Виктория Холт - Исповедь королевы Страница 66

Мне приходили письма от Иосифа, но они не оказывали на меня такого воздействия, как письма матушки. Кроме того, его письмам недоставало выражения той сильной привязанности, которую она испытывала ко мне. Иосиф считал меня глупой — и в этом он был, несомненно, прав. Он читал мне нотации, но в то время он читал их всем.

Он, разумеется, писал также и Мерси, и Мерси по-прежнему оставался моим сторожевым псом, каким он был еще при жизни матушки.

Мерси не отличался особой почтительностью и всегда говорил обо всем без обиняков. Он показывал мне письма, которые писал Иосифу, вероятно, надеясь, что я извлеку из них пользу для себя.

«Королевская Мадам никогда не разлучается со своей матерью, и любые серьезные дела постоянно прерываются детскими играми. Это новое осложнение настолько усугубляет природную склонность королевы к невнимательности, что она почти не слушает того, что ей говорят, и даже не делает попыток вникнуть в смысл разговора. Я чувствую, что теперь более далек от нее, чем когда-либо…»

Он вздыхал, пока я читала это письмо, потому что, пробегая строчки глазами, я оставалась все такой же рассеянной и думала о том, что бледно-розовый шарфик, возможно, больше подойдет моей дорогой девочке, чем голубой, который она тогда носила.

Бедный Мерси! После смерти моей матушки мужество покинуло его. Или, может быть, он наконец понял, что спасти меня от моих глупостей — безнадежная задача.

Деньги! Казалось, они были постоянной темой разговоров — и какой скучной темой! Страна испытывала явный дефицит финансов, который было совершенно необходимо возместить. Так говорил мсье Некер, назначенный генеральным контролером финансов. Политика Тюрго провалилась, и его сменил Клюньи де Нюи, который также не смог получить удовлетворительных результатов. Этому человеку не удалось добиться успехов, несмотря на то, что он пользовался поддержкой парламента (главным образом потому, что пытался уничтожить всю работу, проделанную Тюрго). Он ввел государственную лотерею, которая, однако, не дала ожидаемых результатов, к тому же было совершенно очевидным, что его методы откровенно ведут к финансовой катастрофе. Когда де Нюи умер, все вздохнули с облегчением, и мой муж обратился к Жаку Некеру.

Некер был швейцарцем. Этот человек добился всего своими собственными силами. Ему принадлежали парижский и лондонский банки «Телюссон и Некер». Он доказал свою способность успешно проводить финансовые операции и в то же время пользовался любовью философов, выиграв приз Французской Академии за лучшую литературную работу. В своих сочинениях Некер неоднократно совершал нападки на собственников и осуждал контраст между богатыми и бедными. Сам же был человеком, состоящим из величайших контрастов, возможно, даже более чем величайших: он был идеалистом — и в то же время мечтал о власти; отказывался получать плату за свою работу — но ведь в то время он был чрезвычайно богат и не нуждался в деньгах; хотел улучшить положение бедных, привести страну к процветанию — но лишь при условии, чтобы все знали, что это ему, Некеру, и только ему одному они должны быть благодарны за все это.

Жак Некер был протестантом, а со времен правления Генриха IV еще ни один протестант не допускался до такого важного поста. Это свидетельствовало о том, какое большое влияние Некер оказывал на короля, если даже такое правило было нарушено. С тех пор как Луи стал королем, он прилагал огромные усилия, чтобы научиться разбираться в государственных делах. Он был уверен, что в то время страна нуждалась именно в Некере.

Некер был высоким мужчиной с густыми бровями и высоким лбом, над которым возвышалась шапка пышных волос. Цвет лица у него был желтоватый, губы всегда плотно сжаты. Казалось, он постоянно прикидывал в уме цену всего того, что попадалось ему на глаза. Его изящные бархатные костюмы выглядели на нем как-то неуместно. Я сказала Розе Бертен, что, по-моему, он бы лучше смотрелся в костюме швейцарского горожанина и что хорошо бы ей сшить ему такой костюм.

— Мадам, — ответила она, — я выбираю клиентов с величайшей осторожностью. Поскольку я обслуживаю королеву Франции, это мой долг.

Некер в поисках путей сокращения расходов проверил королевское домашнее хозяйство и пришел к выводу, что во дворце слишком много слуг. В распоряжении одной только Королевской Мадам было восемьдесят человек. Никто из нас никогда не выезжал без сопровождения целой свиты слуг. В первый же день после того, как решение Некера сократить штат дворцовых слуг было приведено в исполнение, четыреста шесть человек потеряли свои места, а вслед за ними и многие другие тоже.

Однако это решение не было идеальным. Правда, мы сэкономили на нашем домашнем хозяйстве, зато те слуги, которых мы уволили, остались без работы.

Некера и его жену очень волновало состояние наших больниц, и король, всегда готовый содействовать благим делам, был полностью согласен с ними. Условия в Hotel-Dieu[102] в Париже действительно были шокирующими. Мой муж поехал туда инкогнито и ходил по больничным палатам. Вернулся он очень грустный и весь в слезах. Но Франции не нужны были слезы. Ей нужны были действия. Луи знал это и принял решение снести старое здание и заменить его четырьмя новыми больницами. Но где было взять средства на это? Ему пришлось отказаться от этого грандиозного замысла и довольствоваться расширением старого здания, добавив туда еще триста коек.

А тем временем мои счета за хутор неуклонно росли.

Почему меня не заставили почувствовать, какая это была глупость с моей стороны? Почему все хотели потворствовать мне? И было ли это действительно потворством? Может быть, на самом деле мне просто не хотели протянуть руку помощи, чтобы спасти меня от моего рока? До рождения нашей дочери муж был снисходителен ко мне, потому что чувствовал себя виноватым в том затруднительном положении, в которое меня поставил. Впоследствии он никак не мог в достаточной степени отблагодарить меня за то, что я доказала всему миру, что он способен стать отцом.

Впрочем, почему я должна обвинять во всем других? Ведь мне говорили об этом, но я не слушала. Я плакала, когда мне рассказывали об ужасном состоянии больниц. После рождения Королевской Мадам я решила основать родильный дом. И сделала это, что в какой-то степени успокоило мою совесть — ведь теперь мне уже не нужно было больше думать о таких неприятных вещах, как умирающие люди, лежащие на полу в больнице, страдающие от паразитов, вынужденные жить в соседстве с крысами и лишенные элементарного ухода и питания.

Некер постоянно пытался реформировать больницы, тюрьмы, улучшить положение бедных. Он установил новые правила, которые касались не сбора налогов, а организации займов. Это обеспечило ему поддержку народа, но ничуть не улучшило положение дел.

Некер стремился к популярности. Он никогда не критиковал меня. Теперь-то я знаю, что хотя Некер и желал принести пользу Франции, но больше всего он стремился к тому, что получить власть, а учитывая то, что король безумно любил меня и хотел, чтобы у меня были какие-то развлечения, Некер вынужден был продолжать угождать королеве, потому что без поддержки короля не смог бы добиться своей цели.

Нехватка денег, казалось, затронула всех. Разразился ужасный скандал, когда принц де Гемене разорился. Его разорение привело к банкротству нескольких торговцев, которые снабжали его в течение многих лет. Огромный штат его прислуги был в отчаянии. Это событие, естественно, повлияло на его положение в Версале и Париже. В частности, его жена уже не могла сохранить свою должность гувернантки «детей Франции».

На ее место я назначила мою дорогую Габриеллу, которая, кстати, совсем не стремилась к этому. (Я думаю, именно равнодушие к власти больше всего нравилось мне в этом милом создании.) Наверное, Габриелла была бы счастливейшей женщиной, если бы могла спокойно жить где-нибудь в деревне подальше от двора. Ее не привлекали ни драгоценности, ни даже наряды. Возможно, потому, что она знала, что достаточно прекрасна, чтобы обходиться без них. Габриелла была ленива и ничто так не любила, как лежать на лужайках Трианона вместе со мной и, может быть, еще с несколькими нашими самыми близкими подругами и праздно болтать. Она заявила, что не годится для этой должности, потому что дофину нужна няня, которая будет постоянно присматривать за ним.

— Но ведь я и сама буду следить за ним, — уверяла ее я, — а также его отец и еще многие другие. Мы будем проводить вместе больше времени, чем раньше. Ты должна принять мое предложение, Габриелла!

Однако она все еще колебалась. Но когда ее любовник Водрейль узнал об этом, то настоял на том, чтобы она приняла этот пост. Я часто спрашивала ее, что же произошло между ними. Она как-то заявила, что он внушает ей ужас — ужас и в то же время восторг. В общем, Габриелла заняла пост гувернантки моих детей. Теперь я знаю о том, что дружба между мной и Габриеллой явилась одной из главных причин недовольства мною. Как странно! В действительности наша дружба была так прекрасна — нежная дружба двух женщин, у которых так много общего, что объединяло их! Что в этом плохого? И все же наша привязанность друг к другу была неправильно истолкована. Я не имею в виду те злобные сплетни, которые вызывала наша симпатия друг к другу. На меня и моих друзей всегда клеветали. Я не обращала на всю эту болтовню никакого внимания — ведь это было так смешно! Но ее семья оказалась крайне амбициозной. Я убедила Луи присвоить мужу Габриеллы титул герцога. Это означало, что она получала droit au tabouret[103], что давало ее семье право постоянно предлагать своих членов на замещение тех или иных вакансий при дворе. К тому же этой семье теперь регулярно выплачивались огромные суммы из все уменьшающейся государственной казны.