Генри Хаггард - Падение Иерусалима Страница 63

Служители зажгли факелы, вывели первую жертву и поставили её на мраморную стойку, в самом центре пылающего кольца. Это была темноволосая девочка лет шестнадцати, которая всё время испуганно озиралась.

Изначальная цена составляла пять тысяч сестерциев, в ходе торгов дошла до пятнадцати тысяч, около ста двадцати фунтов стерлингов в наших деньгах; по этой цене она и была продана греку, который отвёл её в контору, заплатил счетоводу требуемую сумму золотом и увёл её с собой, горько рыдающую. Ещё четыре пленницы были проданы по более высокой цене. Лотом № 6 оказалась та самая смуглая красавица, которая пнула в лицо восточного человека с засаленными кудрями. Как только она появилась на постаменте, этот негодяй выступил вперёд и предложил за неё двадцать тысяч сестерциев. Какой-то седобородый старик накинул ещё пять тысяч. Кто-то выкрикнул: «Тридцать тысяч!» Восточный человек назвал сорок тысяч. Цена дошла до шестидесяти тысяч; восточный человек прибавил ещё две тысячи; по этой окончательной цене, среди общего смеха, она и была продана.

   — Ты знаешь меня, за мной не пропадёт, — сказал восточный человек аукционисту, — завтра ты получишь всё сполна, у меня есть, что тащить с собой, кроме золота. Пошли, красотка, в твой новый дом, я должен свести с тобой кое-какие счёты. — И, схватив её за кисть левой руки, он стащил её с постамента и повлёк через толпу в тёмную тень; девушка не сопротивлялась.

Уже вызвали лот № 7 и аукционист приготовился произнести свою небольшую речь, как из темноты послышался ужасающий вопль. Несколько человек из присутствующих схватили факелы с их подставок и бросились в ту сторону. На мраморной мостовой лежал восточный человек, умирающий или уже умерший, а над ним, с окровавленным кинжалом в руке, стояла статная еврейка; её гордое лицо было исполнено мстительного ликования.

   — Держите её! Держите эту ведьму, которая убила человека, забейте её до смерти прутьями! — закричали они; и по приказу аукциониста к ней бросились служители-рабы.

Подождав, пока они приблизятся, не издав ни единого звука или слова, красавица подняла сильную белую руку и вонзила кинжал себе в сердце. Какой-то миг она стояла неподвижно, затем лицом вниз рухнула на тело убитого ею негодяя.

Толпа дружно ахнула; среди общего безмолвия один из них, болезненного вида патриций, прокричал:

   — Как хорошо, что я пришёл! Какое это было зрелище! Какое зрелище! Благословляю тебя, отважная девушка, ты доставила Юлию новое, ещё не изведанное удовольствие!

Последовало смятение, недолгая возня, и слуги унесли оба тела. Аукционист вновь поднялся на свой рост и в трогательных выражениях живописал только что происшедшую трагедию.

   — Кто бы мог подумать, — сказал он, — что женщина, столь прекрасная, способна на такой отчаянный поступок?! Со слезами на глазах я думаю о судьбе благородного покупателя, чьё имя, к сожалению, выскользнуло из моей памяти, но чьё имущество является залогом за не выплаченные им деньги, который так внезапно перенёсся из объятий Венеры в царство Плутона, хотя трудно отрицать, что причина случившегося — его собственное поведение. Что ж, господа, наша скорбь не может его воскресить, поэтому мы, оставшиеся в живых под этими звёздами, должны продолжать своё дело. Все вы можете засвидетельствовать, что я не несу никакой ответственности за происшедшее. А теперь, рабы, выведите нашу бесценную Жемчужину.

Глава IX

ХОЗЯИН И РАБЫНЯ

Толпа замерла в ожидании; два слуги с факелами в руках вывели пленную Жемчужину. Она шла с опущенной головой; багровый свет факелов играл на её белом платье, мерцал в каждом округлом камне её ожерелья, вырисовывая светящийся полукруг на её груди; так хороша была она собой, что даже эта пресыщенная публика захлопала в ладоши при её появлении. Через мгновение она поднялась по двум ступеням на мраморный постамент. Покупатели придвинулись ближе; среди них были и египетский купец Деметрий, и закутанная с головой в покрывало женщина с корзиной, сопровождаемая теперь небольшим, одетым, как раб, человеком с ещё одной корзиной, видимо, очень тяжёлой, потому что он поминутно стонал и перекладывал её с плеча на плечо. Домоправитель Сатурий, чувствуя за собой поддержку своего господина Домициана, перешагнул через верёвку и против всех правил начал ходить вокруг пленницы, внимательно её разглядывая.

