Михаил Казовский - Евпраксия Страница 62

— Маркграфиня фон Штаде — это я, — сделала шаг вперед Евпраксия. В черном одеянии киевская княжна выглядела скромно, даже аскетично, но в глазах, выражавших радость и какой-то детский, прямо-таки щенячий восторг, не было смирения совершенно.

— Рад увидеть вас в добром здравии, ваша светлость. — И святой отец приложил к груди руку. — Попросил бы вас готовиться к переезду: завтра поутру отправляемся в Магдебург. Вскоре туда прибудут и его величество. Я желаю сам провести церемонию обручения.

—; С удовольствием подчиняюсь, ваше высокопреосвященство.

Путешествие длилось ровно три часа и прошло спокойно, без эксцессов: солнце нагревало повозку, справа и слева цокали копытами боевые кони Гартвигова войска, а сомлевшая Груня Горбатка то и дело клевала носом, сидя рядом со своей любимой питомицей. На другие сутки в Магдебурге появился и государь, не совсем еще поправившийся и поэтому приехавший не верхом, а в коляске. Дом архиепископа сразу же наполнился звоном посуды, смехом, беготней, а неистовый карлик Егино без конца шалил и пугал Горбатку визгами На-зетты.

В церкви Либфрауэнкирхе собралась городская знать. Гартвиг, облаченный уже в сутану и другие, положенные для богослужения одеяния, прочитал проповедь о благе Священной Римской империи, интересы которой сосредоточились теперь на Востоке; символ союза Запада и Востока — предстоящий брак императора и великой Киевской княжны; а затем разрешил обменяться кольцами и соединить уста в поцелуе.

Самодержец приподнял кружевную накидку невесты. Ощутил электрический разряд, пробежавший от волос Адельгейды-младшей к его руке. Нежно улыбнулся. И она улыбнулась тоже — ясно, без жеманства. И проговорила негромко:

— Я люблю вас, ваше величество. Вы мой Бог. — И сомкнула веки, потому что он прикоснулся теплыми, взволнованными губами к ее детским полуоткрытым губам.

Там же, 1089 год, лето

Целый год провела Евпраксия в доме Гартвига. Относились к ней подчеркнуто вежливо, развлекали и ублажали, не отказывали ни в чем. Юная вдова с удовольствием помогала жене архиепископа в выполнении нехитрой домашней работы, нянчилась с ребятами, пела им красивые русские колыбельные. К ней самой приставили новую служанку — Паулину Шпис, бойкую девицу из местных, острую на язык и довольно вредную. Груня Горбатка невзлюбила ее с самого начала и всегда старалась выставить перед госпожой в невыгодном свете. А насмешливая германка ядовито отшучивалась, называя няньку «старой хрычовкой» и «кривой каракатицей». По воскресным дням, с разрешения Ксюши, Паулина уходила на танцы в ратушу, предварительно разодевшись и гребенкой взбив медные кудряшки; возвращалась за полночь — сильно навеселе, томная, усталая и с бесстыдными искорками в изумрудных глазах. «Тьфу, похабница, — говорила Груня. — Сразу видно: путалась с кем ни попади на блудливых игрищах. Разве ж можно терпеть такую? Прогони ея, в шею вытолкай, Господом Христом тебя заклинаю!» Но Опракса снисходительно махала рукой: «Ах, оставь, пусть покуролесит, молодая ведь. Служит она прилежно, а свободное время может проводить, как ей вздумается. И потом, благодаря Паулине мы всегда знаем, что творится в городе и о чем судачат».

А судачили вот о чем: император короновал в Аахене сына Конрада и отправил его в Северную Италию собственным наместником. Но неопытный в политических делах юноша быстро оказался под влиянием неприятелей Генриха IV — Папы Урбана II и его сподвижницы маркграфини Тосканской Матильды. Коалиция против «антипапы» Климента III и германского монарха выглядела мощно. Венценосец помышлял о новой войне в Италии, но пока что медлил.

— Что же будет? — спрашивала с тревогой кесарева невеста у архиепископа. — Состоится ли наша свадьба?

Гартвиг уходил от прямого ответа, говорил, что надеется на лучший исход и что, скорее всего, венценосец осуществит матримониальные планы. Но по ноткам сомнения, исподволь звучавшим в его голосе, молодая женщина понимала, что дела ее не столь хороши. Газа два она отправляла грамотки жениху — с просьбой уделить ей внимание и решительно успокоить. Но гонцы возвращались в Магдебург без ответных писем: нареченный не удостаивал невесту пергаментами, лишь веля передавать на словах, что по-прежнему ее обожает, помнит обо всем и мечтает об августе 1089 года — времени их венчания. Адельгейда и хотела верить, и не могла, и страдала.

