Наталья Головина - Возвращение Страница 63

После чая перешли в кабинет. Чернышевский остался стоять у камина, перебирая цепочку от часов. Затем стал прохаживаться от камина к окну.

Все в их разговоре подводило к вопросу ребром: «улучшения» — или, чем хуже, тем лучше… переворот?

— Улучшать обличая — чего же ради? — начал гость. — Идея российского общинного социализма — это скорее ваша ностальгия! Утопия полагать, что община приведет к социальному переустройству.

— Может статься — не только ради общины.

Гость нападал на «Колокол» за его направление:

— Если б наше правительство было чуточку умнее, оно наградило бы вас за ваши обличения! Это дает возможность держать сатрапов в узде, в более-менее приличном виде и подлатывать дыры.

Герцен возражал:

— Но и учит мыслить, видеть, сметь!

— Оставляя в то же время строй неприкосновенным?

— Да ужели я этого не вижу! Есть естественный ход развития. Необходимейший вклад в него — массовая распространенность мышления…

— То есть вы предпочитаете действовать гомеопатически?! — Чернышевский едко удивился. — Время обличений прошло, и ясно видно, чему оно уступает место… Возможные пути будущей реформы таковы: освобождать с землей, на что не пошли когда-то и в просвещенной Европе (то есть этого не будет), хотя правительству до предела страшен и другой путь — разом сотворить двенадцать миллионов пролетариев… Поэтому скорее всего заставят десятилетиями выкупать наделы — и это также приведет к разорению крестьян и пролетаризации. На первое не решатся, все прочее — неизбежный протест и перемены! К чему же ратовать за первый путь? Положение резко меняется, теперь один месяц будет стоить прежних двадцати лет…

— Я не вижу резкой смены обстановки. Россия — огромная, неповоротная махина… — Герцен говорил усталым тоном, чувствуя в значительной мере бесполезность их разговора. — Общественные отношения в целом у нас патриархальны. И это этап, который не перепрыгнешь. И пока что, да — я готов примиряться с любой государственностью, если увижу людей чуть более счастливыми! Причем, безусловно, в пропаганде нашей сладкопевцами мы не будем. Вы же безмерно спешите. История идет глухими и грязными переулками… одно сознание идет прямыми путями. Мы расходимся с вами не в началах и идеях, а в образе действий.

— Вы можете… помешать будущему перевороту!

— Теперь возможен только бунт. Отличие от революции то, что у него нет цели, на глупость сверху он отвечает изуверством снизу.

— Но что, если мы будем приведены к тому логикой событий? Что ж вы?..

— Мы будем звать к крайнему исходу, только если не останется ни одной разумной надежды на развязку без кровопролития.

— Метла, которой вы сейчас вооружаетесь, — Чернышевский неожиданно для себя разъял звенья цепочки от часов, которую он теребил машинально, и недоуменно посмотрел на свои побелевшие пальцы, — она заражает, а не очищает почву!

— Напротив — кровь отравляет почву! Когда подымаются топоры, гибнут лучшие и вообще непричастные. — Герцен отчего-то говорил шепотом. — Кровь отравляет почву, и она уже не может родить — и дальше вспучивает одну кровь! Июньский террор (он говорил о событиях сорок восьмого года) вошел мне в мозг и нервы. Между нами… физиологическая разница, я с тех пор воспитал в себе отвращение к крови, если она льется без последней крайности!

Герцен говорил как очевидец о запомнившемся и потрясшем, потому гость должен был промолчать…

Собственно, они дошли до монолита и ядра в убеждениях друг друга, это было очевидно.

Их заключительные впечатления друг о друге были таковы: Чернышевский: «Какой умница, какой умница, и как отстал…»; и Герцен: «Удивительно умный человек, и тем более при таком уме поразительно его самомнение».

— Однако в любом случае у «Колокола» нет четкой политической программы: конституция «при старом камзоле», республика или социализм? То, ради чего вы повторяли бы свое: «Карфаген должен быть разрушен»…

— Решат будущие поколения.

— Не скоро же решится…

— Не видно, чтобы напротив. И мы обвиняем друг друга в том, что замедляем будущий исход…

— Стоит ли нам взаимно извиняться по этому поводу, ведь во мне говорят интересы дела.

— Да… есть дело, и в нем мы объективно соратники.

…Надежды Чернышевского на близкий переворот не осуществились. 1862 год. Он арестован и обвинен в создании и распространении прокламации «К барским крестьянам». Николай Гаврилович весьма опытный конспиратор, и следствие окажется на грани конфуза, однако нужные улики будут сфабрикованы. Он будет осужден на двадцать семь лет крепости, каторги и поселения.

Деловая сторона теперешних переговоров оказалась более успешной: Герцен согласился («безусловно») в случае закрытия «Современника» печатать журнал в Лондоне. Но впоследствии в ответ на колкости чернышевцев, усердно передаваемые приезжими, последовала новая язвительная статья Искандера в «Колоколе».

Может статься, новой России мы не знаем, беспощадно констатировал Герцен, обдумывая эту встречу.

Оказались неустранимыми разногласия с ее представителями.

Глава двадцать шестая

1861 год

Вестей из России о реформе ждали уже несколько месяцев. Это было «судорожное пережигание себя»… Хотя можно ли было ожидать от Петербурга многого? Было известно о предварительной встрече Александра II с дворянскими представителями, которые были весьма недовольны возможными переменами и встретили его появление молчанием, в котором могла таиться угроза. Так что на многое Романов не мог решиться. Был отдан приказ, чтобы помещикам в ходе проводимой реформы оказывалась вооруженная помощь по первому их требованию, и в столице были доставлены из арсенала в крепость все запасные орудия и приведены в боевую готовность батареи. У империи почти миллион штыков, но обобранными должны были оказаться двенадцать миллионов крестьян… «Лондонцами» было послано завуалированное письмо-запрос петербургским друзьям: когда же? И те ответили, что скоро.

…Раскрыв рано утром, когда еще все в доме спали, газеты, Александр Иванович разбудил всех криком:

— Огарев! Тата, Наталия… Скорее сюда!

Начал читать вслух.

— Нет, давай ты, Николай, я отдышусь!

Отправились бродить по городу, потому что нужен был какой-то выход волнению. Поздравляли друг друга.

Стали готовиться к праздничному обеду в честь совершившейся реформы, который должен был состояться через несколько дней. Наталия со знакомыми дамами шила флаги, была заказана иллюминация. На обед собрались около пятидесяти человек гостей.

Выпили за Россию — не за царя. Настроение было уже смутным… Пришли сообщения, подробно расшифровывающие указ о «воле». И одновременно стало известно о польской расправе, о ней написали лондонским полякам их варшавские друзья. Неделю назад проходила мирная манифестация в столице Польши, демонстранты молились на улицах в память о жертвах 1830 года. Была отдана команда стрелять.

Тхоржевский показал фотографии убитых.

…Несколько дней спустя Герцен напишет статью о польских событиях. Польша была названа в ней матерью, скорбящей по своим детям, и с нею, по мысли Герцена, лучшие силы России. Кто-то из приезжих предрек: «Похоронили вы «Колокол»!»

…После тостов за парадным столом собравшиеся стали разбирать условия реформы 19 февраля. Крепостные крестьяне пользовались прежде небольшим наделом земли, теперь же они обязывались арендовать его на кабальных условиях или уплатить за него, только после этого — реальная личная свобода… через девять лет. Кроме того — масса выплат, за что только не причитающихся.

Праздник давно уже походил на похороны. Герцен поднялся.

— В наши хмурые дни… — Он хотел произнести что-то об упорной энергии; сбился.

Обед закончился в угрюмом молчании.

Итак, совершилась сделка монархии с помещиками за счет неимущих. Земли деревенской общины должны были выкупаться крестьянами вдвое и втрое дороже их действительной стоимости. С марта по июнь взбунтовались тридцать две губернии, в пяти из них расстреливали. Единственно возможный вывод: крепостное право не отменено. Вообще что же изменилось? Все так же, к примеру, остается в должности мракобес и взяточник генерал-губернатор Москвы Закревский — воплощение николаевского режима; битва с ним «Колокола» была продолжительной, к городскому голове почти перестали ездить знакомые, но он не снят и не отдан под суд. Оказался необходим и новому правлению в лице Александра II… В Петербургском университете вступило в действие новое положение: полная отмена самоуправления, запрещение сходок и организаций, отмена льгот бедным студентам. Безусловно, вызов молодым силам. Университет протестует, но студентов поддержал из людей, способных оказать влияние своим именем, единственно профессор Кавелин…Вот тут и предсказывай действия российских верхов и призывай их к благому — кто может предвидеть и х безумие?!