Теофиль Готье - Роман Мумии. Жрица Изиды Страница 67

Альциона слушала неподвижно, обвив руками колонну и прижавшись головой к ее желобкам. Но когда Гельвидия, увлекаемая ритмом поэтической песни, закончила ликующим возгласом, Альциона бросилась к ней, выхватила у нее лиру и воскликнула:

— Довольно! Остановись! У тебя есть муж, герой, сын Аполлона, а у меня, у меня нет никого!

— Я так и знала, — сказала Гельвидия, сжимая ее в объятиях с нежностью, смешанной с досадой. — Зачем ты заставила меня петь эту песнь?

— Я хотела знать, хватит ли у меня силы привлечь моего героя. Ну, вот, я думаю, что хватит.

— О ком говоришь ты?

— О консуле Омбриции Руфе, который должен приехать в Помпею.

— Несчастная! Так ты не знаешь, что он находится во власти страшной и развратной женщины, злой волшебницы, адской колдуньи!

— Я знала это давно по своим сновидениям.

— Ты думаешь, что сможешь вырвать его у этой женщины? Ты только погубишь себя.

— Все равно. Я должна попытаться спасти его. Пойдем в сад Изиды, я не была там со времени поцелуя Антероса. Я хочу увидеть опять фонтан лотосов, где я поклялась любить Омбриция до смерти.

Альциона залилась слезами и спрятала лицо на груди Гельвидии, потом вдруг подняла голову и сказала:

— Пойдем, я так хочу!

Пройдя по выжженным солнцем полям, под цветущими лозами дикого винограда, фестонами свешивающегося со стволов вязов, обе женщины подошли к саду Изиды. Все говорило здесь о полной заброшенности. Мастиковые деревья и молочаи росли на развалинах. Сорные травы заполнили дорожки. У фонтана лотосов камыш и простые водяные растения покрывали водоем, и плесень их заглушала священный цветок Египта. Глаза Альционы устремились к тому месту, где Омбриций говорил ей о своей любви и где она связала себя с ним торжественной клятвой. Инстинктивно они искали статую Изиды — вместо нее она увидела погребальную урну, с которой свешивался черный креп, от дождей уже превратившийся в оборванный лоскут. Три маленьких кипариса окружали этот маленький памятник.

— Боже мой, что это! — воскликнула дочь Мемнона.

— Разве тебе не известен обычай, принятый в школе Пифагора? — сказала Гельвидия. — Когда какой-нибудь ученик изменяет учению и восстает против своих учителей, его считают умершим. Это могила прежнего Омбриция, он теперь для них не существует.

— Возможно ли?.. — промолвила Альциона, дрожа всем телом и побледнев еще сильнее.

— Смотри и читай! — сказала Гельвидия.

Альциона нагнулась и прочла слова, высеченные в камне:

„Здесь лежит Омбриций Руф. Он мертв более прочих мертвецов, ибо вернулся к дурной жизни. Тело его вращается среди живых, но душа его угасла. Ученики, плачьте над нею”.

С воплем отчаяния Альциона упала возле маленькой колонны и обвила ее руками. Она долго плакала, потом встала и сказала с мрачной решимостью:

— Ну, что ж! Я воскрешу эту душу!

— Не пытайся сделать невозможное, — умоляюще проговорила Гельвидия.

