Карен Харпер - Королева Страница 65

На нас с Джоном двадцатипятилетняя королева пролила свои милости щедрым дождем. Я стала хранительницей королевского гардероба и первой леди королевской опочивальни. Да, когда-то служанка, а затем камеристка Кэтрин Чамперноун Эшли, родом с далеких девонских пустошей, теперь, по велению моей милой Елизаветы, стала именоваться леди[74]. Мне подчинялись фрейлины королевы (все они происходили из благородных семейств).

В моем ведении находился гардероб ее величества (несколько месяцев я привыкала называть Елизавету этим титулом). А гардероб, несмотря на то что она пока носила простое платье без украшений, быстро пополнялся — он занимал огромный особняк на улице Блэкфрайарс в Лондоне, где и хранилось отныне множество великолепных разноцветных нарядов королевы. За короткое время я разработала стройную систему их размещения: рукава и корсеты висели в соответствии с цветом и стоимостью; юбки с фижмами и нижние юбки шли друг за другом согласно ткани и ширине. А еще были кружевные воротники, плащи, накидки, туфли… Такое изобилие приводило меня в смятение, поэтому вскоре я обзавелась множеством помощниц. Впрочем, я забегаю вперед.

Прежде чем мы отправились из Хэтфилд-хауса в Лондон, Елизавета назначила Джона хранителем и распорядителем королевской личной сокровищницы (где находились ее драгоценности и столовые приборы из золота и серебра) — по иронии судьбы, эту прибыльную должность когда-то занимал Томас Кромвель. То была пожизненная синекура, давно учрежденная и очень почетная, она приносила пятьдесят фунтов годового дохода, а также четырнадцать двойных блюд ежедневно в счет положенного довольствия — благодаря такой щедрости мы получили возможность кормить собственных слуг и помощников. Бесплатное жилье в королевском дворце представляло собой уютные апартаменты из нескольких комнат, расположенных недалеко от покоев королевы. Единственное, что не устраивало лично меня: у нас обоих были помещения (а у Джона — и его кабинет) также и в Тауэре — только для того, чтобы Джон имел возможность регулярно проверять сохранность даров, преподнесенных короне, а равно и драгоценности самой королевы. И, разумеется, служба королеве подразумевала, что я снова должна побывать в Тауэре, хотя по куда более радостному поводу, чем когда-то.

Как только мы прибыли в Лондон, Джон сразу занялся подготовкой коронационных регалий, хотя до торжественной церемонии оставалось еще два месяца.

Джон также был назначен первым дворянином личной свиты королевы, а я — первой дамой. Таким образом, под нашим началом находились все слуги, в каком бы дворце ни пребывала королева. Конечно, новые должности давали немалый доход, и — что еще важнее — теперь в мое владение перешли земли, которые Елизавета давно мечтала мне подарить: поместье в Дорсете, в Эбботсбери и в Милтоне, особняк в Осмингтоне и еще земельные наделы в Челдоне. Доходы от этих имений должны были обеспечить нас до конца дней. Воистину и Елизавета, и я вознеслись из грязи в князи. Я теперь стала весьма обеспеченной женщиной и сразу же послала в Девон двух стражей с письмом и кошелем денег для отца и его детей.

И вот процессия новых придворных и слуг королевы — сразу за ее величеством ехали мой Джон и Робин Дадли — медленно двинулась из Хэтфилд-хауса в Лондон. Все мои мысли были заняты предстоящими переменами при новом правлении; кроме того, надо было организовать похороны Марии и коронацию Елизаветы — и то, и другое в Вестминстерском аббатстве.

Даже здесь, на проселочных дорогах, люди бурно приветствовали королеву. От радости я то улыбалась, то плакала. Как спас и благословил нас милосердный Господь Бог! Наконец-то можно ничего не бояться! И, конечно же, несчастную, разоренную Англию ожидало благословенное царствование королевы Елизаветы.

Два месяца спустя весь Лондон снова приветствовал новую королеву: наша кавалькада проследовала в Тауэр, откуда завтра по традиции начнется торжественная процессия по случаю коронации Елизаветы в Вестминстерском аббатстве. Мы с Джоном переглянулись, проезжая через ворота Тауэра, откуда вышли на свободу после своего заточения, в тот день, когда познакомились с Сесилом. Я вспомнила события более ранние, когда была здесь с королевой Анной перед ее коронацией, уже четверть века тому назад. Я молилась о том, чтобы Елизавета не испытывала никакого страха — ну и глупа же я была! С ее губ не сходила улыбка, она махала своим подданным рукой, восседая на белоснежном скакуне, которого выбрал для нее Роберт Дадли.

