей руку.

Теперь Порция обратилась к Констанцию, отвесила ому низкий поклон и сказала мрачно:

— Привет твоей преславности!

То же самое проделал и Констанций Галерий и отвечал так же угрюмо:

— Пусть боги сохранят твою преславность!

Вид его был настолько комичен, что Порция снова разразилась громким смехом.

— Ты мог бы показываться в театре, как мим, — сказала она. — Только скажи мне, почему люди называют тебя преславным? — продолжала она. — Что ты сделал такое славное, что стал преславным?

— Порция! — отозвался Кай Юлий, который запер уж свою чашку в шкаф.

— Оставь ее, — попросил Констанций Галерий. — Ведь не с сегодняшнего дня Порция избрала меня вазой, куда без помехи изливает свое веселье.

— Обширная ваза! — заметила Порция.

— Обширная! — подтвердил Констанций, — Но скоро она станет поуже.

— Может быть, ты пристал к галилеянам и удалишься в пустыню, чтобы питаться кореньями.

— К галилеянам я не пристал, потому что я римлянин, но питаться кореньями могу, когда будет нужно, потому что зубы у меня хорошие. Ты имеешь основание удивляться, почему меня люди называют преславностью. Я сам знаю, что купленный титул надо оправдать достойными подвигами.

Порция своими тоненькими белыми пальцами взяла большую руку Констанция и, гладя ее, сердечно сказала:

— Мое глупое веселье снова обидело тебя. Но ты не сердишься на меня? Ты знаешь, что я никогда и никого умышленно не обижаю.

— А ты знаешь, что ты можешь делать со мной что угодно, — ответил Констанций Галерий и посмотрел на Порцию с такой любовью, что она вся вспыхнула.

— Ты могла бы склониться на его просьбу, которую он повторял уже столько раз, — отозвался Кай Юлий, — и стать вместе с ним перед алтарем его домашних богов.

Порция отскочила от Констанция.

— С ним? Никогда! — с гневом воскликнула она.

— Отчего? — спросил брат. — Оттого, что он принадлежит к новому патрициату? Новый у него только титул, но любовь к Риму старая, а еще более старая доброта и честность. Его прадед добыл всаднический перстень с мечом в руках. За служение новой отчизне, так же, как некогда наши предки. Лучшего и вернейшего мужа ты не найдешь, Порция.

— Я знаю, что Констанций Галерий добрый и милый, — отвечала Порция, — но какова бы я казалась рядом с ним? Как серна около слона. Нет, не хочу!

Патриций добродушно улыбнулся.

— Известно, что слоны бывают терпеливы, — сказал он. — Времени у нас обоих достаточно.

— Ты полагаешь, что твое терпение сломает мою волю? — закричала Порция с детским задором.

— Я уверен, что когда-нибудь ты очень будешь любить меня.

— Что тебе дает право на такое самомнение?

— То, что ты постоянно ссоришься со мной.

— Так с этого времени я буду молчать, как, как, как… — повторяла Порция быстро, топая ножкой.

— …Как Порция Юлия, — подсказал ей, смеясь, Констанций.

Девочка погрозила ему пальцем, повернулась на одной ноге и выбежала из комнаты. За ней с веселым лаем побежал и пес.

Еще занавеска не перестала колыхаться, как на пороге противоположной двери показался глашатай.

— Знаменитый Винфрид Фабриций! — доложил он.

Кай Юлий с удивлением посмотрел на Констанция, как бы спрашивая его: что этому человеку нужно от меня?

— Я бы не принял этого галилеянина, — проворчал патриций.

— Может быть, у него есть какое-нибудь поручение ко мне из Виенны, — отвечал сенатор.

— Пусть войдет! — сказал он рабу и, накинув на себя тогу, вышел в залу.

— Я позволил себе нарушить покой твоей преславности, — начал Фабриций, — не как воевода Италии и христианин, а как старый знакомый по Виенне.

— Привет тебе! — отвечал сенатор и указал рукой на одну из соф, стоявших полукругом посредине залы.

— Так как в Риме близко я знаю только одного тебя, — говорил воевода, — то хотел бы поговорить с тобой откровенно о деле, которое одинаково касается как нас, христиан, так и вас, язычников.

— Исповедников веры народных богов, — поправил Кай Юлий.

Как будто не обратив внимания на это замечание, воевода продолжал: