Александр Листовский - Солнце над Бабатагом Страница 66

Маринка хотела свернуть, но Белый уже преградил ей дорогу.

— Что, все гуляете? — спросил ом с самодовольным видом, подкручивая тоненькие черные усики под тупым маленьким носом.

— А вы, видно, по себе судите? — в тон ему сказала Маринка.

— Почему по себе? Я работаю.

— И я тоже работаю… Дайте пройти!

— Послушайте, сестра! Что случилось? — быстро заговорил Белый. — Почему такая немилость? Я, кажется, не позволял себе ничего…

— То-то, что кажется… Пустите руки!

— Нет, позвольте.

— Ничего не позволю.

— Послушайте.

— И слушать не хочу.

Они говорили быстрым шепотом, как два заговорщика, не замечая, что кто-то подошел к ним в темноте и прислушивался к их разговору.

— Сестра, я прошу меня выслушать.

— Ну что? Говорите, только скорей.

— Жениха ждете? А он, я знаю, сюда не приедет.

— Почему?

— Охота ему ехать в эту дыру!

— Кому что нравится.

— Правильно. Вам, конечно, здесь нравится. Знаю, куда комбриг ходит чаи распивать! — заключил Белый пошло-игривым тоном.

— Послушайте, как вам не стыдно так говорить?! — вскрикнула Маринка. — Вы что, пользуетесь случаем, что за меня некому заступиться?

— Да бросьте, сестра. Зачем разыгрывать из себя невинную девочку? — Белый с развязным видом попытался обнять ее.

Сильный удар сбил его с ног.

— За что?! — вскрикнул он, почувствовав, что девушка не могла так сильно ударить.

— За старое, за новое и за три года вперед, — спокойно сказал в темноте человек. — А попробуешь еще к к ней приставать — голову оторву.

Маринка оглянулась на голос, но человек, уже исчез за дувалом.

— Нет, нет, этого я так не оставлю, — дрожащим голосом заговорил Белый. — Сестра, вы не заметили, кто это был?

— Хороший человек.

— Так вы его знаете?

— Нет. Но считаю, что он хорошо сделал. Таких, как вы, надо учить только так, — сказала Маринка. Она поправила гимнастерку и пошла вдоль улицы.

Подходя к дому, она насторожилась: в окне ее комнаты было темно. Обычно Лола сидела до поздней ночи над заданным ей уроком. Когда же Маринка нашла дверь открытой, то уже не настороженность, а тревога охватила ее. Она быстро прошла в комнату и зажгла лампу.

Лола лежала вниз лицом на подушке.

Маринка подошла к девушке.

— Что ты, джанечка? — ласково спросила она, тронув ее за плечо.

Лола молчала, но плечи ее задрожали от внутренних рыданий, которые она тщетно пыталась сдержать.

— Что с тобой? Что случилось, детка? — тревожно заговорила Маринка.

И раньше, после того как Лола узнала о смерти отца, Маринка часто заставала девушку в состоянии безутешного горя, но со временем Лола успокоилась, а занятия русским языком, которыми ее загрузила Маринка, и сердечное отношение новой подруги постепенно отвлекли ее от тяжелых воспоминаний.

— Ну, милая моя, ну, успокойся, — говорила она. — Да что же такое случилось?

Лола порывисто привстала, отстранив подругу рукой. Маринка даже отшатнулась: никогда она еще не видела ее такой гневной.

Тяжело дыша и глотая подступившие к горлу рыдания, Лола в упор посмотрела на Маринку и горячо заговорила, забавно картавя русские слова.

Маринка, недоумевая, с широко раскрытыми глазами слушала девушку. Она не все понимала, но смысл того, что говорила Лола, все же доходил до нее.

Лола упрекала Маринку за то, что та обманула ее. Разве можно, имея любимого человека, целоваться с другим? Ведь Маринка сама говорила, что это нехорошо, зачем же она так делает?

— Ой, господи! Так вот в чем дело! — Маринка, плача и смеясь, бросилась обнимать и целовать Лолу. Но девушка вырывалась и все продолжала говорить что-то, заливаясь слезами и дыша открытым ртом, как ребенок.

Тогда Маринка принялась терпеливо объяснять подруге, что она не права. Маринка сказала, что Лихарев поцеловал ее как брат и в этом не было ничего плохого.

— Тебя целовал отец, джанечка? — вдруг спросила она.

Лола кивнула.

— За что?

— Если я прилежно работала.

— Ну, вот. И меня поцеловали за это.

— Значит, за прилежную работу всегда целуют?

Маринка пожала плечами, не зная, как ответить на такой сложный вопрос.

Ее выручил громкий стук в дверь. Лекпом первого эскадрона просил взаимообразно пару бинтов для уходившего в разведку разъезда. Маринка исполнила его просьбу и возвратилась к Лоле. Девушка лежала в постели.

Маринка быстро разделась и, потушив лампу, спросила!

— Джанечка, можно к тебе?

— Идите, Маринахон, — ответила Лола.

Маринка юркнула под одеяло. После короткого молчания она спросила:

— Розы ты приносила?

— Да.

— Ты любишь его?

Лола вздохнула.

