Еремей Парнов - Собрание сочинений: В 10 т. Т. 4: Под ливнем багряным Страница 61

— Как крысы и злые духи, затаились тут хищники в тогах, — указывал пальцем Джон Болл. — Они скребут пером и копят бумаги, разоряя честных людей.

Как поступать с такими бумагами, не приходилось учить.

«In sequente noctis crepusculo» («Летнее солнце клонилось к закату»), — отмечал летописец. Последняя неделя оставалась до летнего солнцестояния, но каким долгим казался этот удивительный день торжества и возмездия. Самым долгим из всех.

В Клеркенуэлле был осажден и взят после ожесточенной схватки приорат рыцарей-иоаннитов: монастырские постройки и капелла горели потом ровно семь дней и ночей. До самого Иоанна.

На соседней с Темплом Флит-стрит повстанцы уничтожили дома присяжных и тюрьму Флит. Та же участь постигла застенки в Вестминстере и Ньюгейте. Узники, как обычно, тут же смешались с толпой. Хотелось верить, что никогда больше не будет ни решеток, ни пыток. Тюремные цепи отнесли в церковь святого Франциска и положили к ногам скорбящей мадонны. Тихие звездочки мерцали на ее проволочном венце.

Наконец Джек Строу и Томас Фарингдон поставили последнюю точку в Хайберне, обратив в пепел Второй парадиз. В Лондоне и прилегающих графствах щупальца Хоба были обрублены. Оставалось поразить самое тело спрута.

Люди Строу провозились всю ночь. Не пришлось выспаться и другим участникам победного марша. Враг затаился в королевском замке, и было рискованно распылять силы по городским кварталам.

Всю конницу Уот Тайлер вывел за стены на поле Майл-Энда. Уил Хоукер радовался: ночи стоят теплые, свежего сена хватает. Сладкий воздух. Простор. По армейскому обыкновению, выставил часовых.

Оставленный в Лондоне гарнизон сосредоточился возле Тауэра, на площади святой Екатерины.

Фактически это означало осаду.

Глава двадцать седьмая

Ночь

Шли в Уолсингем на поклоненье ДевеПаломники, а с ними — девки их,Работать лень болванам долговязым;Куда вольготней, в рясы нарядившись,Бездельников блаженных жизнью жить!Всех орденов бродячие монахиНароду там Писанье толковали:И вкривь и вкось евангельскую правдуОни вертели, только бы щедрейИм заплатил доверчивый мирянин.…Когда не станут церковь и монахи строже,Великих бедствий ждать нам на земле!

Страшен Лондон в ночи, и страхами наполнены его свинцовые с тускло-багряным отливом ночи. Над западной стеной колыхались ржавые отсветы. Разметавшись в полнеба, мутное зарево поглотило Ладгейт, обгорелые коробки на улице Флит, бессонный госпиталь святого Варфоломея. Что сулили затаившемуся разворошенному городу полуночные зори? О каких переменах вещали? В сполохах дальних пожарищ еще плотнее сгустилась тьма, накрывшая Тауэр, мост и его жуткую башню. Палаты ненавистных народу магнатов дотлевали в золе и пепле, сами они били покаянные поклоны у алтарей, а истерзанные жертвы королевского правосудия так и остались висеть на ясеневых древках.

В соборе святого Мартина, где по давней традиции находили защиту преследуемые и отчаявшиеся, всю ночь горели лампады. Неф и все боковые приделы были заполнены молящимися. В основном тут скопились сержанты, коронеры, констебли — словом, все те, кто не смел и мечтать о прибежище в Тауэре. Охотники за двуногой дичью слезно молили великомученика о спасении. Едва облегчив душу, искали утешения в слухах, наперебой браня вероломное правительство и предателей-олдерменов. Новости, впрочем, поступали неутешительные. Из уст в уста передавались подробности казни стряпчего Лиджета, взятого прямо здесь, в заповедной церкви. Не убоявшись нарушить неприкосновенность священного места, какие-то эссексские крестьяне ворвались в главную капеллу, выволокли обезумевшего судейского из алтаря и потащили на Чипсайд.

— Подумать только, — шепотом повторял очевидец. — Отрубить человеку голову без судебного разбирательства!

— Ужасно, ужасно, — лепетали потрясенные правоведы. — Неужели так сразу? Без исповеди?

Не успел очевидец и рта раскрыть, чтобы в который раз пересказать подробности казни, как прозвучал чей-то голос:

— Сразу!

— Сразу! Сразу! — отразившись под куполом, донеслось из-за решеток исповедальни. — Ему не обрубили руки и ноги, не распороли живот, чтобы сжечь внутренности, достопочтенные господа, и не дробили кости в тюрьме, и не жгли раскаленным железом. Чем же вы недовольны? Или на Чипсайде никогда не рубили голов?.. Рубили, еще как рубили! Только то были наши головы и рубили их вы… Так молитесь, трусливые палачи!