Наконец в июле прискакал посыльный от императора: Генрих IV собирается в Кёльн и приказывает архиепископу следовать туда же вместе с княжной под надежной охраной. Что тут началось! Суета, волнение,

приведение в порядок нарядов и упаковка дорожных сундуков. Выехали сильным вооруженным отрядом в первых числах августа. И, благополучно миновав Брауншвейг, Ганновер и Дортмунд, на шестой день пути оказались в Дюссельдорфе. А оттуда до Кёльна — три часа езды.

Император встретил нареченную на соборной площади, в окружении многочисленной свиты и под звуки праздничной музыки. Был одет он отменно — в темнокрасный бархат, а бриллианты на шапочке, в ожерелье и на эфесе меча резали глаза солнечными брызгами. Прибывших приветствовал Кёльнский архиепископ Герман, близкий родственник Гартвига и его сподвижник (тоже отлученный от церкви Урбаном II и по-прежнему, как ни в чем не бывало, продолжавший исполнять обязанности архиепископа). Все направились к Герману в дом, где пропировали до самой зари, здра-вя самодержца и его невесту, распевая рыцарские песни и выкрикивая боевые призывы: «На Константинополь! На Иерусалим! За Гроб Господень!»

Подготовка к свадьбе заняла восемь дней: по народным поверьям, именно в это время злые духи особенно агрессивны и способны наслать порчу на молодую, если она раньше времени выйдет за порог. Разгружала багаж Евпраксии только самая надежная челядь: посторонний недоброжелатель мог заколдовать ее вещи. Накануне бракосочетания Адельгейда торжественно приняла ванну, чтобы смыть с себя прежние грехи, а затем «проводила вдовью жизнь» небольшим девичником. Утром ее одели в красное атласное платье — неприталенное, как тогда полагалось, подпоясанное тонким серебряным ремешком. На заколотые распущенные волосы водрузили легкий венец, весь усыпанный жемчугом. И обули в красные кожаные туфельки, также шитые золотом и усыпанные жемчужинами, не забыв при этом положить под правую пятку медный пфенниг («на счастье»).

Две процессии — жениха и невесты — двигались к храму порознь. Было раннее погожее утро 14 августа. На соборах Кёльна заливались колокола. Горожане затемно вышли на улицы, чтоб занять лучшие места, поглазеть на наряды знати и увидеть своими глазами, так ли хороша русская княжна, как о том болтают. При ее появлении возникала некоторая пауза, а потом толпа начинала выкрикивать: «Слава будущей королеве!» — и смеяться, и кидать в воздух шапки.

Впереди процессий двигались музыканты — с флейтами, виолами, бубнами. Грохот стоял приличный, — по традиции, надо было отпугивать злые силы от новобрачных. Удальрих фон Эйхштед, исполнявший роль шафера, вел невесту.

Возле входа в храм две колонны соединились. Колоссальная роза — круглое огромное окно над порталом, в разноцветных стеклах — радостно сияла на солнце. Двери медленно отворились. Заиграл орган. Первым внутрь храма вошел император — тоже в красном атласном одеянии и таком же, как Опракса, венце. Вслед за ним проплыла она, а затем остальные гости. Перед главным алтарем, возле золотой раки с мощами трех волхвов, приходивших поклониться новорожденному Христу, архиепископ Герман соединил руки новобрачных. А архиепископ Гартвиг, прочитав положенную молитву, объявил Адельгейду и Генриха мужем и женой. И короновал киевлянку как императрицу.

Музыка органа, заставляя вибрировать высокие своды, проникала молодой государыне в самое сердце. Ксюша стояла взволнованная, чуть живая, ощущая на голове золотую имперскую корону, в правой руке зажав скипетр, в левой — державу. Плечи ее сгибались под тяжестью королевской горностаевой мантии. Возле ног покоились меч императора и его священное копье. «Господи, — думала она, — неужели это не сон? Я — императрица? И супруга Генриха? Господи, как странно! Я такая счастливая, Господи!»

Из ворот собора вышли уже рука об руку. Возвращаться из храма полагалось иной дорогой, нежели вначале, чтобы обмануть и запутать злые силы. На ковре, расстеленном во дворе дома Германа, складывались подарки от приглашенных: золотые кубки и чаши, ожерелья, пояса и огромные перстни. Барабанный бой возвестил о начале пира — с острыми и жирными яствами, нескончаемым потоком вина, музыкой и танцами до упаду. Ровно в полночь создалась новая процессия: Адельгейду повели в спальню. Колыхалось пламя свечей, музыканты играли что-то очень нежное. Удальрих усадил супругу императора на ложе и, нагнувшись, снял с нее левую туфельку. Не вставая с колен, бросил через голову: по примете, кто из холостяков, составлявших эскорт, ухватил обувку, тот наверняка тоже женится в этот год.