Валерий Есенков - Восхождение. Кромвель Страница 64

— «Мы выполним наш долг с подобающей нам полнотой, и Господь снимет с нас вину за ту кровь, которую при этом должно будет пролить...»

Кавалеры сорвали и подбросили шляпы. Сотни голосов, относимых в сторону ветром, прокричали нестройно и слабо:

— Да здравствует король! На виселицу круглоголовых!

Взвизгнули трубы. Знаменосец вышел вперёд. Только тут оказалось, что старинный обычай обращения монарха к своим подданным всеми забыт. Никто не знал, где именно должен быть поднят призывный королевский штандарт. Растерянная свита озиралась по сторонам. Нигде не находилось подходящего места. Кто-то вспомнил Ричарда III. Следуя его примеру, едва ли удачному, штандарт под бой барабанов внесли внутрь крепостных стен и укрепили на крыше бани.

Наутро полотнище было сорвано ветром. Когда королю доложили об этом, он раздражённо спросил:

— К чему было поднимать знамя туда? — И только теперь указал приличное случаю место: — Следует водрузить его на открытом пространстве, так, чтобы каждый мог свободно к нему подходить, а вы поставили его как в тюрьме.

Стяг вынесли в парк. Земля была твёрдой. Кинжалами выдолбили ямку, но древко не хотело стоять, и несколько часов его держали руками. Все нашли, что это плохое предзнаменование. В Ноттингеме царило уныние. В окружении короля предчувствовали беду, Карл был подавлен. Меланхолическое настроение несколько дней не покидало его.

К несчастью, в его жизни дурное предзнаменование не было первым. Они начались с коронации. В тот торжественный, но нерадостный день по непонятным причинам, сам плохо отдавая себе отчёт в своих действиях, он облачился в белоснежный костюм, тогда как ему полагалось предстать в пурпурных одеждах. Многие были поражены: как мог он сменить цвет символа величия на символ невинности?! Придворные в недоумении шептались, что король в борьбе с будущими бедствиями, которые неминуемы на пути всякого человека, верно, более полагается на свои добродетели, чем на могущество сана. Какое заблуждение! Какая ошибка! Невинность из века в век подвергается клевете, добродетель нередко приводит к погибели.

Точно в подтверждение справедливости их опасений проповедник избрал для проповеди странный, как многим показалось, мрачно-пророческий текст из Писания:

«Будь верен до смерти, и Я дам тебе венец жизни».

Многим тогда показалось, что ангел смерти незримо пролетел над головой короля, точно панихиду служили по живому в предвидении того, что по мёртвому панихиды не будет.

И в самом деле штандарт был как-никак поднят, парламент обвинён в мятеже, вассалы призваны на защиту государя, но не торопились отозваться на призыв. Собираясь небольшими отрядами, по пять, по шесть человек, они по дороге в ставку грабили фермы, вламывались в дома горожан, подозревая их в приверженности парламенту и ненавистному пуританству, хватали деньги и ценности, отбирали лошадей и оружие и хвастались между собой, словно уже одержали победу.

В Ноттингеме вокруг короля собралось не более тысячи кавалеристов и ополченцев, в сущности, горстка задир, хвастунов и грабителей, которым было не под силу защитить монарха, даже если бы они были первоклассными воинами, а они были воинами далеко не первого, скорее третьего или четвёртого класса, битые и перебитые испанцами под Кадисом, французами под Ла-Рошелью. На кого было рассчитывать королю в белых одеждах невинности? Не на кого. И когда ему донесли, что в Нортгемптоне, в десятке миль от его скудного лагеря, набирается ополчение в пользу парламента, что к Нортгемптону стекаются сотни людей и что два или три полка уже готовятся к бою, он растерялся. Ещё больше растерялись его приближённые. Генерал-майор Джекоб Эстли признался своим офицерам:

— Если они решатся напасть на нас и застанут врасплох, я за безопасность короля не ручаюсь. Пожалуй, его захватят прямо в постели.

Члены совета предложили попробовать счастья в переговорах с парламентом. Он был поражён:

— Как! Уже? Ещё прежде начала войны?!

Конечно, это было безумие, однако очевидность сразила его. Эстли согласился. Четверо лордов отправились в Лондон. Их отказались принять. Они воротились ни с чем. По счастью, стало известно, что западные графства с большей охотой встают на сторону короля. Ему не хотелось на такое расстояние удаляться от Лондона, но делать было нечего, Карл перенёс ставку в Шрузбери.

