Галина Петреченко - Князь Олег Страница 67

— Это была ты, мать, — громко прервал Аскольдович лживый рассказ матери и с презрением посмотрел ей в глаза. — Что тебя толкнуло на это? — спросил он таким тоном, будто знал все-все о ней и имел полное право судить ее поступки.

Экийя встала.

— Это клевета! — сурово проговорила она и с угрозой сказала: — Ежели ты в свою душу пустил этот ядовитый сказ конюха…

— Не старайся, мать! Ты видела моего отца намного раньше и мгновенно сделала выбор. Почему ты свое родное племя положила к ногам Аскольда?

— Но он стал твоим отцом, сынок! Он дал тебе жизнь! — упавшим голосом проговорила Экийя, не зная, как дальше вести себя с ним.

— Я не об этом! Я о твоей способности предавать! Сначала родное племя, затем любовь моего отца, а потом и меня?! — голос Аскольдовича сорвался.

Экийя метнулась к двери и закрыла ее на засов.

— Сынок! Сынок! — горько воскликнула Экийя. Она то обнимала сына, пытаясь пригладить его ершистый затылок, то отодвигалась от него и смотрела зорко, будто пытаясь проникнуть в его неокрепшую душу.

— У тебя завтра тяжелый день, сынок, а ты заражен духом мести. Твой отец был великим человеком, он покорил много народов и стран. Он хотел испытать себя и в христианстве, отойти от язычества, но переоценил свои силы, сынок, а это очень опасно. Боги распорядились так, что твой отец пал от руки Олафа. — с горечью сказала Экийя и заплакала. — Я думала, что люблю твоего отца. Он был первым моим мужчиной… Может быть, завтра договорим, сынок?

— Я хочу все узнать сегодня, мать! Может быть, завтра я упаду с коня и сломаю себе шею. Говори все сейчас! Я должен понять тебя! — Тон, которым Аскольдович говорил с матерью, был резким и жестким, но Экийя поняла, что врать ему не только бесполезно, но и опасно. Она сжала кулаки и так же жестко, как и он, проговорила;

— Да, я предала своего отца Арпада, ибо он был больше зверем, чем человеком! Видят боги, я не хотела этого говорить! Он так бил мою мать, так часто бросал ее ради своих пьяных оргий и дешевых наложниц, что я решила при первой же возможности отомстить ему. А кто еще мог защитить мою мать? Она умерла в сорок лет, когда тебе была лет шесть. Она знала, что я пошла расцеплять кибитки… Тогда она решила, что лучше ничего и придумать нельзя, ибо мы обе считали, что наша смерть — это наше спасение. A-а, все позади… Аскольд был хорошим мужем и отцом. Он очень любил тебя! Но пришел Новгородец-русич, которому боги позволили сделать так, чтобы твой отец ступил на роковую тропу. Так говорит верховный жрец! А завтра, сынок, ты победишь Рюриковича во всех состязаниях!

— Что было дальше, мать? — сурово спросил Аскольдович, и по спине Экийи пробежал холодок: «Неужели и про Айлана ему кто-то сказал? Чтоб отсох язык у того, кто пошел на это!»

— А дальше нас не убил Новгородец-русич, и я… я хотела бы его ненавидеть, но он не разрушил город, а начал строить его сам, своими руками, он так старался искупить свою вину передо мной…

— Неправда, мать! Ты сама его всюду искала…

— Сынок! Я люблю его, как никого и никогда не любила, — так искренне и так яростно сказала Экийя, что Аскольдович широко раскрыл глаза, и язвительные слова замерли у него на устах.

— Если бы ты, сынок, был таким, как он, я была бы самой счастливой матерью! — плача, проговорила Экийя.

Аскольдович молчал.

— Всю жизнь, сынок, одним днем не измерить и не понять, хотя бывают и знаменательные дни. Такой день, как завтрашний, должен будет показать тебе, чего стоишь ты как воин и как мужчина! Завтра ты познаешь не только состязательную доблесть воина, но и женщину, и я очень прошу тебя, будь милосерден с ней!

Я хочу, чтобы завтра, сынок, ты стал настоящим мужчиной, — тихо проговорила Экийя и примирительно попросила: — Сдюжишь с Рюриковичем?

Аскольдович пожал плечами. Он и жалел мать, и старался понять ее, но то отчуждение, которое возникло в его душе из-за ее предательства, никак не отодвигалось вглубь.

— Пойми, сынок, твоя жизнь была для меня и остается…

— Не надо, мать! На первом месте у тебя всегда была и есть только твоя жизнь! Я многое могу понять, мать, но не простить! — улыбнувшись кривой улыбкой, проговорил Аскольдович и закончил: — Утомительно искать истину в явном! Я ухожу для завтрашней победы!

