Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 2 Страница 64

— А вы, ваше превосходительство, не имеете намерения до танцев посидеть в гостиной? — спросил Пулло.

Чегодаев пожал плечами. Генерал Коханов махнул рукой.

— Развлечение для безусых поручиков и молодых девиц, — сказал он.

— Вот именно. Положение и чины обязывают нас держаться иначе, — согласился с ним Чегодаев.

— То ли дело великосветские балы или танцы в Царском… Там мы стараемся обязательно быть и танцевать до упаду, — засмеялся Стенбок.

— А как же! Там высочайшие особы, именитая знать… Быть приглашенному на эти торжества, — честь, и немалая, — совершенно серьезно ответил Чегодаев.

— А я бы с радостью поднялась наверх, если б не духота и усталость… Поэтому пойдемте, господа, на воздух, — предложила Чегодаева.

— С разрешения дам, я все же направлюсь наверх, — сказал, делая полупоклон, Куракин.

— А вам, поручик, по вашему возрасту и холостому положению именно там и надлежит быть, — сказал Коханов.

Когда они вышли на площадь, Пулло с супругой, пожелав всем доброй ночи, повернули к своему дому, Чегодаевы, квартировавшие во флигеле купца Парсегова, пошли дальше.

— Александр Николаевич, мы обедаем в три часа, приходите завтра к нам на скромный кавказский шашлык, — пригласила Евдоксия Павловна, когда они дошли до калитки парсеговского двора.

— Будем рады, — учтиво сказал господин Чегодаев. — А вечером, к чаю, будет его превосходительство генерал Коханов с супругой и барон Медем с дочерьми.

— Благодарю вас, но завтра с утра я должен быть далеко от крепости, на берегах реки Мичик, где… — И Небольсин вкратце рассказал о предстоящей встрече с немирными чеченцами и выкупе двух пленных русских.

— Ах, как это интересно, опять романтические приключения, снова Пушкин и кавказские чудеса! — обрадовалась Чегодаева. — Вы обязательно, Александр Николаевич, расскажете нам все поподробней, когда вернетесь из этого похода.

— Непременно, но это будет через день-два, Евдоксия Павловна.

— Нет, пусть только через день. Послезавтра мы будем ждать вас к обеду. А теперь спокойной ночи.

Небольсин поклонился. Его превосходительство, действительный статский советник в свою очередь отвесил ему чопорный, светский полупоклон.

Когда капитан вернулся домой, было уже поздно. Крепость слободки и форпост спали. Только в Офицерском собрании ярко светились огни и оркестр играл вальсы, мазурку и марши.

— Ужинать будете? — спросил Сеня, открывая дверь Небольсину.

— Чаю, Сеня, только чаю.

— А тут почта вам с оказией прибыла. И письма, и газеты, и книги — массым масса́.

На столе аккуратной стопой были разложены книги и письма. Небольсин быстро просмотрел полученную почту. Письма были от нескольких друзей из столицы, одно из Москвы и большой пакет от кузины Ольги из Санкт-Петербурга. Новые номера «Северной пчелы», «Театральный альманах», две французские книги, новый роман Вальтера Скотта и ряд московских и петербургских газет, собранных Модестом и пересланных ему в крепость.

Небольсин улыбнулся и с благодарностью вспомнил дорогих ему кузин и Модеста, всю родню, которая еще имелась у него.

Он взял объемистое письмо Ольги. «Остальное — завтра, когда вернусь с Мичика после выкупа Булаковича», — решил он и принялся за чтение.

После обычной светской болтовни Ольга перешла к тому, что особенно интересовало Небольсина.

«…Теперь о событиях в столице. Истек год со дня кончины императрицы Марии Федоровны. Траур снят, и двор открыл балы… Их много, а в особенности широко празднует матушка-Москва турецкие победы, польский мир и окончание холеры. Государь с Александрой Федоровной выезжали в Москву. Конечно, двор, именитые сенаторы, родичи московской знати поспешили в Белокаменную. Модест по долгу службы — тоже, а значит и я. Ну как не повидать родню, не побывать на балах и не пожить десять-пятнадцать дней среди московских друзей. Пишу тебе свои впечатления.

Итак, первое. Москва встретила государя колоколами, церковным пением, с митрополитом Филаретом, народом на улицах и площадях… Пальба, музыка, крики, словом — торжество!

Балы — один роскошнее другого; и дворянство города, и купечество, и даже от верноподданных дам Москвы; но самые роскошные, похожие на чудеса Семирамиды, устроили княгиня Тенишева и князь Юсупов. Даже царь сказал ему: «А ты, вероятно, побогаче меня, князь Василий». Мы с Модестом были на этих балах.