Но вот Лондон остался позади, ворота Тауэра затворились, мы все спешились, и я заметила, как Елизавета замерла и окинула взглядом лужайку, Тауэр-Грин, где прежде стоял эшафот. Я посмотрела на дворец, перестроенный Генрихом для коронации ее матери, а потом служивший тюрьмой и для Анны, и для самой Елизаветы. Наконец новая королева вошла во дворец, и я, быстро поцеловавшись с Джоном, поспешила за ней, а он остался с Робертом — проверить, всех ли лошадей увели на конюшни и хорошо ли их там устроили.

Был четырнадцатый день января месяца года 1559-го. За два месяца до этого, по прибытии в Лондон, мы сперва расположились в огромном Сомерсет-хаусе, ожидая, пока приготовят дворец Уайтхолл. Оттуда вывезли мебель королевы Марии, покои проветрили, почистили все туалетные комнаты и замазали многочисленные глазки в стенах, спрятанные под шпалерами. Елизавета, впрочем, велела рабочим не трогать потайные лестницы и переходы, устроенные ее отцом в Уайтхолле и Гемптон-корте.

На Рождество мы перебрались в сильно изменившийся Уайтхолл. Елизавета призналась мне, что ей не терпится побывать во всех своих многочисленных дворцах и поместьях. А мы с Джоном очень грустили по Хэтфилду и Энфилд-хаусу, таким уютным и милым. Да простит нам Господь Бог, но мы с Джоном охотно отказались бы от всех щедро пожалованных нам ее величеством поместий, променяв их на один только Энфилд.

В тот зимний день мы разместились в Тауэре, а когда приблизился вечер, Елизавета обратилась ко мне:

— Я хочу помолиться в здешней церкви Святого Петра-в-оковах. Я велела позвать Джона и Робина, пусть они пойдут вместе с нами.

— Слушаюсь, ваше величество, — ответила я и отправилась за плащами.

Елизавета явно не собиралась никого больше брать с собой, поэтому я сказала фрейлинам (среди них только что появилась Мария Сидней, сестра Робина, к которой Елизавета весьма благоволила), что они пока свободны. Девушки вздохнули с облегчением и вернулись к болтовне и жареным каштанам, сев тесным кружком ближе к огню, который время от времени издавал шипение — через дымоход в него залетал снег.

Я заново оценила Роберта Дадли, Робина, когда он вместе с Джоном ожидал королеву у дверей дворца, выходивших на главную лужайку Тауэра. (Между прочим, когда за два месяца до этого мы остановились в Тауэре на ночь, Елизавета призвала к себе сэра Джона Бедингфилда, коменданта, который был в свое время ее тюремщиком. Она похвалила его за то, что он отменно выполнял свой долг и держал ее под неусыпным наблюдением, когда она была здесь узницей, после чего сразу же отстранила его от должности.)

Роберт Дадли был почти ровесником Елизаветы; я слышала, как некоторые называют его за глаза цыганом — кожа была у него более смуглой, чем обычно бывает у англичан. Позднее досужие сплетники утверждали, что эта кличка ему подходит, ибо он околдовал королеву. Одетый всегда по последней моде, с выдумкой, Роберт Дадли отличался красивыми чертами лица, окаймленного аккуратно подстриженной рыжевато-каштановой бородкой; тяжелые веки слегка прикрывали глаза, придавая ему особое очарование. Насколько я понимаю, многие дамы находили его неотразимым. Но взгляд его темно-карих глаз был неизменно прикован к Елизавете, Я решила сразу же после коронации напомнить ей о том, что королевский венец не в силах защитить ее репутацию, если она станет появляться повсюду вдвоем с женатым мужчиной. Если мне не удастся убедить принцессу, Джон обещал сказать ей это сам.

Роберт Дадли умел не только превосходно скакать верхом и сражаться на рыцарских турнирах. Он был остроумен и образован, искусен в теннисе, стрельбе из лука и танцах (как нравилось Елизавете с ним танцевать!), что позволяло ему хвастать своими красивыми мускулистыми ногами. Да-да, в свои пятьдесят два года я еще вполне способна была понять, что испытывает Елизавета, находясь рядом с ним. Мы с моим Джоном до сих пор горели в объятиях друг друга, обожали друг друга, и я хорошо помнила былые дни — добрые и дурные, — когда красавец мужчина мог вскружить мне голову. А от Роберта — как и от Джона, и от Тома Сеймура, чтоб ему неладно, — исходили волны мужественной привлекательности.

Елизавета, однако, стала теперь королевой; ей пришлось многие годы потратить на то, чтобы восстановить свою репутацию, сильно пошатнувшуюся после приключений с Сеймуром, которые едва не погубили нас обеих. Из этого я заключала, что скоро она придет в себя. Но ее новые придворные — включая Сесила, который не доверял Роберту, — удивленно поднимали брови, наблюдая за тем, как их молодая незамужняя королева игриво улыбается сыну предателя, а тот до сих пор держит свою жену в деревне.