В самом деле, в Шрузбери его войско стало довольно быстро расти, хотя и не так быстро, как желалось бы. Большинство англичан ещё не сделали выбора. Они раздумывали, колебались, ведь люди рисковали имуществом и жизнью. На фермах и в городских советах, в тавернах и в лавках, на больших дорогах и ярмарках шли бесконечные споры о том, кто прав. Читались памфлеты, приводились библейские тексты, смутно припоминалась история, которая могла бы служить ключом к настоящему, если бы спорщики её знали. Порой доходило до драки, поскольку инстинкты, человеческие и социальные, оказывались сильней. Всё-таки многие, как и должно быть, не хотели войны. Они разделяли, кто ясно, кто смутно, мнение, однажды высказанное Джоном Гетчисоном, членом парламента, человеком благоразумным, каких в парламенте, как известно, оказалось немного:

— Я слишком почитаю религию, для того чтобы ставить её в зависимость от исхода войны. Я также люблю свободу настолько, что не решусь отдать её в руки того, кто победит. Как бы я ни любил короля, я всё-таки не хочу, чтобы он одержал верх над парламентом, если даже парламент не прав. Я желал бы, чтобы никто никого не побеждал.

Однако государь поднял королевский штандарт, и к нему потянулись вассалы, которым надлежало исполнить свой долг. Это были осколки родовитой аристократии, уничтоженной ещё в кровопролитной войне Алой и Белой розы, крупные землевладельцы и старое дворянство северных и западных графств. Они жили патриархально. Рыночные отношения не затронули их. Владея землёй, они не обрабатывали её, а жили арендной платой. Арендная плата и сама по себе была небольшой, а при их беспечном, расточительном образе жизни её не хватало даже на кружева и на перья на шляпу. Главным-то образом они состояли на содержании у короля и потому поневоле оставались вассалами. По этим же причинам им мила была епископальная церковь с её пышностью, красочными богослужениями и внешней религиозностью, которая освобождала от трудных мыслей о Боге, о смерти, о предназначении человека.

Все они прекрасно владели холодным оружием, много охотились, упражняя верность глаза и меткость руки, большую часть жизни проводили верхом и были лихими наездниками. Аристократы приводили своих слуг, верных участников их развлечений, егерей, конюших, лесничих, псарей, которые так же отлично владели оружием и конём. Люди праздные, ловкие в турнирах, охотах и развлечениях, они высокомерно презирали всех этих мещан, копивших пенс за пенсом в своих тёмных лавках и дурно пахнувших мастерских, терпеть не могли всех этих червей, с утра до вечера и круглый год копошившихся в чёрной, липкой земле. Люди без твёрдой веры и морали, они ненавидели пуритан, которые требовали от каждого служить только Богу, и служить не за страх, а за совесть.

Истинная беда была в том, что всё это были нахлебники, большую часть доходов получавшие из королевской казны, а она пустовала, тогда как армию необходимо было кормить, снаряжать, содержать. Как на грех, короля поддерживали только бедные графства с малодоходным неповоротливым натуральным хозяйством, почти без торговли, без мастерских, без тех мещан и червей, которые пенс за пенсом прятали в свои сундуки. Налоги с этих полупустынных западных и северных графств составляли едва одну пятую от того, что прежде поступало в казну. Других источников ни у короля, ни у его сторонников не имелось.

С большим трудом королеве удалось переправить в Шрузбери небольшую сумму от проданных в Голландии бриллиантов короны. Католики из графств Стаффорд и Шроп дали королю пять тысяч фунтов стерлингов в долг. Один дворянин заплатил шесть тысяч фунтов стерлингов за титул барона. Кое-какие копейки тайные приверженцы монарха окольными путями пересылали из Лондона. В сущности, столь жалких сумм едва могло хватить на содержание самого государя, а что было делать с армией, которая постепенно дошла до двенадцати тысяч солдат?

В известном смысле Карла выручил его племянник, принц Руперт, второй сын его сестры и пфальцского курфюрста Фридриха V, молодой человек двадцати трёх лет, писаный красавец, с великолепными локонами, породистым надменным лицом, породистыми руками, блестящий кавалер, стремительный воин, вкусивший на континенте драгоценный опыт Тридцатилетней войны. Он прибыл в Шрузбери в начале сентября и, не обременяя себя знакомством с положением дел и с английскими нравами, с жаром юности заверил растерянного дядюшку в том, что одним махом разделается с подлым сбродом, который осмелился бунтовать против законного владыки.