Кстати, государь, по усиленной просьбе министра двора Волконского и московского генерал-губернатора князя Голицына — оба, как ты знаешь, любимцы царя, а особенно государыни, — полупростил твоего недруга Голицына, приходящегося племянником генерал-губернатору Дмитрию Владимировичу. Твоему одноногому «крестнику» возвращено право носить кавалергардский мундир и каску, жить в Москве, а также дважды в год наезжать в Петербург, в дни тезоименитств — государыни и наследника цесаревича Александра — являться с поздравлением только к их двору и проживать в столице каждый год не дольше семи дней. Что ж, для бывшего опального и это хорошо, так как в дальнейшем императрица и Голицын выпросят князю полное прощение..»

Небольсин отложил в сторону письмо кузины.

«Этим и должна была кончиться история с опалой Голицына; этим и объясняется то, что Модест не написал мне письма сам. Молодец», — одобрительно подумал Небольсин, зная, как трудно генералу, не имевшему родственной знати при дворе, нетитулованному и небогатому человеку, держаться в Главном штабе.

Он засмеялся и стал снова читать письмо.

«…Модест, однако, считает, что полного прощения от государя Голицын не получит, так как его величество не простит наглости дерзкого князя, осмелившегося поносить царствующую династию…»

Да, это, конечно, подсказал жене Модест, давая понять, что Небольсину ничто не угрожает.

«…Теперь о твоем Ермолове. Он дважды представлялся государю (по его вызову). Модест оба раза видел обожаемого тобою Алексея Петровича; старик обрюзг, потолстел, но все еще бодр, и когда речь заходит о князе Паскевиче, нарочито громко именует его «Пашкевичем», намекая на то, что нынешний фельдмаршал и князь — внук малороссийского помещика Пашко; конечно, делает он это не при государе. Вот что произошло в результате вызова его к царю… Когда льстецы и царедворцы, все время поносившие Ермолова, узнали, что государь вызвал его к себе для каких-то переговоров, все обмерли; ждали аудиенции, она прошла с глазу на глаз между царем и Ермоловым. Никто, даже Бенкендорф, не присутствовал на этой беседе. Военный министр граф Чернышев дважды спрашивал и Модеста, и Кантакузена, не знают ли они чего-нибудь об этой встрече. Но никто ничего не знал. Длилась она два с лишним часа, после чего императрица Александра Федоровна пригласила к себе Алексея Петровича, и он вместе с царем и августейшей семьей отобедал «en famille»[57]. Вечером у царя были и Бенкендорф, и Пален, и Чернышев, но государь не сказал им, зачем вызывал Ермолова.

Милый Сандро, ты не представляешь, что делалось на следующий день возле скромного дома Алексея Петровича. Рассказываю тебе со слов Модеста и камер-юнкера Кручинина, который был в этот день наряжен графом Толстым на дежурство к опальному генералу. Понимаешь, к опальному — и вдруг дежурный камер-юнкер!

На улице кареты, возки, даже «гитары», или, как их в Москве называют, «калиберы», вытянулись они на версту, кругом форейторы, кучера, усачи-солдаты, а внутри дома и на его крыльце — «шу-шу-шу», говорят, заискивают, переливаются голоса бар и чиновников, снова вспомнивших адрес генерала. И сладкие речи, умильные глаза, казенно-льстивые поклоны, — словом, двор Анны Иоанновны во времена Бирона и других временщиков. Каждый спешит отдать свою любовь Ермолову, не опоздать бы, успеть приехать раньше других, ведь Алексей Петрович снова «в силе». Пустили даже слух, что царь его не то военным министром, не то начальником Главного штаба делает. Модест даже переменился в лице и полвечера молчал, так его потрясла вся эта подлая натура ничтожных людей, еще вчера поносивших Ермолова…»

«А-а, так вот чем объясняется неожиданный тост полковника Клюгенау в честь Ермолова и все добрые пожелания опальному генералу», — подумал Небольсин.

«Через два дни новый вызов к царю, но тут уже в присутствии графа Бенкендорфа.

Оказывается, государь предложил Алексею Петровичу вернуться на военную службу, так как его опыт и знания могут пригодиться армии. Ермолов коротко ответил:

— Рад служить вашему величеству, как служил ранее и вам и покойному государю Александру Павловичу, но под начало Паскевича не пойду…

— Почему? — холодно спросил государь.

— Разные мы с ним, государь, люди, по-разному смотрим на армию и на солдата.