Николай Кондратьев - Старший брат царя. Книга-1 Страница 63

Бирюльки — игра, требующая аккуратности и терпения. Позолоченные соломки растаскивали золотыми крючочками в полной тишине: шевельнутся другие соломинки, потерян ход. Позади царицы стояли две мамки, за князем Юрием боярин и мальчишки с трубами, которые сейчас не требовались. За Михаилом стоял боярин Ногтев, глава Разбойного приказа, и седой монах с трясущейся головой. Все были увлечены игрой.

Когда бирюльки растащили, произвели подсчет. Оказалось, больше всех натаскал Михаил, проиграл Юрий и сейчас, еле сдерживая слезы, требовал повторить игру. А Михаил бурно радовался, хлопал руками по коленам и смеялся.

Анастасия поднялась со своего места и, пригласив Юршу и Ногтева, перешла в соседние покои. Здесь царил полумрак, несмотря на яркий солнечный день, и глухая тишина из-за обилия ковров и тяжелых занавесей. Царица села в изукрашенное золотой резьбой кресло-трон, жестом удалила мамок, у ее ног разместилась только карлица, и обратилась к Ногтеву:

— Говори, боярин, волю государя.

— Государыня наша Анастасия Романовна, — поклонился ей Ногтев. — Выполняя твою волю, мы разыскали в монастыре двоюродного брата Ивана Ивановича Рязанского, в миру Игнатия. Этот самый Игнатий говорит, что будто узнал племянника, а племянник ничего не помнит. Теперь же они постоянно находятся при дворце, а тут всякие люди бывают... И вот по Москве поползли разные слухи... — Ногтев понизил голос: — Об этом стало известно государю...

— Донес, рыжая лиса! — прервала его Анастасия.

— Помилуй, государыня! Мой долг сообщать государю и тебе о каждом розыске.

— Спаси Бог тебя! Продолжай.

— Так вот. Государь Иоанн Васильевич повелел: дабы пресечь вредные государству нашему кривотолки, просить тебя, государыня, отпустить вора Мишку и дядю его в Ферапонтов монастырь. Сопровождать вора должен сотник Юрий Монастырский и охрана от Разбойного приказа. Прошу тебя, государыня, указать, когда отъехать.

— Ох, боярин, боярин! Не верится мне, что безумный может государству поруху нанести! Да и жаль его... Поглядела я, как два равных по разуму играют хорошо, не ссорятся.

— Государыня, — поклонился вновь Ногтев, — самозванцу мы замену найдем, будь спокойна. А князей рязанских надо было удалить.

— Ладно. Встретим Рождество Богородицы, и пусть едут. Ногтев перекрестился:

— Слава тебе, Господи! Гора с плеч! Все время мысли страшные: вдруг случится что, али убежит. Государь голову с меня сымет.

Оставшиеся дни Юрша потратил на доделывание рукописи. Но переписчик не успел закончить последнюю главу, не были разрисованы буковцы красных строк, а в остальном — не хуже других книг. Христофор принял рукопись на хранение.

И вот тут мыслями Юрши властно завладела Таисия. Точно дожидалась своего часа, сперва отступила в тень, а едва закончил богоугодное дело, она тут как тут. Наверное, он должен поехать в Тонинское и сказать, твердо сказать ей, что после казанского дела он уйдет в монастырь, в миру ему оставаться нельзя. Она — свободна, пусть идет замуж за Федора, знатного, достойного воя... Она, конечно, спросит, почему он уходит в монахи? Бежит? Он не любит ее? Что он на то ответит? Как посмотрит ей в глаза? Нет, в Тонинское дорога ему заказана! Завтра последний день, потом Белозерск, а оттуда — в Казань, такова воля государя.

Эту ночь он не спал... А на следующий день сразу после заутрени сел на коня и... оказался в Тонинском!

В ворота дворца его пропустили, попавшейся знакомой девке сказал, что ждет боярышню в саду за правым крылом дворца. Почти тут же прибежала Таисия, и по ее сияющему лицу он увидел, как обрадовалась она... До монастыря ли тут?!

Чтобы обо всем переговорить, нужны дни, недели, а тут не прошло и часа, появилась девка, задыхаясь, прошептала: «Боярин идет!» — и шасть в кусты. Следом — Прокофий. Борода всклочена, усы топорщатся, злоба на лице неописуемая. В руках палка-посох, за ним трое здоровых ребят с дрекольем.

Взглянул Юрша на Таисию, спрашивать ни о чем не стал, и так видно — в гневе на отца стала похожей, то же выражение злобы, обычной нежности на лице как не бывало. Юрша поклонился боярину, тот по-гусиному зашипел:

— Вором в сад прокрался?! А знаешь, что с ворами делают? — И грубо дочери: — Пошла отсель!

— И не подумаю! — Таисия подалась вперед. — Плохо жениха встречаешь, отец.

— Ах ты!.. Какой он жених?! Ребята, взять его!

