Тума - Захар Прилепин Страница 66

– Серёньке тоже сказывала старины за судьбу свою?

– А ему на что? Сказывала так: тятьку побили, мамку побили. Год, рассказала, была в полоне у старика немощного. Ходила, мол, за лежачим… Чтоб не корил, а жалел, – оттого и сказала так.

– Жалел?

– Не… – легко ответила она.

– И про сечевиков сокрыла?

– Про сечевиков не солжёшь. Сечевики, сказала, тянули под телегу, а я кусалась-царапалась, волей не давалась.

– Тянули?

– Кого?.. Пошто тянуть-то. Один дюже ласковый был. Колечко подарил, камушек изумруд… – Устинья приложила руку к груди. – Два лета прожила с ним.

– С кем?

– Да с моим Серёнькой. Колечко от черкаса на гайтанчике носила, вместе с крестиком. А Серёнька так и не приметил того колечка.

И она снова тихо, как ребёнок, засмеялась.

– А меня-то нисколь не стыдишься? – спросил.

Подумала недолго.

– …помру – никто не узнал бы. Ты хоть будешь помнить. А то ни мамке сказаться, ни сестрёнке… Никого нету. А чтоб застыдиться… Тут у каждой казачки – судьбинушка вилась не короче моей, да они не откроются.

– Так уж у каждой?

– Дураки вы, казаки… А всё лучше русских купцов. Те ещё дурней… Одна теперь моя забава: оммануть вас – труда нету.

– И меня в обман завела?

– Тебя пошто? Ты ж меня в жёны не возьмёшь.

– А зачем тогда на мостках меня толкнула?

– Тесно было разойтись.

– Соври ещё.

Устинья натянула шубу повыше и забралась в рукава. Подняв руки, то скрещивала, то разводила их, как бы играя в куклы.

– Порадоваться, Стёп… То всё меня подбирали, а то сама хоть разок. Пока в остатнюю дорожку не собралась. Купчишку присмотрю себе летом. Мож, заберёт сиротку на Русь.

Степан, голый, уселся, глядя на неё в молочном зоревом свете.

– Уедешь, значится?

Она облизала губы, не отвечая.

– Ответь, – потребовал.

– А куда ж мне? В землянку переселиться, чтоб ты за три алтына ко мне приходил?

Степан замахнулся, чтоб ударить, и ударил бы, – но она стремительным броском юркнула под руку ему, куда-то в грудь, а потом и в живот, и губами вжалась в бедро, поелозила, поцеловала щекотно в пупок…

– …те сколь годков-то? – оборвал ласки, поймав её за волосы.

Терпя боль, застыла, вспоминая.

Едва вспомнила:

– Осемнадцатый в августе встречу, коль доживу.

VIII

Степан смёл погнившее сено.

Нагрёб себе постель посуше.

Овечьи шкуры и платья перетряс.

Разложил свои корзины, как мирза в кибитке.

Мычал, трудясь: «…как со славной… со восточной… со сторонушки… пр-р-ротекала быстрая речушка… Дон…»

Набирал воздуха – и тянул дальше, будто плыл: «…он… он прорыл, прокопал, младец… горы крутыя… А по Дону-то… по Дону… донские казаки живут, всё охотнички…»

По-волчьи задирая голову, ловил запах: чем нынче стража кормится, что по другим проходам потащили в чанах иным невольникам, а что кухари готовят эмину и ближним его.

…торопливо зазвенела цепь. Будто с порывом ветра, распахнулась дверь.

– Вольготно живёшь, широко!.. – зашумел Минька с порога.

Оглядел пустой угол, оставленный ляхом.

Прошёлся, с нажимом ведя по стене шалыгой нагайки.

