Ольга Гладышева - Крест. Иван II Красный. Том 2 Страница 64

   — Скажи, мы тоже в нетерпении понять, о каком попе пишет хан. Может, о тебе?

   — Дивлюсь недогадливости твоей, Иван Иванович. Знамо, что о святителе Алексии речь.

   — Простодушен ты, батюшка, до старости, аки дитя. Уж так привыкли к унижению, что и замечать перестали.

Акинф развёл руками:

   — От кротости нашей, Иван Иванович.

   — От слабости и безысходности, — с досадой поправил князь. — Ладно. Зови владыку.

Стыдно было и подавать митрополиту такое письмо. Но Алексий пробежал его, и в лице ничего не изменилось. Поднял ожидающие глаза:

   — Немедля ехать?

Иван молчал, надувшись, и глядел в сторону.

   — А разве можно отказаться? — подала голос великая княгиня.

Иван размеренно постукивал босой ногой по полу. Алексий оставался покоен. Митя подошёл к нему, спросил тоненько:

   — Ты за всех нас страдать будешь?

   — Все мы друг за друга страдаем. — Алексий перекрестил его.

   — А по-другому нельзя?

   — Покоряться надо, — вздохнул владыка. — Ещё когда ехал я в Царьград на поставление, то, в Сарае будучи, хлопотал за тебя, Иван Иванович. Тайдула проявила большое участие и даже грамоту охранную мне на дорогу дала, где заране именовался я митрополитом, что само по себе лестно, предписывалось также, чтоб нигде меня не замали, ни силы надо мной не учиняли, если же где случится постоем стать, коней бы не хватали, то есть не воровали. Вишь, как всё заботливо предусмотрели! Мне ли теперь не ходатайствовать перед Богом о здравии страждущей?

   — А вдруг не исцелишь? — тихо усомнился Иван, взглянув исподлобья на владыку.

   — А разве они исцеления просят? — возразил тот. — Они только молитв просят. Возможно ли отказать?

Иван и Митя оба вздохнули.

   — Мне тоже ехать? — спросил Акинф.

   — Тайдула знает по-русски, — напомнил Иван.

   — Не всё же знают. Вдруг понадоблюсь? — настаивал поп. — Они там по-арабски лопочут с послами, но толмачи всё равно есть при каждом. Просто для чину полагается. Правда ведь, владыка?

Батюшка Акинф, наверное, был единственный на Москве, кто любил ездить в Орду до страсти. Очень живой он был до впечатлений человек, охочий до встреч с восточными учёными и западными иноземцами, которых немало толклось при ханском дворе. Ради этого, несмотря на возраст, он готов был переносить любые тяготы путешествия.

Пришлось взять и Акинфа.

Приготовления к отъезду были скромны и недолги. Уложили только мятель для владыки — тёплый плащ, какой носят духовные лица в холодное время, да козьи мехи для воды — в степи колодцы редки, между ними два-три дня пути. В подарок ханше добыли редкую ценную иконку Парамшиной работы. Златокузнец Парамша в старости сам стал плохо видеть, последнее, что сделал, — иконка святого Георгия с широкоскулым монгольским лицом и приплюснутым носом. Святой был с копьём, но не на коне, а стоймя. Сочли, что всадник, разящий дракона, может быть принят за дерзкий намёк.

О благополучном путешествии молились в Успенском соборе, чтоб послал Господь ангела мирна, спутника и наставника, защищающа, заступающа и невредимо соблюдающа от всякого злого обстояния, чтоб сохранил от всех видимых и невидимых врагов и людей лукавых... И тут вдруг сама собой зажглась свеча на гробе митрополита Петра, что повергло видящих это в трепет и немоту. Святитель же Алексий, раскатав ту свечу на мелкие комочки, раздавал их как благословение присутствующим, прося усиленных молитв, и был ликом радостен, уверившись, что знак ниспослан добрый. Об этом долго передавали на Москве.

Глава тридцать седьмая

1

Три вдовые княгини жили в Кремле. Иван Иванович редко встречался с ними — ни у него к ним дел, ни у них до него забот. И между собой они не были дружны, держались наособицу, вместе сходились редко, только по какому-нибудь особенному случаю. Нынче ни свадьбы, ни именин, ни похорон, но позвала их Александра Васильевна на семейный обед сразу после литургии в Успенском соборе. И детей, Митю с Ваней, посадила за гостевой стол, что ране не делалось, а лишь в торжественных случаях. Узнав про таковой обед, Иван Иванович не удивился, не обрадовался, но, когда все собрались за столом, заподозрил неладное: три вдовы и одна замужняя великая княгиня молчали со значением, будто что знали, да сказывать пока не хотели. Какие у них могут быть к нему взыски? Мачеха Ульяна живёт скромно в дальней горнице, не вмешивается в жизнь семьи, на Ивана в обиде быть не может, он её всем обеспечил. Мария Ивановна, конечно, сердита на деверя за Лопасню, хотя он ей всё возместил сполна, а что боится она жить в своём уделе, на порубежье с Полем и Рязанью, — кто же виноват? Мария Александровна что-нибудь за душой таит?

