Борис Тумасов - Земля незнаемая. Зори лютые Страница 66

Речь Булана отрывиста, и сотники знают, он не терпит возражений.

- Когда затихнет степь и сон сморит русов, печенеги неслышно подкрадутся к ладьям. Подобно волку, изготовившемуся к прыжку, они выждут, пока погаснет последняя звезда и утренняя заря съест ночь. Тогда мои нукеры бросятся на русов и саблями порубят их.

Сотники почтительно склонили головы…

Василько не спал. Сквозь рокот бегущей по камням воды ухо ловило ржание печенежских коней, голоса.

«Нет, неспроста успокоились печенеги к вечеру. Что замыслили они? - думал Василько. - И Саввы нет с подмогой. Да и не изловили ли его печенеги?»

Вспомнились проводы из Тмуторокани, боярыня Евпраксия. Плакала, когда прознала про его отъезд. С ключницей прислала ему на дорогу съестного, отговорить пробовала, да у Василька решение твёрдое. Не мог он бросить старого Путяту.

Лежавший рядом с Васильком гридин подал голос:

- Прижали нас, что скажешь. А кажись, самое опасное миновали - и на те.

Василько без него знал, что впереди только один перекат, остальные позади. Но что от этого? Попробуй протащи ладьи оставшиеся несколько сот шагов под вражьими стрелами.

И Василько ничего не отвечает гридину.

Скоро рассвет. Что принесёт он с собой?

- Чу! Слышишь? - шепчет гридин и настороженно приподнимает голову. - Словно ползёт кто!

Высунувшись из-за борта, Василько всматривается в темень. Ничего не видно. Может, гридину почудилось? Но нет. Вот теперь и Василько услышал шорох. Едва различимый, он раздавался неподалёку.

«Печенеги крадутся», - обожгла мысль, и Василько крикнул, чтоб услышали на тех, двух передних однодревках:

- Бодрствуй! Печенеги рядом!

Едва гридни подхватились, едва за мечи взялись, как орда с воем бросилась на приступ, полезла через борта. Пошла на ладьях злая сеча. В потёмках не видно, где кто.

- Держись кучно! - подал голос Василько.

Сбились гридни полукругом, рубятся. Звон мечей и сабель перемешивается с выкриками, стонами раненых. Тяжело гридням, неравны силы. Не успели отбиться от первых недругов, как другие наседают.

Вот уж и небо посерело. Теперь видно, как один за другим взбираются на ладью печенеги, а гридней всё уменьшается, слабеют их силы. Василько никак не сообразит, сколько же он врагов свалил. И кажется ему, что перед ним всё один и тот же печенег.

От крови скользко! Оступился Василько; а печенегу того и надобно, ударил он, и потемнело в глазах у гридня. Качнулся, а недруг ударил сызнова, и упал Василько.

На перекате течение стремительное. Оно не раз валило Савву с ног, волокло по камням. С трудом выбравшись на берег, он оделся, взглянул туда, где в ночной темени остались товарищи, и заторопился вверх по реке. Чем дальше удалялся Савва от порогов, тем спокойнее становилось течение, река замирала в своём движении.

Степь спала, и только изредка тишину нарушал крик ночной птицы. К рассвету над водой повис туман. Трава стала влажной, холодной. Савва бежал и шёл, не замечая устали. Иногда, потревоженный человеком, из-под ног вспархивал перепел или с писком убегал проснувшийся зверёк.

Заалел край неба, и всё вокруг ожило, зазвенело на разные голоса. Вот Сварог[123] выгнал сына Дажбога[124] из хлева, и он огненным шаром выкатился над степью. Уплыл туман, оставив на траве крупные капли росы, да кое-где, зацепившись за прибрежные кустарники, он оставался ещё висеть рваными клочьями. До боли в глазах Савва всматривался вдаль, надеясь разглядеть сторожевой дозор, но степь была безлюдна…

Миновал день. На исходе была другая ночь. Савва выбился из сил, глаза слипались, но есть не хотелось. Присев на траву, Савва обхватил руками колени, задумался. Мысль его была там, с Васильком и другими гриднями. Как они? Вспомнил Давида. Потом подумал о Добронраве: «Знала бы она, что сейчас со мной…» И снова мысль перекинулась к оставленным ладьям: «Печенеги добром не уйдут, им товары надобны. Для того и караван гостевой в силе великой дожидались…»

Не заметил Савва, как сморил его сон. И приснилось ему, будто спускается он по крутому обрыву к морю. Тропинки нет, камни из-под ног сыплются. Не удержался, посунулся вниз. Тут откуда-то Василько объявился. Подхватил он Савву, не дал сорваться с кручи. Потом они с Васильком к морю подошли. Неспокойное, грозное оно, волны валом гуляют, о берег бьют. Тут куда-то исчез Василько, а вместо него Добронрава стоит и весла на плече держит. Удивился Савва, хотел сказать, что в такую непогоду нельзя в море выходить, но слова не выговорит, а Добронрава уже в чёлн садится. От страха за неё проснулся Савва. Вокруг воины спешились, окружили его. Старший дозора, сотник, наклонился над ним, трясёт за плечо, спрашивает:

- Эгей, что за беда стряслась с тобой?