— Люблю.

Они еще поговорили немного и, обнявшись, крепко заснули…

Кузьмич лежал связанный. Лицо его было мертвенно бледным, глаза закрыты. Все тело ныло и болело, особенно ломило в суставах. Он хорошо помнил, как, задыхаясь, бежал босиком за лошадью. Потом с ним случился, очевидно, удар, и он очнулся только теперь. Ему нестерпимо хотелось пить. Кузьмич провел сухим языком по шершавым губам и открыл глаза. Над ним низко нависло темно-зеленое небо со слабо мерцавшими звездами. Чувствуя холод, Кузьмич сообразил, что находится высоко в горах. Он повернул голову и посмотрел. Вблизи, казалось совсем рядом, под светом месяца сверкали сверху снеговые вершины. Ниже, на белом фоне, чернели юрты, виднелись силуэты стоявших лошадей. Откуда-то тянуло дымом и горьковатым запахом горелой баранины. Лекпом прислушался: неподалеку говорили два человека. Кузьмич сразу понял, что речь шла о нем. Его принимали за большого начальника и ждали наутро приезда курбаши Махмуд-Али, который хотел посмотреть на него и говорить с ним. Голоса смолкли. Потом к нему подошел высокий человек. Узнав в нем Улугбека, Кузьмич закрыл глаза. Палач нагнулся над ним, сказал что-то злобно, приглушенно и, постояв немного, направился к юртам.

«Да, плохи дела, — думал Кузьмич. — Факт, крепко попал. Отсюда не выберешься. — Он напряг силы. Веревки не поддавались. — Ишь, сволочи, черт их забодай, как туго связали. А как там мой Василий Прокопыч? Поди, спит и не чувствует, что мне пришел карачун. Эх, зря я старика изругал, у каждого человека слабости есть…» Потом Кузьмич стал думать о том, что его ожидает, и решил принять все муки, но не поддаться, если его будут о чем-нибудь спрашивать.

Небо начинало бледнеть. Все затихло кругом, и лишь откуда-то из глубины ущелий чуть слышно доносился шум бегущей воды.

Кузьмич вздрогнул. Кто-то тронул его за плечо. Он оглянулся и увидел склонившуюся над ним черную закутанную фигуру.

— Кто это? — спросил он.

— Тише, тише, товарищ, — прошептал женский голос. — Я пленная.

— Пленная?

— Ага. Каттакурганская. Меня сюда продали.

— А что ты здесь делаешь?

— Я жена курбаши.

— Махмуда-Али?

— Нет. Мой муж курбаши Чары-Есаул.

— И дети есть?

— Нет.

— Тебя как зовут?

— Дарьей.

— Даша, давай развяжи меня. Убежим.

— Отсюда не убежишь. Одна дорога, а на ней караул. А тут, — Даша показала рукой в темноту, — пропасть, разобьешься… Слушай, басмачи хотят убить тебя.

— Один раз помирать.

— Это верно. Ты командир?

— Да. То есть нет, я доктор.

— Ну? Я слышала, они не убивают врачей.

— Почему?

— Заставляют лечить.

— Черта с два я их буду лечить!

— А ты только пообещай, а потом, может, и убежишь. Ты слушай меня, я верно говорю. Объявись доктором, по-ихнему — табиб. А потом и меня выручишь. Я раз бежала, да меня поймали, побили. Тшш! — Даша приложила палец к губам. — Слышишь? Кто-то вдет. Ну, прощай, товарищ! Держись, не падай духом…

Она быстро исчезла во мраке.

Снова подошел Улугбек. Он присел на корточки подле лекпома и, размахнувшись, ударил его по лицу кулаком.

— Попался, проклятый! — прохрипел он, обдавая Кузьмича смрадным дыханием. — Молчишь? Посмотрю, как ты будешь молчать, когда я посажу тебя на кол!

— Лежачего, гадина, бьешь! — сказал лекпом, облизывая разбитые губы. — Показал бы я тебе кузькину мать, если б не был связан!

— Поговори мне еще! — крикнул палач. Он поднялся, пиул Кузьмича сапогом и скрылся во тьме.

Оставшись один, Кузьмич стал думать о своем положении. Его мысли вернулись к Даше, и он вдруг привскочил, словно хотел куда-то бежать, но веревки не пустили его.

— Постой, постой, — забормотал он, — так это же, факт, она. Как же я сразу не догадался? Ну, конечно, она! Дашей зовут, из Каттакургана. Эх, как это я не спросил! Про деда бы рассказал. А теперь и не узнает…

Утром два басмача со свирепыми лицами, сопровождая каждое свое движение ужасными проклятиями, приволокли Кузьмича К юрте приехавшего Махмуда-Али, развязали ему ноги и поставили перед курбаши. Это был высоченный, не старый еще человек с отвислыми усами и выпученными глазами на полном желтом лице. На нем была белая чалма, короткая афганская куртка и широкие штаны из бязи, заправленные в желтые, верблюжьей замши, остроносые сапоги. Широкий шелковый шарф туго перехватывал его тучный живот. Около юрты собрались еще какие-то бородатые люди в шелковых и парчовых халатах.