Алессандро Мандзони - Обрученные Страница 62

И вот он наметил себе пристанищем то селение Бергамской области, где проживал его двоюродный брат Бортоло, который, если припомните, не раз приглашал его перебраться к нему. Но как найти туда дорогу, вот в чём загвоздка. Очутившись в неизвестной части незнакомого, можно сказать, города, Ренцо не знал даже, через какие ворота нужно выйти, чтобы направиться в Бергамо. А если бы даже он знал это, то не сумел бы пройти к нужным воротам. Он уже хотел было разузнать о дороге у кого-нибудь из своих освободителей, но, так как за короткий промежуток времени, имевшийся у него, чтобы обдумать положение, он мельком вспомнил, между прочим, и об оружейном мастере, этом услужливом человеке, отце четырёх детей, то в конце концов ему не захотелось обнаруживать своих намерений перед огромной толпой, где, чего доброго, мог оказаться другой человек той же породы. Юноша тут же решил как можно скорее уйти подальше, а про дорогу расспросить потом, там, где никто не будет знать, кто он и почему расспрашивает. Сказав своим освободителям: «Благодарю вас, братцы, да благословит вас бог», и выйдя из толпы, широко расступившейся перед ним, Ренцо бросился со всех ног. Он нырнул за угол, потом помчался по какой-то улочке. Когда ему показалось, что он ушёл достаточно далеко, юноша замедлил шаг, чтобы не вызывать подозрений, и начал оглядываться, выбирая лицо, внушающее доверие, к которому можно было бы обратиться с просьбой. Это было не так-то просто. Всякие расспросы сами по себе были подозрительны. Дорога была каждая минута. Полицейские, собравшись с силами, несомненно снова бросятся за ним вдогонку. Молва о бегстве арестованного могла докатиться и сюда. Поэтому юноше пришлось внимательно присмотреться не меньше чем к десятку физиономий, прежде чем ему удалось найти подходящее лицо. Вон тот толстяк, что стоит на пороге своей лавки, расставив ноги, животом вперёд, держа руки за спиной, подняв вверх лицо с жирным двойным подбородком, и от нечего делать то поднимается на цыпочки всей своей колыхающейся громадой, то опускается на каблуки, — вся его физиономия обличает любопытствующего болтуна, который, вместо того чтобы отвечать, пожалуй, начнёт его расспрашивать. Вон тот, другой, идущий навстречу распустив губы, с неподвижным взором, не только не сумеет толково объяснить дорогу другому, а и своей-то, видимо, не знает. А этот мальчишка, с виду очень бойкий, похоже, порядочный плутишка и, пожалуй, способен из простого озорства направить бедного крестьянина в обратную сторону. Вот так-то человек, попавший в затруднительное положение, сталкивается кругом всё с новыми препятствиями.

Увидев, наконец, кого-то, торопливо шагавшего, Ренцо подумал, что у этого, должно быть, есть какое-нибудь спешное дело, а значит он сразу, без лишних разговоров, ответит ему. Услыхав же, что тот бормочет себе что-то под нос, юноша решил, что это, должно быть, человек бесхитростный. Ренцо подошёл к нему и сказал:

— Скажите, пожалуйста, синьор, в какую сторону надо идти к Бергамо?

— В Бергамо? Через Восточные ворота.

— Благодарю вас. А как пройти к Восточным воротам?

— Ступайте по этой улице, налево, вы попадёте на Соборную площадь, потом…

— Довольно, синьор, там я уж найду. Да воздаст вам господь! — И он поспешил в направлении, которое ему указали. Прохожий посмотрел ему вслед и, связав быстрое исчезновение юноши с заданным вопросом, сказал себе: «Или он сам выкинул какую-нибудь штуку, или кто-нибудь хочет сыграть штуку с ним».

Ренцо вышел на Соборную площадь, пересёк её, прошёл мимо груды пепла и обгоревших головёшек, узнав остатки иллюминации, свидетелем которой он был накануне; миновал соборную лестницу, увидел «Пекарню на костылях», наполовину разнесённую накануне и охраняемую солдатами. Той самой дорогой, которой он шёл вместе с толпой, Ренцо подошёл к монастырю капуцинов, бросил беглый взгляд на площадь перед ним, на церковную дверь и со вздохом подумал: «А ведь вчерашний монах дал мне всё-таки добрый совет — остаться в церкви, дожидаясь падре Бонавентуру и вознося молитвы».

Тут он на мгновение остановился, чтобы получше рассмотреть ворота, через которые ему предстояло пройти, и, издали увидав там многочисленный караул, он, при несколько разгорячённом воображении (приходится посочувствовать ему, — у него были на то основания), испытал нечто вроде нежелания пройти через эти ворота. Ведь вот совсем под рукой надёжное убежище, где с письмом от падре Кристофоро его хорошо примут. Искушение войти туда было очень сильным. Но Ренцо тут же опомнился и подумал: «Нет, лучше быть вольной пташкой в лесу, пока хватит сил. Кто меня знает? Ведь не станут же полицейские разрываться на части, чтобы караулить меня у всех городских ворот?» Он обернулся посмотреть, не идут ли они с той стороны, но там не оказалось никого, кто бы обратил на него внимание. Он двинулся дальше, с трудом сдерживая свои ретивые ноги, которые так рвались бежать, в то время как нужно было идти шагом. С беззаботным видом, слегка насвистывая, Ренцо не спеша подошёл к городским воротам.