— Не сомневаюсь в этом, мой дорогой сынок! — как можно ласковее проговорила Экийя и осторожно открыла сыну дверь. — Торь свою тропу к богам сам и будь в этом деле самым удачливым человеком! — сказала она ему на прощание, осторожно подойдя, поцеловала в щеку и проследила, с каким выражением лица он кивнул ей.

Он мысленно повторил ее последнюю фразу и, запрокинув голову вверх, переступил порог, так и не ответив на ее прощальный поцелуй.

А на следующий день утром на большой поляне, примыкающей к прорекалищу Бастарна, собрались все мужчины Киева посмотреть на необыкновенное зрелище: шутка ли сказать — два юных княжича должны выдержать нынче шесть видов мужских состязаний и в конце получить достойные своих успехов новые имена.

Состязания начались с добычи огня. На двух пеньках были разложены одинаковые кучки сухих деревянных палочек, которые благодаря усиленному трению должны будут превратиться в огнивца и выделить божью искру, от которой надо зажечь костер.

Олег в окружении своих «Лучеперых» друзей восседал на возвышенном месте поляны, откуда все хорошо просматривалось.

Движения Аскольдовича были продуманные, но наполненные той резкой четкостью, за которой угадывалась не только врожденная сноровка, но и какое-то легкомысленное отношение к священному ритуалу, от которого, как казалось поначалу Аскольдовичу, дальнейшая его жизнь нисколько не зависит. Он сын бывшего князя Киева! И все! И он таковым останется! Зачем эти настороженные взгляды вокруг? Что может измениться в его жизни от их восторженных улыбок или, наоборот, от их злобного недоумения? Да ничто! Ну и что же, что первая палочка надломилась? А две другие не хотят нагреваться! Ну и что? А у Рюриковича как? Почти высечена искра? И уже вспыхивала не раз? Он скоро подожжет костер?.. Ну и пусть!..

Но руки Аскольдовича стали двигаться быстрее, глаза неотрывно следили за верчением палочек, а усердие возникло само собой. Нет, к черту этого маменькино-сестринского сынка-братца! Я должен его опередить и доказать всем, что нежные пальчики отпрыска рарожского князя ничто по сравнению с ловкими пальцами сына Аскольда!

Искра вылетела раз, другой, затем одна из палочек загорелась, и Аскольдович проворно поджег от нее свой костер, над которым быстро установил из прочных жердин треугольную основу, чтобы закрепить на ней котелок. И вроде жердины были крепкие, но, когда в котелке стала закипать вода и по поляне стал разноситься аромат вареной рыбы, одна из жердин надломилась, и котелок опрокинулся в огонь, оставив своего хозяина без еды.

«Нынче что, день злых духов?» — криво усмехнувшись, подумал было Аскольдович и посмотрел на Рюриковича, которой, обжигаясь, хлебал из котла свое варево и даже не морщился.

Увидев растерянный взгляд соперника, Рюрикович предложил ему свой котелок и вынул вторую деревянную ложку из кармана сустуги. Аскольдович заметил всеобщее внимание на поляне к нему и сделал вид, что не хочет есть.

Зрители улыбнулись его выдержке, но, зная, каким тяжелым будет второе испытание, стали потихоньку переговариваться меж собой.

Аскольдович учуял, что его осуждают, и мгновенно передумал. Он подбежал к Рюриковичу, схватил его вторую ложку и принялся уплетать уху соперника.

На поляне раздался хохот.

Княжичи быстро разделались с едой и перешли ко второму испытанию, для чего была заранее изготовлена маленькая ладейка.

Юноши быстро соорудили волок, смазали его жиром, протащили ладейку до берега Почайны, спустили на воду, влезли в нее и, поочередно управляя веслами, поставили парус. Налетев на пороги, ловко спрыгнули в воду, подхватили ладейку, подняли ее на вытянутых руках и перетащили ее через все три «порога». Они все старались делать слаженно и дружно, ибо иначе не справились бы с нелегким заданием. Чтобы не разрушить в них возникшее братство, Олег приказал сражаться княжичам не друг с другом, а с молодыми дружинниками.

Стрельба из лука показала, что княжичи довольно ловки и востроглазы, ибо оба подстрелили по одной «белке».

Секиру держать в руках княжичи умели знатно, но вот ранить им никого не удалось, ибо воины оказались опытнее их и не дали себя в обиду.

Что касается верховой езды, то Аскольдович показал свою лихость и прыть более охотливо, нежели это сделал Рюрикович. Ингварь не скрывал свой робости в этом испытании. Аскольдович ликовал.

Но вот воинская часть испытаний закончилась, и началась та, которая должна была потребовать не только мужества от соперников, но и великодушия великого князя и его окружения.