Но он ничего у неё не просил, не требовал, всё сама отдала. А может, ещё что у них на уме? Известно, у вдов обычай не девичий...

Что у жены на уме, угадать нетрудно. Вот уже и начала:

   — Какой толк в красоте телесной? Батюшка Акинф говорит, что она лишь тень того, чем человек является. Духовная красота, говорит батюшка, должна главенствовать, а плоть — ничто.

— Э-э, не скажи, — полоснула по Ивану узкими зелёными глазами Мария тверская. — Тебе, можа, духовные прелести надобны, а кое-кому плоть соромная.

   — Да уж кому это, не знай прямо? — У Марьи, вдовы Андрея, глазки маленьки, глубоко утоплены, но острые, зоркие. — Рази какой нито волочайке упьянчивой?..

Шура при этом поглядела на мужа глазами неподвижно-тёмными, но ничего не сказала.

Мария Александровна подождала, пока кравчие закончат перемену блюд.

   — Зачем надобна волочайка, если жена покорлива, добра, тиха да красовита?

«Это надо же! — подумал Иван. — Они уже заодно!)»

Шура снова положила на мужа тяжёлый взгляд.

   — Поди знай!

Ивану расхотелось есть. Поковырял говяжий студень, оторвал от жареной тетёрки лапку, обсосал косточку и отодвинул птицу. К редьке не притронулся, селёдку, недавно привезённую купцами из Новгорода, лишь понюхал.

   — Эх и разборчив-привередлив Иван Иванович наш Красный! И не угодишь на него! — Голос у Марии тверской тихий, бархатный, вкрадчивый.

А Шура так просто адом дохнула:

   — Матушка Ульяна, ты ожерелье-то золотое, подарок Ивана Даниловича, нашла ли?

Ульяна слишком хорошо поняла изнанку такого вопроса, но, не желая разжигать разговор, постно и притворно пропела:

   — Да уж что поминать об том...

Марья же тверская кошкой промяукала:

   — Хорошо ли искала-то?

   — Знать бы, где искать, — вставила другая Марья. — Там ли искала, где надо?

   — Только что в норы мышины не заглядывала.

   — Мыши-то больше в подвалах заключаются, тамо и поищем, — с большой злобой произнесла Шура.

В жопу я его засунул, хотел сказать Иван, но остерёгся, покосился на сыновей. Младший беспечно расковыривал сладкий пирог, но Митя сидел напряжённо. Всё понимает... Поймав отцовский взгляд, он громко, даже преувеличенно громко спросил:

   — Ты ведь обещался после Духова дня взять меня на ловитву в Рузу? Где рыба-кит живёт.

Иван обрадовался:

   — Как не взять? Нынче же и едем, я как раз собирался.

Шура растерянно спросила:

   — В Рузу? Какую Рузу? Никуда ты не собирался...

   — Да уж всё готово, и бояре ждут, — быстро сказал Иван, не чая, как вырваться с этого обеда. — Иди, Митя, к дядьке, пусть тебя собирает.

   — А я? Я тоже хочу! — заканючил младший. — Мамка, ты пошто молчишь?

   — Что? — очнулась Шура.

   — Пусть и меня возьмут! Скажи им!

   — Ты мал ещё.

В ответ раздался такой рёв, что обед закончился сам собой.

2

Рыба-кит — это всего лишь живущая в озере Тростенском щука, называемая так из уважения к её величине. Считали, что в ней никак не менее ста фунтов, а от хвоста до носа десять, а то и поболе пядей. Точно измерить не удалось, рыбина порвала невод и ушла. Случилось это лет десять назад, но дядька Иван Михайлович, который был свидетелем происшествия, утверждал, что щуки живут даже дольше, чем люди, и, стало быть, та великанша ещё жива, да, наверное, и подросла за это время. Митя дрожал от нетерпения и опасался, как бы кто не опередил их, но Иван Михайлович заверил его, что такую щуку никто промышлять не станет. Молодые бояре Данила Бяконтов, Фёдор Кошка и Семён Жеребец, которых Иван Иванович позвал с собой на ловитву, тоже в один голос доказывали, что рузенским мужикам щука та ни к чему, мясо у неё к старости жёсткое да вдобавок тиной и водорослями воняет. Но Митя всё равно спешил и волновался. Успокоился лишь в Рузе уже, когда управляющий Кузьма Данилович Хмель сказал: