Кейт Аткинсон - Боги среди людей Страница 65

В конце концов Фортуну передали с рук на руки Урсуле, и Тедди после возвращения не стал требовать собаку обратно, хотя и соскучился. У него, рассудил он, теперь есть спутница жизни, Нэнси, а у сестры нет никого, и этого песика она полюбила почти так же сильно, как любил его Тедди.

Не так давно собака проникла на борт Q-«кубика». Как ей это удалось — никто не понял. Случалось, Фортуну брали прокатиться на грузовике, который доставлял их на аэродром рассредоточения, но в этот раз они ее не заметили и обнаружили уже над Хорнси, на подлете к расчетной точке встречи, когда собака с виноватым видом вылезла из-под топчана у левого борта.

— Здрасте, — сказал по громкой связи бортрадист Боб Бут, — у нас, кажись, маленький подсадной нарисовался.

Самое неприятное заключалось не в том, что это было нарушением всех правил — наверное, еще хуже, чем взять на борт наземницу. Самое неприятное заключалось в том, что они уже достигли высоты пяти тысяч футов и Тедди отдал приказ надеть кислородные маски. Собака нетвердо держалась на лапах, но это, вполне возможно, объяснялось тем, что ее занесло в чрево огромного четырехмоторного чудовища, бомбардировщика, стремящегося набрать оперативную высоту над Северным морем.

Тедди почему-то вспомнилось, как Мак после рейда на Турин распевал буги-вуги «Молодой горнист». Не то чтобы хозяин подозревал у своей любимицы способности к таким же экстравагантным выходкам, но воздействие кислородного голодания на людей и собак практически не различается.

По всей вероятности, собаке просто стало любопытно посмотреть, что происходит с людьми, когда те скрываются в чреве этого металлического тяжеловеса. А быть может, собакой двигала преданность хозяину или возможность проверить свою собственную собачью храбрость. Как знать, что на уме у собаки?

Все, кроме стрелков, поделились масками с Фортуной, что причинило большие неудобства всем участникам процедуры. «Кислород», — объяснил Тедди Фортуне, надевая свою маску на собачью мордочку. К счастью, в тот раз они вылетели на минирование голландских судоходных путей, а не в длительный рейд на Большой город. После благополучного приземления Тедди тайком вынес Фортуну под курткой.

С той поры Тедди взял за правило прихватывать с собой на борт дополнительную маску на случай появления непрошеного подсадного — чтобы можно было подключить его к центральному кислородному баллону. Впрочем, кто в здравом уме захочет сделаться подсадным в бомбардировщике?

Тедди обернулся: откуда ни возьмись в поле зрения появилась Фортуна, которая устало трусила по берегу, не обещая рассказов о своих приключениях.

Воссоединившись, они пошли дальше все вместе, и в какой-то момент их остановил уличный фотограф. Разрешив ему сделать снимок и заплатив требуемую сумму, Тедди продиктовал адрес эскадрильи, и через шесть дней отпуска, когда он вернулся в часть, фотография, которая успела забыться, была уже там. Снимок оказался удачным, и Тедди решил заказать еще несколько таких же, хотя бы для Нэнси, да как-то руки не дошли. Он, конечно, был снят в форме, а Нэнси — в летнем платье и нарядной соломенной шляпке; грошовое обручальное кольцо в кадр не попало. Они беззаботно улыбались. С ними была Фортуна, тоже довольная собой.

Тедди носил это фото в кармане полукомбинезона, вместе с серебряным зайцем. Оно прошло с ним и войну, и лагерь, а потом было небрежно брошено в обувную коробку с памятными вещицами и наградами. «Раритеты», — говорила Берти, перебирая содержимое после переезда Тедди в «Фэннинг-Корт». Ее всегда интриговала Нэнси — бабушка, которой она не знала. «Да еще и собака!» — воскликнула она, привлеченная умильной мордочкой. («Фортуна», — любовно пояснил Тедди. Хотя собаки не было в живых уже лет сорок с лишним, его каждый раз захлестывала грусть от мысли, что Фортуна покинула этот мир.)

На фотографии темнело бурое пятно, размазанное поверху; когда Берти полюбопытствовала, чем залито изображение, Тедди ответил: «Чаем, наверное»).

Отслужив первый срок, Тедди был переведен в центр летной боевой подготовки на инструкторскую должность, но затем досрочно попросился обратно в часть. «Господи, зачем? — написала Урсула. — Если тебе еще на несколько месяцев была гарантирована относительная безопасность?» По мнению Тедди, слово «относительная» вполне соответствовало действительности. Впервые оказавшись в учебном центре, он насчитал на окрестных полях еще не убранные обломки по меньшей мере пяти самолетов. Для учебных целей использовались большей частью списанные, пришедшие в негодность машины; можно подумать, новичков без этого подстерегало недостаточно опасностей. Тедди не задавал вопросов о судьбе тех, кто находился в разбившихся самолетах. Он для себя решил, что лучше об этом не знать.

«Понимаешь, — написал он в ответ, — работа еще не закончена». А про себя добавил: даже в первом приближении. Птицы тысячами разбиваются о стену, а она знай стоит. И приписал: «К тому же я чертовски хороший летчик, а потому считаю, что принесу больше пользы в воздухе, чем в учебке, где тренирую желторотых юнцов».

Он перечитал письмо. Аргументы звучали вполне убедительно. Не стыдно предъявить хоть сестре, хоть Нэнси, хоть всему миру, просто его немного коробило от необходимости оправдываться, когда еще не отгремели воздушные сражения. Разве у них в семье не ему выпало стать воином? Впрочем, он подозревал, что сей благородный плащ мог достаться и Джимми.

Но правда заключалась в том, что ничего другого он делать не хотел, да и не умел. Бомбежки стали его естеством. Его сущностью. Только одно место манило его к себе: чрево «галифакса», где пахло грязью и соляркой, густым по́том, резиной, металлом и кислородом. Он не возражал глохнуть от рева двигателей, терять мысли от холода, грохота и равных долей адреналина и скуки. Когда-то он верил, что его сформирует архитектура войны, но теперь понимал: она его растворила.

У него был новый экипаж: стрелки Томми и Олуф, первый — «джорди»,{106} второй — норвежец. В четвертой группе служило много норвежцев, но недостаточно, чтобы организовать собственную эскадрилью, как организовали польскую. Норвежцы сражались почти так же люто и кровожадно, как поляки. А те и вовсе не знали удержу. Они жили ради того дня, когда можно будет улететь домой, в свободную Польшу. Но со свободной Польшей так и не сложилось. Тедди часто о них вспоминал, когда Польша прокладывала себе тягостный путь сквозь двадцатый век.

Этот экипаж тоже составила пестрая компания. Сэнди Уортингтон, штурман, был новозеландцем, Джеффри Смитсон, бортинженер, получил диплом Кембриджа («По математике», — благоговейно добавлял он, как истовый верующий). Тедди поинтересовался, не говорит ли ему о чем-нибудь имя Нэнси, и Джеффри ответил, что да, слышал: она же вроде получила премию Фосетт, это так? «Умная девочка», — добавил он. «Умная женщина», — поправил Тедди. Радиста, уроженца Лидса, звали Боб Бут, а бомбардира-наводчика…

— Приветствую, уважаемый.

— А тебя за каким чертом сюда принесло? — отозвался Тедди.

— Понимаете, когда я был инструктором в ЦБП, до меня дошел слух, что прославленный Тед Тодд до срока вернулся в эскадрилью, и я подумал: фига с два он будет летать без меня. Мне предстояло отправиться в какую-то австралийскую часть, но у меня был кое-какой блат.

Тед едва не расчувствовался при виде Кита: в старом экипаже тот был ему ближе всех; их объединяло многое из того, о чем не говорят с посторонними, но при встрече они ограничились коротким мужским рукопожатием. Много позже, на исходе века, Тедди стал замечать, как мужчины мало-помалу теряют сдержанность, а к тому времени, когда двадцатый слился с двадцать первым (и наступили — отталкивающее обозначение — «нулевые»), мужчины, такое впечатление, полностью утратили контроль над своими эмоциями, а быть может, и над здравым смыслом. На футбольном поле и теннисном корте мужчины теперь прилюдно лили слезы, а на улицах рядовые прохожие обнимались и целовали друг друга в щеку.

— Папа, я тебя умоляю, — повторяла Виола, — как можно городить такую чушь? «Контроль над своими эмоциями», подумать только! Неужели ты всерьез думаешь, что мир изменится в лучшую сторону, если мужчины будут скрывать свои чувства?

— Да.

Он до сих пор с ужасом вспоминал, как распустил нюни на кухне у матери Вика Беннета. Кому от этого стало лучше? Уж всяко не ему. Когда умерла Нэнси, он плакал беззвучно, наедине с собой; такая скорбь выглядела в его глазах уважительной.

— Я считаю, в этом повинна Диана, — сказала Берти.

— Диана?

— Принцесса. С ее легкой руки обиженный считается героем. В твое время было как раз наоборот.

Они сидели на крыше «Уайт Хорс» в Килбёрне и ели сэндвичи, которые дала им сухим пайком милая хозяйка гостиницы. Тедди подумал: щенячьи радости закончены.