Вскочил Савва, и тут же потемнело у него в глазах. Закачался он. Воины подхватили, поддержали. Сотник крикнул кому-то, и гридин, отрезав кусок вяленого мяса, сунул Савве в руки. Но тот уже очнулся, сказал:

- Там, у порогов, печенеги на гостевой караван напали!

Вмиг вскочили воины на коней. Один из них подвёл лошадь Савве, помог сесть. И не медля поскакал сторожевой дозор вниз по Днепру.

Открыл глаза Василько, не соображает, что с ним. Лежит он, уткнувшись лицом в днище ладьи, голову ломит, а на спину кто-то навалился, давит. С трудом приподнялся, увидел гридней, порубленных, раздетых, и всё вспомнил. Застонал Василько не столько от боли, сколько от злости на печенегов, да от того не легче стало. Руку на грудь положил, нет брони. Догадался, сняли степняки и меч забрали. А его не добили, за мёртвого сочли.

Выбрался Василько из ладьи, подполз к Днепру, долго черпал пригоршнями воду, пил большими глоткам», потом умылся. Немного полегчало. Мелькнула мысль: «Ежели б не шелом да бармица, рассёк бы печенег голову… А Савва, верно, не дошёл, перехватили недруги, либо утонул…»

Долго глядел Василько на быстрину. Река грозно ревела, крутилась и пенилась у берега.

А той стороной от верховий уже подъезжал сторожевой отряд киевского князя. Углядел Василько щетину копий, блеск кольчуг и шлемов, бородатые русские лица, и от радости дух перехватило. Хотел крикнуть, но голос пропал, только и шепнул: «Други!»

По щекам непрошено покатились слёзы.

Вот конники сгрудились у берега, спешились. Из толпы выступил Савва, узнал Василька, крикнул:

- Погоди, сейчас брод сыщем!..

Потеряв, половину нукеров, но отягощённый добычей, возвращался хан Булан в орду. Наполненные дорогими товарами торбы приторочены к сёдлам, вьюками громоздятся на конских крупах.

Притомились кони, дремлют, покачиваясь, нукеры. Кабы не стремена, давно бы досыпали воины на шёлковой траве. Короткие привалы делает Булан. Торопит подальше в степь уйти от Днепра. Ненароком наскочит русская сторожа, поспешит вдогон…

Ой-ля, поле Дикое, степь ковыльная, будь печенегу матерью родной! Едут нукеры вслед за Буланом, досыпают в сёдлах. Позади половина пути, впереди ждёт печенега ласковая жена и долгий отдых на войлочной кошме.

Ой-ля! Очнись, печенег, русские совсем рядом. Приложись ухом к земле, дрожит она под копытами их резвых коней. Упроси ветер подуть тебе в спину, и услышишь железный звон их кольчуг.

Но дремлют нукеры, не чуют опасности. Налетели гридни. Не успели печенеги за сабли схватиться, как русские занесли над ними мечи, колют копьями. А злее всех бьётся гридин без шелома и кольчуги. Кричит он что-то непонятное, глаза злые, и мечом на все стороны вымахивает, не успевают нукеры уворачиваться.

Гикнул Булан, огрел коня плетью, понёсся прочь от страшного места. Нукеры лошадей хлещут, за ханом скачут, но у русских кони не уморённые, не уйти печенегам от преследования. И тогда поворотил печенежский сотник нукеров, сбились печенеги и гридни. В кровавой сече одолели русские. Лишь хан Булан не остановил коня, не принял боя.

6

С теплом Тмуторокань полна гостей из разных земель. Караванным путём приходят купцы из Бухары и Итиля, становятся на якорь корабли гостей византийских и херсонесских, приплывают ладьи из Киева и Чернигова, не минуют Тмуторокань торговые армяне. До самых холодов не пустуют гостевые дворы.

По весне объявился в Тмуторокани киевский купец.

Гость как гость, ничем не примечательный, ни лицом, ни ухваткой, разве лишь тем, что борода рыжая до пояса да шапка соболиная на самой макушке лихо сбита.

Сложил киевлянин товары в клеть, на гостевом дворе место облюбовал и в город вышел. Шёл не спеша, диву давался. Не узнать Тмуторокань, застроилась, вытянулась в степь и над морем; Где пустырь был, церковь возводят. Белые стены в леса взяты, а вокруг горы камня, штабеля брёвен, и везде мастеровые суетятся, работают. Постоял киевлянин, на торжище прошёл. Людно и разноязыко. Походцем приценился к иноземным товарам, покрутил головой и, не ворочаясь на торг, направился на княжий двор. Видно, не впервой бывать ему в Тмуторокани. Дорогой повстречал Давида, узнал. Тот тоже признал киевлянина, обрадовался, распростёр руки: