Генри Хаггард - Падение Иерусалима Страница 68

Девушку схватили за руки и увели.

   — О мой повелитель... — начал Сатурий.

   — Молчать! Сейчас я займусь и тобой... Разденьте его догола... я знаю, что ты свободный человек и гражданин Рима. Но в скором времени, помяни моё слово, ты будешь гражданином преисподней! Принесите розги, да потяжелей, и засеките его насмерть.

Некоторое время не было слышно ничего, кроме громких ударов и приглушённых стонов несчастного Сатурия.

   — Ах, негодяи, — завопил озверевший Домициан, — вы стегаете его вполсилы, в шутку, что ли? Сейчас я вам покажу, как это делается, — и, вырвав у одного из рабов розгу, он бросился к распростёртому домоправителю; все отодвинулись в сторону, чтобы их повелитель мог явить всё своё палаческое искусство.

Увидев, что к нему подбежал Домициан, Сатурий понял, что должен немедленно что-нибудь предпринять, иначе принц засечёт его до смерти. Он кое-как поднялся на колени.

   — Принц, — вскричал он, — выслушайте меня. Ваш гнев справедлив, вы можете меня убить, хотя я и не заслуживаю чести умереть от ваших рук. Но вспомните, грозный господин: если вы меня убьёте, вы никогда не сможете найти столь желанную вам Жемчужину.

Домициан остановился: даже в гневе он не терял соображения. «Несомненно, — подумал он, — плут знает, где она находится. Может быть, он даже припрятал её для себя».

   — «Розга — лучшая наставница», — процитировал он вслух грубоватую поговорку, — так можешь ли ты найти мне Жемчужину?

   — Да, конечно, если у меня будет время... Человека, который может выложить два миллиона сестерциев за одну рабыню, не так уж и трудно найти.

   — Два миллиона сестерциев? — воскликнул Домициан, изумлённый. — А ну-ка расскажи мне всю эту историю. Рабы, верните Сатурию его одежду и отойдите, но не слишком далеко: он человек вероломный.

Домоправитель набросил одежду на свои окровавленные плечи и застегнул её дрожащей рукой. Затем он рассказал обо всём, заключив свой рассказ словами:

   — Что я мог поделать, мой господин? У меня не хватало денег, чтобы заплатить такую огромную сумму.

   — Что ты мог поделать, глупец? Ты мог купить её в кредит, а о цене я договорился бы потом. Что там Тит, уж его я как-нибудь перехитрил бы. Но глупость уже сделана, остаётся только её исправить, если, конечно, она поддаётся исправлению. — И он заскрипел зубами.

   — Это я смогу узнать завтра, господин.

   — Завтра? Что же ты сделаешь?

   — Выясню, по крайней мере попробую выяснить, где скрывается девушка, тогда тот, кто купил, умрёт, а уж завладеть девушкой будет нетрудно.

   — Конечно же тот, кто посмел отобрать у Домициана красавицу, дорогую его сердцу, заслуживает немедленной смерти, — с бранью сказал принц. — Послушай, Сатурий, так и быть, я тебя пощажу, но если ты ещё раз упустишь её, то будешь предан мучительнейшей смерти. А теперь ступай прочь. Завтра мы ещё посоветуемся. О боги, за что вы так жестоко караете Домициана! Моя душа вся истерзана, ей может помочь только целительная сила поэзии. Разбудите грека и пришлите его ко мне. Он прочитает мне описание гнева, который охватил Ахилла, когда у него похитили его рабыню Брисеиду, ибо судьба героя «Илиады» — моя собственная.

И, проливая лживые слёзы разочарованной страсти, новоявленный Ахилл отправился утешать свою «истерзанную душу» бессмертными строками Гомера, ибо этот зверь воображал себя поэтической натурой. Для его душевного покоя, вероятно, было хорошо, что он не видел, с каким выражением лица Сатурий растирал свои избитые плечи целебной мазью, и не слышал клятвы, которую произнёс этот ловкий и предприимчивый слуга, когда улёгся ничком на постель. То была ужасная клятва: Сатурий поклялся именами всех богов, каким поклонялись в Риме, не исключая еврейских и христианских, что когда-нибудь отомстит Домициану кинжалом за его розги. Будь принц наделён даром провидения, он, возможно, смог бы представить тебе ту, ещё далёкую, но уже вписанную в свитки судьбы ночь, когда свершится возмездие. Вот он, лысый, тонконогий толстяк в императорской мантии, катается по полу своей опочивальни в смертельной схватке с неким Стефаном, а старый домоправитель Сатурий вновь и вновь вгоняет ему кинжал в спину, крича при каждом ударе:

   — На, получай! Это тебе за твои розги, цезарь. Ты помнишь Жемчужину? Это тебе за розги, цезарь. И ещё... и ещё... и ещё...

Но Домициан слушал перед сном повесть о злоключениях богоравного Ахилла, чья судьба в какой-то мере предвосхищала его собственную, в полном неведении об ожидающем его возмездии.

