Тума - Захар Прилепин Страница 64

– Казаклар бозду. (Казаки порушили. – тат.)

– Казаклар меним Азакта эсир олдугуму билелер? (Казаки ведают, что я в азовском полоне? – тат.)

Абид оглянулся на дверь.

– Черкеслер дениш базарында бармышлар, сени сордулар (Черкасские люди ходили на Обменный яр, спрашивали за тебя. – тат.), – сказал негромко.

– Сон? Сен не, эр бир сез ичюн бирер кумюш алмак истейсин? (Ну?.. Абидка, ты за каждое слово по дирхему хочешь иметь? – тат.)

– Сора. Учюнджю сору. (Спрашивай. Третий спрос. – тат.)

– Казаклара не джевап вердилер? (Что сказали казакам в ответ? – тат.)

– Дедилер ки – бу ерде сен йохсын. (Сказали: тебя нет. – тат.)

– Сирп ве лех кеттилер ми? (Серб с ляхом отбыли? – тат.)

– Дёрдюнджу сору. Сирп Азакта калды. (Четвёртый спрос. Серб в Азове остался. – тат.)

– Я лех? (А лях? – тат.)

– Бешинджи сору! (Пятый спрос! – тат.) – считал Абидка. – Буны бильмейим. (Не ведаю. – тат.)

Степан засмеялся, мягко перекидывая грабельный черенок из ладони в ладонь:

– Бешинджи сорума бильмедигин ичюн де ярым алтын мы? (И пятый спрос, когда не ведаешь ответа, тоже за полтину? – тат.)

– Бельки бедава мы олмалы? (А как надо, за так? – тат.) – ответил Абидка, не меняясь в лице.

Он поднял руку и потряс, будто дразня Степана, ключами.

– Видждана коре ми бу? (Разве то по совести? – тат.) – спросил Степан, улыбаясь.

– Эр джевап ичюн ярым алтын. Мен сана джевап вердим, кяфир. (Полтина за всякий ответ. Я тебе ответил, неверный. – тат.)

VII

Пахло быстрой водой, черёмухой, сырою, вытоптанной землёй. Майские облака по краям пронзало солнце. Держа в левой руке насеку, атаман Осип Колуженин сын Петров скрипучим голосом оглашал вести:

– Великий государь всея Русии даровал нас богатым запасом! То все вы видали, казаки-атаманы! А и то, что мы видали, – не всё ещё! Жалованье денежное везёт нам посол великого государя Ждан Кондырев. Днями явится сюда. Со Жданом придут многие вольные людишки. Жалованы они государем деньгами, и оружьем, и пороховым запасом! Их не мене трёх тысяч! И в подмогу Ждану поставлен казак наш, бывший в атаманах Войска Донского до меня, вам ведомый, Павел Чесночихин, сын Фёдоров!

– Не захочет ли тот Ждан воеводой стать над казаками? – крикнул из круга беспокойник Яков Дронов.

– А то сегодня ждан, а завтра – гнан! – поддержали его ехидливо; то был Кочнев.

– И на то ж дело идёт с Астрахани боярин Семён Пожарский! – не отвечая, скрипел, как сквозь жернова, Колуженин. – И ведёт своё войско: братов наших казаков гребенских, и с Терека-реки казаков, и астраханских татар, и людей черкесских…

– Никак темрюки вертаются! – удивился Аляной. – Не то забыли чего!

Казаки зареготали.

– Есть черкесы – мирные нам, есть немирные… – проскрипел Колуженин, хмуря бровь.

– Мирные за злыми в очередь ходют! – вложил своё слово Трифон Вяткин. – Навроде сечевиков-черкас!

– И мыслю так, браты-казаки, – перекрывая казачий регот и перекрик, продолжал Осип. – На поиски нам пока не сбираться, а дождаться, когда царёв посол Ждан с ратными людьми явится, и царскую грамоту привезёт!.. Идти же за зипунами – ту грамоту прочтя!

– А коли в той грамотке запрет положен на поиски? – крикнул Дронов.