Но ничто не могло повлиять на решение Иерофантиды. Несколько дней спустя она с помощью Гельвидии заменила погребальную урну статуей крылатого Эрота с опрокинутым светильником, символом Гения воскресения, бодрствующего над усопшими. Каждый день она возвращалась в сад Изиды и размышляла и молилась возле колонны. Мысль ее устремлялась иногда к Гедонии Метелле, которой она никогда не встречала, но часто видела по ночам во сне. Часто патрицианка являлась ей обнаженная, сияя дивной красотой, с горящими и пристальными глазами, в диадеме на царственной прическе, с распростертыми руками. Но вдруг к телу ее прирастала отвратительная перепонка серого, почти черного цвета. Перепонка эта соединяла руки и ноги, как два веера, и по краям была усажена длинными, как когти, ногтями, что делало эту роскошную женщину похожей на гигантскую летучую мышь или, скорее, на гарпию, готовую ринуться на иерофантиду, чтобы задушить и растерзать ее. Но Альциона устремляла на видение свою волю, острую, как меч, и ужасный призрак бледнел и испарялся с криком дикой птицы. Что же касается до Омбриция, то Альциона видела его мрачным, встревоженным. Она осеняла его своею любовью, как белыми голубиными крыльями. Но не могла удержать его. Он постоянно ускользал. Вследствие этих настойчивых и постоянных видений у иерофантиды явилась уверенность что она действует на своего далекого врага и умаляет его влияние.

В это время Гедония Метелла, вернувшись в Помпею, собирала своих сторонников и искусно подготовляла город к приему консула Омбриция Руфа и к своему бракосочетанию с ним. Уже несколько дней она жила в своей вилле в Байях. Охраняемая ливийскими невольниками, она все ночи проводила одна в гроте на мысе, где находился храм Гекаты. Сюда она уединялась обычно в трудные периоды жизни для того, чтобы сосредоточиться и запастись новыми силами.

Дочь Метеллия приближалась к цели своих желаний. Торжественный въезд Омбриция в Помпею с возданием консульских почестей, бракосочетание с триумфатором — разве это не был достойный венец всей непорочной и честолюбивой жизни? Долго искала она человека, который был бы равен ей, но которым вместе с тем она могла бы повелевать. Наконец, она нашла его в буйном и дерзком трибуне. Медленно и уверенно она укротила его и сделала из него послушное орудие. И теперь она любила его всепоглощающей ревнивой любовью, как свое творение, как свою вещь. Поэтому, вливая в него яд взглядов и лобзаний в тайне ночных восторгов, когда никто не мог захватить их врасплох, она называла его „своим могущественным цезарем”. И горе той, которая захотела бы отнять его у нее! Но кто же мог бы это сделать? Кто осмелился бы? И тем не менее глухое беспокойство охватывало ее по временам. В момент достижения высшей цели жизни, в момент, когда рука уже протягивается к давно желанной добыче, боязнь лишиться ее достигает высшей степени. Гедония проводила тревожные ночи. Ей снились чайки и цветы лотоса, которые пугали ее, неизвестно почему. Небо было тускло и покрыто тучами, воздух удушлив. Женщина, не боявшаяся никого, терзалась внезапным страхом перед безмолвием ночи.

Однажды утром, на бледной заре, страшная буря разразилась над заливом Неаполиса. При первых порывах ее Гедония вскочила со своего ложа и выбежала на край мыса, откуда можно было полюбоваться зрелищем. Стряхнув с себя все страхи, она дышала полной грудью и чувствовала себя в своей стихии. Тяжелые тучи закрывали тусклый и бледный свет. Ураган уже бушевал с пронзительным свистом. Море из синего стало черным. Потом покрылось белой пеной, как от тысяч ревущих псов, и, наконец, стало желто, словно стая мечущихся львов с развевающимися гривами. Слабее мух, гонимых ветром, все барки и суда попрятались в бухтах. Вскоре обширный залив походил на кипящий котел. Армия бесчисленных волн осаждала берега. Они скакали вокруг рифов и островов как бешеный хоровод Амфитриды и ее нимф.