Прокричали первые петухи, чуя близкий рассвет, а страхи ночные все никак не могли расточиться. Клубился пар, отравленный отрыжкой клоак, царапался в ставни взвихренный коротким порывом песок. Его хрусткие зерна, принесенные на подошвах, опавшие с залепленных илом копыт, словно рвались обратно к далекому морю, в русла рек, на просторы пустынь.

— Кто-то зовет? — настороженно прислушался Тайлер.

— Это ветер, — встрепенувшись, пробормотал Хоукер. — Тебе показалось.

Тайлер пальцами снял нагар с фитиля и поднял коптящий жирник. Длинные тени скользнули по стенам, сломавшись на потолке, промелькнули сосредоточенные, изможденные лица. Забытье подкрадывалось из темных углов и било наотмашь.

Второй час продолжался совет вождей, а до главного так и не успели добраться. Только теперь, на исходе ночи, люди ощутили, что выложились сполна. Речь обрывалась на полуслове, закаменевший подбородок соскальзывал с подпиравших ладоней, опаленные бессонницей веки обволакивало тягучей смолой.

— Уил! — Тайлер растормошил окончательно задремавшего Хоукера. — Сходи-ка ополоснись… Найдется бочонок холодной воды, Джон? — Он подтолкнул локтем хозяина дома.

— Чего? — не понял Фарингдон. — Ты что-то спросил, Уот?

— Воды, Джон, холодной воды! Нам всем не мешает немного взбодриться. Того и гляди, настанет день, а у нас еще ничего не готово… Напрягитесь, братья, прошу; еще один, самый важный рывок!

Ни сердца, ни разума не хватало осмыслить случившееся. Победа далась неожиданно, ошеломительно быстро, как-то слишком легко. Ни долгой осады, к которой готовились, ни сколько-нибудь значительного сопротивления. Она не слетела с высот в лязге стали и грохоте битвы, а словно бы тихо окликнула из-за угла. И ее не узнали, в нее не решились поверить, даже понять не успели, что это она.

Тайлер так и не сумел, сколько ни силился, вспомнить, как это произошло. В памяти осталось только столпотворение на мосту, которое внесло его в распахнувшийся город.

Рассвет торопил, подталкивал, щекоча ледяной струей. Подойдя к окну, он широко распахнул скрипучие створки.

— Мы слишком долго спорили о том, чего не хотим, — сказал он, когда приободренные соратники возвратились на свои места. — Пора, наконец, сосредоточиться на том, что нам нужно как воздух. Может, скажешь, Джек Возчик? Ты здесь единственный грамотей.

— Не единственный, Уот.

— Ах да, есть еще наш капеллан!

— Все у нас давно обговорено и решено. — Джон Болл придвинулся к огоньку и расправил свиток. — С рабством и вилланской зависимостью должно быть покончено раз и навсегда!

— Это самое важное. — Тайлер наискось рубанул воздух ребром ладони. — Ни рабов, ни вилланов.

— Ни рабов, ни вилланов, — взволнованно повторил Болл. — Всем своим подданным король дарует право свободной торговли во всех графствах, городах и деревнях, а также на ярмарках и в любом предназначенном для этого месте в пределах Англии.

— Все согласны? — спросил Тайлер.

— Не рановато ли заговорил о торговле? — Словно принюхиваясь, Джон Каменщик зашевелил ноздрями. — Я бы сперва о виселице побеспокоился, а уж потом о весах.

— Ты прав, брат, — одобрительно закивал Болл. — У меня так и было записано. Сам не знаю, как перескочили глаза.

— Света мало, — посочувствовал кто-то.

— Да уж, наверно, не меньше, чем в архиепископской яме! — бодро откликнулся гораздый на шутки проповедник. — Видно, очи стали сдавать, а волшебным стеклом, как у «разбойника Хоба», я, бедный мытарь, не обзавелся.

— Будут у тебя стекла, отец! — решительно пообещал Джек Строу.

— Никогда в жизни! Нужны они мне, как нищему Дирку тобард с гербом или Уоту корона… Слушай, однако, дальше, брат Каменщик, не понаслышке знакомый с каленым железом. Подумаем, как нам с тобой увильнуть от петли. — Болл замолк, затем начал читать, останавливаясь после каждого слова, как бы прислушиваясь к звучанию: — «Король прощает всякого рода совершенные против него преступления, как-то: восстания, измену, убийства, грабеж, захват чужих прав, вымогательства и так далее и дарует всем и каждому безопасность и мир».