   — Посмотрите на неё, — пригласил всех аукционист, — посмотрите на неё. Слова замирают у меня на устах, я могу сказать лишь одно. Более двадцати лет занимаюсь я своим делом и за это время продал с молотка пятнадцать — шестнадцать тысяч молодых женщин. Они были изо всех частей мира: с Дальнего Востока, с греческих гор, из Египта и с Кипра, с испанских равнин, из Галлии, из Тевтонии, с острова бриттов и из других варварских стран, лежащих ещё севернее, среди них было много самых разнообразных красавиц на любой вкус, но скажу откровенно, господа, я не помню ни одной, чья красота могла бы сравниться совершенством с красотой той девушки, которую я имею честь продавать сегодня. Повторяю: посмотрите на неё, посмотрите на неё и скажите, можете ли вы найти хоть какой-нибудь изъян.

Что вы сказали? Да, могу вас заверить, что все зубы у неё совершенно здоровые, без единой щербинки, а волосы — собственные. Этот господин высказывает мнение, что она мала ростом. Что ж, о ней и в самом деле не скажешь, что она женщина крупная; что до меня, то это только придаёт ей привлекательности. Мала и хороша собой, вы знаете, мала и хороша собой. Обратите внимание, как пропорционально она сложена. Знаменитейшие ваятели, и древние и нынешние, были бы счастливы иметь её своей натурщицей; и в интересах истинных ценителей искусства, — тут он посмотрел на домоправителя Сатурия, — мы будем надеяться, что её будущий счастливый хозяин не окажется эгоистом, способным отказать им в этом удовольствии.

Итак, я уже сказал всё необходимое, остаётся лишь добавить, что по особому повелению её теперешнего хозяина, императора Тита, она продаётся вместе с чудесным ожерельем, украшающим её шею. Я попросил своего друга ювелира оценить это ожерелье, разумеется, издали, не прикасаясь к нему руками, что запрещено, и он считает, что оно стоит по меньшей мере сто тысяч сестерциев. С этим лотом продаётся также ценное недвижимое имущество, находящееся в Тире и его окрестностях, которое унаследовала бы пленница, будь она свободной женщиной. Вы можете сказать, что Тир далеко отсюда и не так-то просто будет вступить во владение этим имуществом, — это вполне обоснованное возражение. И всё же это приобретение вполне надёжное, ибо я держу в руках документ, скреплённый подписью самого цезаря Тита, требующий, чтобы все должностные лица, от кого это зависит, полностью, без каких-либо исключений, передали будущему владельцу лота всё имущество покойного Бенони, тирского купца, члена синедриона, который был дедом пленницы. Покупателю необходимо только вписать в купчую своё имя или имя доверенного лица, и сделка обретает свою законную силу. Кто-нибудь хотел бы видеть этот документ? Нет? Тогда будем считать, что он вам зачитан. Я знаю, что в таких делах, господа, моего слова для вас вполне достаточно.

Прежде чем перейти к самим торгам, я хотел бы заметить, что чем большую щедрость вы проявите, тем более удовлетворён будет наш славный полководец цезарь Тит, тем лучше будет для наших бедных покалеченных солдат, тем лучше будет для самих девушек, которые, я уверен, сумеют вознаградить того, кто высоко оценит их достоинства, тем лучше будет для меня, вашего скромного друга и слуги, ибо, скажу вам по секрету, я получаю не постоянное жалованье, а комиссионные.

Итак, господа, приступаем к делу. Миллион сестерциев для начала? Не смейтесь, я ожидаю куда большей суммы. Что? Пятьдесят тысяч. Вы шутите, мой друг? Но ведь жёлудь вырастает в высокий дуб, и говорят, что исток Тибра можно заткнуть шляпой; начну с пятидесяти тысяч. Пятьдесят тысяч — сто тысяч. Набавляйте, господа, а то мы не поспеем домой к ужину. Двести тысяч, триста, четыреста, пятьсот, шестьсот, семьсот, восемьсот — так-то оно лучше. Почему вы остановились? — спросил он у мужчины с грубым, словно вырубленным топором лицом, который перелез через верёвочное ограждение.

Мужчина со вздохом покачал головой:

   — Такая цена уже не для меня, уступаю место более богатым людям.

Его соперники, очевидно, разделяли это мнение, ибо они тоже перестали набавлять цену.

   — Уж не уснули ли вы, друг Сатурий, — спросил аукционист, — или вам больше нечего сказать? Набавляйте сотнями тысяч, господа, только сотнями тысяч, если я не сделаю особой оговорки. Благодарю вас, девятьсот тысяч. — И с довольно равнодушным видом он оглянулся, ожидая, видимо, что эта цена окажется последней.

Шагнув вперёд, александрийский купец поднял палец.