В самом проходе стояла кучка таможенных надсмотрщиков и присланные для подкрепления испанские солдаты. Но всё внимание их было обращено в сторону дороги, дабы преградить доступ в город тем, кто при первом же известии о мятеже слетаются со всех сторон, как вороны на поле, где только что стихла битва. Поэтому Ренцо, опустив глаза и двигаясь походкой не то путника, не то человека, гуляющего для своего удовольствия, как ни в чём не бывало вышел за ворота, не обратив на себя внимания. Но сердце у него замирало от страха. Заметив уходившую вправо тропинку, он направился по ней, держась в стороне от большой дороги, и шёл так довольно долго, прежде чем решился хотя оглянуться назад.

И вот он всё шёл и шёл — мимо сёл и деревень, стремясь вперёд, даже не спрашивая их названий. Он был уверен, что удаляется от Милана, я надеялся, что идёт по направлению к Бергамо; пока ему только этого и надо было. Время от времени он оглядывался назад, иногда принимался рассматривать и растирать запястья своих рук: они всё ещё побаливали и сохраняли красноватые полоски — следы верёвки. Мысли его, как легко понять, представляли собой пёстрое сплетение раскаяния, беспокойства, бешенства и нежности. Не легко было разобраться во всём, что было сказано и сделано накануне вечером, раскрыть сокровенную сторону грустной его истории, а пуще всего то, как они могли узнать его имя. Подозрения естественно падали на шпажного мастера: Ренцо хорошо помнил, как он назвал ему своё имя. И припоминая теперь, каким образом тот заставил его проговориться, припоминая всю его повадку, все его ухищрения, с помощью которых он упорно старался что-нибудь выведать, Ренцо от подозрений переходил почти к полной уверенности. Однако он смутно припоминал, что ведь болтать-то он продолжал и после ухода шпажного мастера; а с кем он болтал, — кто ж его знает; и о чём, как он ни старался вспомнить, это ему не удавалось. Память подсказывала ему лишь одно, а именно то, что она всё это время была в отлучке. В этих своих поисках бедняга совершенно запутался. Он похож был на человека, подписавшего множество чистых бланков и доверившего их лицу, которое считал воплощением благородства. Когда же лицо это оказалось величайшим мошенником, человек этот захотел узнать положение своих дел. Но что тут узнаешь? — во всём сплошной хаос! Не менее мучительна была и другая мысль — о том, что его ожидало. Он пытался нарисовать себе будущее в самых радужных красках, между тем как все реальные перспективы были весьма плачевны.

Но очень скоро его охватило ещё более мучительное беспокойство: нужно было найти дорогу. Пройдя некоторое расстояние, так сказать наугад, он увидел, что одному ему с этим не справиться. Однако юноше очень не хотелось произносить само слово «Бергамо», словно в нём было что-то подозрительное, неприличное. Меж тем обойтись без этого было никак нельзя. А потому он решил, как он сделал это в Милане, обратиться к первому же прохожему, чья физиономия ему приглянется. Так он и поступил.

— Да вы отбились от большой дороги, — отвечал тот и, немного подумав, объяснил ему, как пройти, чтобы снова попасть на большую дорогу. Ренцо поблагодарил его и, сделав вид, что послушался совета, пошёл в самом деле в указанную сторону, однако старался лишь приблизиться к этой злополучной большой дороге и не терять её из виду, но по возможности держаться рядом с ней, ни за что не выходя на неё. Однако это легче было задумать, чем выполнить. В результате, уклоняясь то вправо, то влево, продвигаясь, так сказать, окольными путями, руководствуясь отчасти новыми указаниями, которые он осмеливался выуживать то тут, то там, частично исправляя их по собственному своему разумению, приспосабливая их к своим планам, отчасти просто идя теми дорогами, на какие попадал, — наш беглец прошёл, пожалуй, миль двенадцать, отойдя от Милана не больше чем на шесть. Что же касается Бергамо — то хорошо, если он вообще ещё не удалился от него. Мало-помалу Ренцо убедился, что так он тоже не добьётся толку, и стал искать какой-нибудь иной выход. Ему пришло в голову, что хорошо было бы ухитриться выведать название какого-нибудь селения, поближе к границе, куда можно было бы добраться просёлками. Расспрашивая о нём, он смело мог бы разузнать дорогу, не осведомляясь то и дело о Бергамо: ему чудилось, что само это слово так и говорит о бегстве, изгнании, преступлении.