Осип красноречиво пожевал губами, давая понять, что о содержанье царёвой грамоты зубоскалить не след.

– А русь не станет нам на походе в обузу? – спросил Вяткин. – Оне воды боятся, какие с ыми поиски!

– Дуван по казачьему правилу будет дуваниться, али по Жданову? – прокричал Кочнев.

Казаки, горячась, загудели.

Атаман поднял насеку. Казаки затихли.

– На поиск войско само порешит, кого брать, кого нет, – пояснял Осип. – Воеводам мы не властны. На кругу нашем их голосу силы нет… Так ждём ли Ждана, казаки-атаманы? Не то на поиски двинем, его не дожидая?

– А чего его?.. Казакам чего он?.. – подал голос Прошка Жучёнков, – но пожилые казаки его голос перекричали:

– Государеву грамоту надобно послухать! За щедрость государеву дождёмся Ждана того!..

…Степан возвращался с кладбища.

На мостках – плавно, сильным бедром, – задела его казачья вдова Устинья, шедшая навстречу: златоволосая, лицом исхудалая, сама ж – окатистая.

Казак её, прозваньем Золотарёв, сгиб в минувшую осаду.

Степан оглянулся – Устинья же плыла дальше, раскачиваясь, как стружок на укачливой волне.

– …ушибла? – спросила, не оглядываясь, но чуть замедляя шаг.

Дыша через нос, нагнал её, раздосадован.

– Не тронь, не тронь! – сказала негромко. – …коли разболится: приходи – подую, – она остановилась, и впервые отчётливо назвала его по имени: – …Степан.

На сомкнувшихся и разомкнувшихся мягких губах отчётливо прозвучала каждая буквица его имени. Губы те были – на удивленье тёмными, почти чёрными: как золы наелась. Веснушки свои закрасила Устинья белилами – оттого губы её казались ещё чернее.

На груди её лежала тугая, будто жаром пышущая коса: Устинья, вопреки адату, не остриглась в знак вдовьей печали. Под косой был заметен большой крест на золотой цепочке. Шею украсила золотыми, в несколько рядов, монистами. Однорядка из синей крашенины была не ношена, зелёные сапожки – недавно мытыми, ещё сырыми. Плат же её был червонный.

…допрежь никогда они и словом не перекидывались.

…пошла себе дальше, но сразу продолжила речь, негромко говоря как бы себе, уверенная в том, что он с места не тронется и расслышит:

– Как кот приходи ночной, за котушок мой. Чтоб не видели. Умеешь, чай.

…тут же раскачивание стружка её прекратилось, шаг заторопился, и сама ссутулилась, как монашка.

…крался на черёмуховый запах к её куреню.

Опустив голову, миновал стороной, не здороваясь, встречных казаков.

Едва стихли их голоса, перешёл наискось проулок, и разом, за кол ухватившись, перекинул себя через её плетень.

Присел, не дыша, на колено, чувствуя бабий запах сырой земли.

С минуту прислушивался.

…в одной стороне пели, в другой без злобы бранились хмельные казаки.

Раскрылась дверь её куреня. Споро переступая в татарских черевичках, Устинья спустилась по лесенке и, не глянув на него, прошла к сеновалу. Оглушённо смотрел в её спину. Всё казалось мнящимся, маревным.

Трижды качнула скрипучей дверью, чтоб приметил.

Дверь оставила распахнутой.

Чуть пригибаясь, мелькнул вослед ей. Задел, ныряя под верёвкой, развешенную во дворе сушёную рыбу. Успел заметить в свете месяца, что на сеновале широко настелено, и много подушек.

Серебряным пятном виднелось её лицо.

– Притвори крепче, – приказала внятно.

Бережно подтянул дверь, пока доска дверная почти впритык не зашла на косяк.

Медленно, чтоб не запнуться, пошёл на свет лица.

– Запомнил, как вдарился? – подала она голос, и только здесь Степан расслышал её волненье. – …где болит синюшечка твоя?

Её трепетное беспокойство успокоило его.

– Повсюду… – ответил.

Вздохнуло и осело под ним сено, крытое покрывалом.

Поискал рукой,