Юрша, отступив, спокойно промолвил:

— Боярин, опомнись, сабля при мне! — Холопы подались вперед, но подойти боялись. Юрша продолжал: — Еще шаг сделают, и у тебя, боярин, на три слуги убавится! А за то, что обозвал меня вором, ответишь царю. Боярин Прокофий Саввич, я сказал государю, что люблю Таисию. Он обещал после Казани быть сватом моим.

— О Господи! Час от часу не легче. За тебя сватом?! Я ж ему о Федоре...

— Государь помнит твое слово. Сказал, что пойдет сватом тому, кто больше в службе отличится.

— И меня спросит обязательно! — веско добавила Таисия. — А что я думаю, ты знаешь, отец мой. Пойдем, Юрий, боярин приглашает тебя к столу. Ты нам поведаешь о ратных делах сына его, а моего брата Афанасия.

Прокофия как по голове ударили: он стоял, раскрыв рот и выпучив глаза, а Таисия взяла Юршу за руку и повела к дому. Боярин, придя в себя, разразился бранью на своих подручных, стукнул одного палкой, те разбежались.

Трапеза у боярина оказалась непонятной. Хозяин потчевал гостя, хотя ему ох как хотелось с позором прогнать его. Гость ел, хотя не хотелось есть, куски застревали в горле. Злоба хозяина была понятнее для Юрши, чем неожиданно наступившее смирение. Юрша рассказывал без воодушевления, боярин слушал будто по принуждению.

Потом Таисия повела Юршу гулять в сад. Прокофий перед этим предложил новоявленному жениху ночевать, Юрша отказался. Таисии сказал, что остаться не может, попрощался с ней и умчался. Всю дорогу ругал себя — приехал сообщить, что уходит в монастырь, а получилось вроде помолвки... Женихом стал!

Сопровождение самозванца в Ферапонтов монастырь оказалось делом неприятным. Прежде всего потому, что испортилась погода, постоянно сеял унылый мелкий дождичек. Кроме того, надоедали капризы Михаила. Он то желал ехать верхом, то в колымаге со своим дядей, то требовал сухой кафтан. Доставлял немало хлопот и Мирон, полусотник из Разбойного приказа. Он, напившись допьяна со своими десятниками, то горланил песни, то, еще не протрезвившись, пытался связать татя, как он величал Михаила, уверяя, что князь прикидывается юродивым. Десятку Акима приходилось и днем и ночью постоянно быть начеку.

Сдав князя Михаила настоятелю монастыря, Юрша не стал задерживаться и в тот же день уехал со своими стрельцами в Кириллов монастырь, в свою родную обитель, где когда-то был послушником: решили переночевать там.

Здесь Юрша отдохнул телом и, главное, душою. На следующее утро он собрался уезжать, но по пути в Москву заехал в монастырь полусотник Мирон со стражниками. Юрша не хотел ехать с ним и решил задержаться еще на день. В эту ночь из Ферапонтова монастыря прискакал гонец, долго шептался с настоятелем, после чего сел на коня, чтобы продолжать путь в Москву. Однако Мирон именем государя вернул его обратно, а настоятелю нагрубил. Действия полусотника показались Юрше подозрительными, и он без приглашения пошел к настоятелю. Мирон еще был там, пытался помешать разговору, но настоятель, не послушав его, рассказал, что князя рязанского постригли в монахи. Он сильно затосковал и прошлой ночью повесился.

После того как настоятель закончил свой рассказ, Мирон сердито выговорил ему:

— Отец настоятель, требую прекратить разговоры об этом самоубийстве! Рязанский был государевым преступником. Он втерся в доверие к государыне. Его смерть может разволновать ее, а ей, сам знаешь, волноваться нельзя. Потому гонцов вертать, а если понуждится, то и наказывать.

Ничего не говоря ни Мирону, ни настоятелю, Юрша вернулся в Ферапонтов монастырь. Осмотрел келью, увидел, что крюк, на котором якобы повесился несчастный, был высоко в потолке и до него дотянуться невозможно. Один из монахов по секрету сообщил, что на голове князя видел раны. В ту ночь, когда погиб князь, в монастыре ночевал в соседней келье полусотник Мирон с тремя стражниками, остальные разбили стан в лесу. Мирон и его люди ушли до свету. Самоубийство обнаружили перед обедней, так что Мирон не должен был бы знать о том. Однако Юрша не сомневался, что полусотнику все было хорошо известно.

Юрша предполагал, что, проводив самозванца, поедет в Казань через Нижний Новгород. Теперь он изменил свое решение и погнался за Мироном по Московской дороге. Лагерь полусотни обнаружил у стен Александровской слободы. Дождавшись темноты, Юрша направился туда. Стражник сказал, что полусотник и десятники отдыхают на постоялом дворе за рекой. Юрша со своими стрельцами расположился недалеко в лесочке. Аким сходил в разведку и доложил, что Мирон и десятники пьянствуют, их песни за полверсты слышны.