На другой день после великого дня Триумфа купец Деметрий из Александрии, то бишь Халев, сидел в конторе склада, нанятого им под свои товары, на одной из оживлённейших улиц Рима. Он был всё так же красив, такой же благородной наружности, как и всегда, но на его лице лежала мрачная тень печали. Весь предыдущий день он час за часом пробивался через густую толпу, вдоль улиц Рима, держась как можно ближе к Мириам, которая следовала путём великолепного позора.

Чтобы приготовиться к вечерним торгам, где вместе с другими рабынями должны были выставить и Мириам, он распродал все свои товары, обратив их в наличность, ибо знал, что ему придётся соперничать с самим Домицианом, и предвидел, что цена за прекрасную Жемчужину, о которой толковал весь город, будет очень высока. Что произошло на торгах, мы уже знаем. Он предложил всё, что у него было, до последней монеты, и всё же Жемчужину у него перекупили. Таинственная женщина в крестьянской одежде перекупила её даже у посредника Домициана. Женщина была переодета, говорила не своим голосом, со странным акцентом, но он узнал её с первого взгляда. Казалось просто невероятным, что Нехушта в Риме, и всё же это Нехушта, а никто иной.

Вообще-то это неплохо, думал Халев, что Мириам купила именно Нехушта, но где она могла раздобыть здесь, на чужбине, столько денег? Кто же стоит за её спиной? Кто? Это может быть только один человек — Марк. Но Халев навёл справки: его нет и не должно быть в Риме. Есть все основания полагать, что его соперник давно уже мёртв, а его кости валяются вместе с десятками тысяч скелетов среди развалин Священного города в Иудее. В последний раз он видел Марка тяжело — скорее всего смертельно — раненным, ибо удар нанёс он сам, Халев: он лежал без памяти в Старой башне в Иерусалиме. Затем он исчез, и вместо него появилась Мириам. Но куда он мог скрыться? Даже если Мириам и удалось спрятать его в какой-то тайной норе, как смог бы он выжить без еды и без ухода? А если он жив, то почему не показывается на людях? Почему такой богатый патриций и прославленный солдат не участвовал в триумфальном шествии Тита?

С чёрным отчаянием в груди видел Халев, как Мириам продали таинственной незнакомке с корзиной, как она ушла вместе с аукционистом и слугой незнакомки, который также тащил на себе корзину, в контору. Под каким-то предлогом он попробовал сунуться туда, но его остановил сторож. Он долго ждал около двери, и когда вернулся один аукционист, он сразу же догадался, что и покупательница, и та, кого она купила, вышли через задний ход — по всей вероятности, чтобы избежать слежки. Он обежал здание и увидел перед собой пустые, озарённые звёздным мерцанием площади Форума. Ему почудилось, что далеко вдали мелькнула небольшая: группка людей: они поднимались по чёрной мраморной лестнице в тёмной тени какого-то храма. Он перебежал через площадь, быстро поднялся по лестнице и на самом её верху увидел счетовода, помощника аукциониста: он смотрел вдоль широкой улицы, такой же пустынной, как и лестница.

Остальное уже известно нашим читателям. Халев устремился за беглецами, дважды ему удалось видеть фигурки в тёмной одежде, заворачивающие за отдалённые углы. Однажды он потерял их из виду, но случайный прохожий, торопившийся на ночное пиршество, подсказал ему, где их искать. Он ринулся вперёд почти наугад и был вознаграждён за своё неустанное преследование зрелищем беглецов, заходящих в узкий дверной проем. Он даже торкнулся в массивную дверь и убедился, что она заперта. Он хотел было постучать, но спохватился, подумав, что достаточно будет ему изложить своё дело, — и ему уже не уйти живым. В этот ночной час тот, кто купил прекрасную рабыню, наверняка держит меч наготове против несчастливого соперника, который осмелится преследовать его добычу.

Халев обошёл дом, точнее, мраморный дворец, который казался совершенно безлюдным, хотя в одном из окон, через щель в ставнях, как будто и мелькнул огонёк. Теперь он узнал этот дом — тот самый, перед которым останавливалась триумфальная процессия, а римский солдат, не выдержав насмешек толпы, бросился под колеса. Да, сомнения нет, его кровь всё ещё темнеет на пыльных камнях, тут же лежит кусок сломанной прялки, которую вместо меча дали этому бедняге. Благороднейшие люди эти римляне! Если так подходить к вопросам чести, то следует наказать и его соперника Марка, взятого в плен им, Халевом. При этой мысли Халев улыбнулся: он хорошо знал, что среди солдат нет никого отважнее Марка. За этой мыслью последовал целый поток других. Где-то в этом необитаемом на вид доме должна быть сейчас Мириам: совсем рядом, но так же далеко, как если бы она всё ещё была в Иудее. Да, Мириам наверняка здесь, но кто же с ней? Новообретённый господин, который уплатил за неё два миллиона сестерциев.