– Примешь жильцов?.. – спросил строго. – А то затоскуешь тут… Наречья тебе легко даются. А каким не выучился, познаёшь наскоро. Со всяким уживёшься… Споймали тут, слышь, грека. Нанимался к азовским рыбакам в помощь. Опосля ж, в ночи, душил их и топил. Улов же – продавал. И снасти, и лодки – всё продавал таврийским людям, или каким прочим… А то ещё один! Из моей породы, янычанин! Тоже тут томится. Порешил жёнку свою брюхатую, и маточку её, и чадушек четверых. Всех изрубал на куски и во дворе зарыл. Из людей болгарских взят в янычары… Ты, запамятовал, изъясняешься ли с болгарскими людишками?..

Минька остановился и попытался нагайкой нацарапать на стене буквицу.

– …хотя и он сам всякую речь позабыл. И на татарском едва блеет… Как, Стёпка? Поблеешь с ним?

– Всё Божьи люди, – отвечал Степан. – Поживу и с такими.

Минька покачивал головою, веселясь.

По всему было видно: долгое время не с кем ему было в охотку побеседовать здесь.

– А я не пустой явился, – сменил он разговор. – Дары тебе шлют. Кухарям отдал пока, в ледник спрячут. Кабан там… Эх, пахуч!

– Ногаи прислали… – сказал Степан.

Минька вскинулся:

– Кто донёс? – повернулся к двери: звать Абидку, но тут же сам догадался, что у Абидки донести времени не было. – …как прознал?

– Азовски люди не ходят на кабана, – пояснил Степан. – На кабана ходят казаки да ногайцы.

Минька покачал головой: и правда.

– Алсын-мирза, тот, что тя привёз сюда, шлёт, – рассказал. – Просил передать: посылки тебе заготовил, ждёт свиданьица.

– Пусть дарит, возьму, – сказал Степан без удивленья. – Там ещё восемь должно остаться.

– С чего б столько? – снова не понял Минька.

– Ногаи по девять подарков дарят знатным людям. А я буду скоро знать османская.

– Восемь и есть, – вдруг признался Минька.

– Вели принести, – сказал Степан.

– Ты помнишь, что́ надобно для того, – сказал Минька.

– Загадку разгадать?.. – Степан коротко и честно глянул на Миньку. – Загадывай.

Минька, бросив рисовать буквицу, пошёл вдоль стены, расшвыривая жёлтыми сапогами солому.

– …коня купил тебе, – перечислял, коротко ударяя шалыгой о стену. – Жёнку нашли, да ты её к няньке отослал в обрат. Бабу привёл. Кормишься – с моего стола. Нарядил в чистое, стираное. Чего осталось? Пожелай, найдём.

– Слушай тогда ты загадку, Минька, – предложил Степан, усаживаясь. – Который пророк дважды родился, и ни единожды не крестился, а всему миру проповедник явился?

Минька выслушал недовольно.

Невольно задумался. Размышляя, подобрел.

– Был такой пророк? – спросил недоверчиво.

– Ну.

– Не слыхал о таком, раскрой… Нет, заткнись-ка! – Митька встрепенулся, оглянувшись на дверь. – А не возводишь ли ты хулу на пророка нашего? – он повысил голос. – …аль про себя такое возомнил?.. Как ты там сказал? Пророк, коий дважды родился, и не единожды веры не принимал?

– Да ну, пошто про себя-то, Минька… – Степан откинулся на тюфяк. – Отгадка такая: петух.

Минька застыл.

– Поясняй теперь, – попросил, ссупив брови.

– Что пояснять, недогада? Петух – утро пророчествует и время знает, когда нечистой силе уйти. Пророк потому! Курица снесла яйцо – значит, раз родился петушок. Из яйца вылупился он – два раза родился. И не крещён ни разу.

Минька ухмыльнулся и пошёл обратно к дверям.

– Чудна загадка… У тя так не выйдет.

– И то верно, Минька. Я уже раз крещён.

Минька развернулся и медленно двинулся на Степана.

– Послухай теперь ты меня, казак, – говорил назидательно. – Паша Зульфикар, да продлит Аллах его дни, не велел тебя мучать, велел жаловать. Ещё велел передать, что сразу по принятии веры магометянской возьмёт он тебя в Бахчисарай, где есть икона Богоматери, а