Стоя на краю мыса, склонившись над бездной, Гедония, раздувая ноздри, с упоением вдыхала ветер, пену, пространство и все море. О дивное море!.. Где она купалась накануне, ласкаемая его струями, пропитываясь его мощью, — разве оно не она сама? Доверяя ему свое прекрасное тело, растворяясь в нем совершенно, не поглотила ли она его в свою очередь, чтобы самой сделаться волной, водорослью, сиреной? Она любила в море его неукротимую ярость, жестокую и ненасытную, его богатство, созданное кораблекрушениями, и его бесстрастие. Да, это море было подобно ее огромному желанию, со всеми его скрытыми силами и всем напряжением его страсти. И ураган, хлеставший его, раздиравший его грудь, разве он не воля Гедонии, управляющая этими силами и по своему усмотрению придающая форму этому желанию? Чтобы лучше насладиться объятием стихий, она откинула покрывало, распустила волосы, обнажила руки и грудь. Буря бешено ревела, море вздымалось. Брызги волн долетали до храма Гекаты и ударялись в лицо ее жрицы. Женщина и буря целовались.

Она кричала:

— Ко мне, демоны воздуха и океана! Войдите в сердце Гекаты, чтобы она покорила сердце Помпея!

Теперь Гедонии казалось, что этот яростный ветер, рвавший море, превратился в Омбриция, пытавшегося покорить свою возлюбленную. Но это не могло ему удасться. Потому что море, уравновешенное между берегами и рифами, постоянно обрушивалось на свою массу, царственное, хотя и разъяренное, неистовствуя на поверхности, но спокойное в глубине. В конце концов оно утомило своего господина, поглотило его, повелевая и собою, и ветром. Тогда они составили одну лишь силу, способную опрокинуть и разрушить все.

Довольная тем, что обрела спокойствие и доверие к своим силам в этой мысли, Гедония вернулась в дом, расположенный за мысом, у подножия холма, в маленькой роще. Здесь она целый день писала письма, принимала разведчиков, отдавала распоряжения. Вечером, когда она вернулась в грот на мысе, в убежище, где имела обыкновение проводить ночи за храмом Гекаты, буря утихла. Море еще плескалось у подножия утесов. Черные разорванные тучи неслись по небу, и луна ныряла среди них в серебристой и опаловой пене. Гедония растянулась на ложе, на котором впервые приняла поцелуй Омбриция, — кровавый поцелуй, страшные чары которого жили в ней, как и в нем, и конечного исхода которого никто не мог предвидеть. В этой ночи было что-то тревожное и зловещее. Снаружи слабые порывы налетавшего ветра стонали в деревьях. Этот ветер, которого она не боялась, когда он бушевал ураганом, казался ей теперь предателем, подстерегавшим ее мысли. Летучая мышь влетела в грот и, порхая, ударялась о стены, освещенные красным отблеском жаровни. В полумраке Гедонии представлялись неисчислимые глаза ларв, устремленные на нее, и она чувствовала, как предательские крылья и мохнатые лапы щекочут ее съежившуюся кожу. Кто были эти призраки, коварные и изменчивые, рожденные в воздушных безднах? Гедония, любившая ураган как любовника, Гедония, не боявшаяся людей и не верившая в богов, — Гедония Метелла боялась этого сумрака и этого слабого ветра, шарившего повсюду. Где-то выла на луну собака. Ей показалось, что она слышит хрипение умирающего и шаги убийцы. Она вскочила, схватила кинжал, с которым никогда не расставалась, и вышла на террасу. Напугавший ее шум был лишь треском сломленного бурей дуба. Вернувшись в грот, который служил ей спальней во время магических действий, патрицианка выпила кубок сицилийского вина, сдобренного лавровыми листьями и головками гвоздики. От напитка этого она впала в тяжелый сон, но ночь ее была полна кошмаров. Ей казалось, что она видит Омбриция, залитого кровью Цецины, точно он был одет в пурпурную мантию. Он смотрел на нее с упреком. Вся белая, девушка приблизилась к нему с умоляющим жестом. Омбриций тотчас же бросился на Гедонию, чтобы вырвать у нее кинжал, освященный Гекатою. Она ударила им его, но в то же мгновение почувствовала, как в горло ей вцепились железные когти, похожие на когти Немезиды, богини возмездия с бронзовыми руками и ногами.