Яан Кросс - Императорский безумец Страница 68

(После этих слов следовало бы в очередной раз спросить: откуда взялся такой прибалтийский дворянин? Но я настолько хорошо его знаю, что этого вопроса задавать не стану. Ибо скорее следовало бы спросить, откуда вообще взялся подобный человек?!)

После исчезновения Юхана Петер сам явился в Кивиялг. С присущей ему манерой он по-хозяйски расселся на их старом диване в зале и сказал:

— Говорите, куда вы ездили!

Ээва стала перед ним и, упершись совсем не по-дамски руками в бока, сказала, совсем по-дамски улыбаясь:

— Дорогой господин свояк, мы не собираемся отвечать на ваш допрос. Ни сегодня, ни в дальнейшем, да будет вам это известно.

Тут Петер начал им внушать — как сказала Ээва: «Ты же знаешь его поучительно брюзгливый дядюшкин тон, эту его совершенно идиотскую манеру», — стал внушать:

— Да поймите вы, мне же нужно написать донесение, что в мое отсутствие вы уезжали из Выйсику, Поскольку мне это известно… А как же я напишу, если не знаю, куда вы ездили.

Тимо сказал:

— Почему не можешь? Ты напиши: «На мои расспросы господин Бок отвечал, что они тринадцать раз проехали в карете вокруг волости, разумеется, не нарушая границ, только господин Бок, увы, точно не помнит — по солнцу или против солнца».

Петер крикнул:

— Не болтай ерунды! Вас не было четыре дня!

Тимо ответил:

— Для господа тысяча лет — одно мгновение.

Тут Петер взревел:

— Не изображай из себя дурака!

И Тимо ответил:

— Что значит не изображай?! Осторожно, Петер, ты ставишь под сомнение слова двух императоров!..

Юхан пропал. Петер ничего не добился. И, по-видимому, слух о тайной поездке Боков так и остался в донесении неупомянутым. Ибо в попытке к бегству Петер явно их не подозревал. Или если и подозревал, то нарочно об этом промолчал. Поскольку одно было ясно: если бы подозрение в попытке к бегству дошло до генерал-губернатора, а потом и до царя, то в положении Тимо произошли бы значительные изменения. И, очевидно, они коснулись бы и режима надзора и сдунули бы и самого председателя опекунского совета. Однако изменений не последовало.

Я спросил Тимо:

— А интерес господина Петера к твоим рукописям остался прежним?

Тимо сказал:

— О да! Время от времени он по-родственному приходит ко мне полистать мои поваренные книги.

Я спросил:

— А больше ему до сих пор ничего не удалось прочитать?

Не знаю, слышал Тимо мой вопрос или не слышал. Вслух он на него не ответил. Только мне показалось, он слегка покачал головой.

Мы засиделись допоздна, и Ээва велела протопить мою бывшую комнату и приготовить там для меня постель. Я уже почти засыпал, когда ко мне постучали:

— Господин Якоб! Господин Якоб! Проснитесь! Вас разыскивают, ваша жена…

Это был осторожный старческий голос Кэспера. И вмешался чей-то незнакомый:

— Доктор Робст просит вас приехать. Несмотря на ночной час. Он там. Роды начались. И кажется, что… Это случается иногда… Так что…

Через несколько минут я был одет. И я даже не могу сказать, что был испуган. Я был настолько уверен в своем дурном предчувствии, что, окажись оно напрасным, у меня было бы ощущение, что я обманут. Я бросился в конюшню и вывел лошадь. Слуга и famulus[77] доктора Робста поехал вместе со мной. В глубоких колеях грязи и в полном мраке наши лошади сами находили дорогу. А когда мы повернули на шоссе, моя коняга так круто свернула с мызской дороги, что, очевидно, ветка невидимого в темноте придорожного дерева сорвала у меня с головы шляпу. В этой кромешной тьме я не стал искать ее. С непокрытой головой я поскакал дальше и помню, как отчетливо думал: все равно, ищи не ищи, но раз она слетела с головы, сразу, как только я помчался домой, — это дурной знак, значит, дома смерть…

Когда я приехал, уже было поздно.

Анна от большой потери крови была в полубессознательном состоянии, ей еще ничего не сказали. Теща встретила меня пьяная и заплаканная. В кухне на столе стояла пустая бутылка от прошлогоднего яблочного вина. За кухней в проходе с каменным полом лежал освещенный свечами тот, кто хотел родиться, но в последний миг отказался, маленький лиловато-желтый комочек, накрытый белой пеленкой. Мой сын, который не захотел стать моим ребенком.

Доктор Робст мне его показал. В кухне он велел полить ему на руки из ковша над глиняным тазом и, моя руки, объяснял мне: биение сердца было отчетливо слышно, но выход ребенка из материнского лона, чего никак нельзя было ожидать, длился очень долго и был очень труден. И к тому времени, когда ребенок оказался у них в руках, он успел задушить себя собственной пуповиной…

Знаю, что, очевидно, мысль моя неверная, но знаю и то, что никогда не смогу от этой мысли отделаться… Если бы тринадцатого ноября, которому не суждено было стать днем рождения моего сына, — а это был день рождения Тимо… если бы тринадцатого ноября я не уехал, а находился дома (ведь считать рождение моего сына преждевременным нельзя)… может быть, не случилось бы того, что случилось…

И я размышлял: следует ли мне считать утешением (как доктор Робст с присущей ему эмфатической манерой старался мне внушить) или, напротив, — еще большим несчастьем, что он отчетливо слышал удары сердца ребенка? Значит, ребенок не умер зародышем, который должен выйти из живого тела матери, чтобы быть погребенным, значит, мой ребенок был живым?

И еще я думал: …то, что я оставил Риетту, — разве это поступок действительно достойный Иуды, и он ляжет на моих детей до третьего и четвертого колена? Может быть, поэтому мой сын, еще не вступив в этот мир, подобно Иуде сам себя задушил?

21 ноября 30

Мы хоронили его на следующий день (моя теща и я, вдвоем) в маленьком деревянном ящичке, который я сколотил из выструганных дощечек, под густым мокрым снегопадом у задней стены кладбища. Без молитвенного напутствия, разумеется, а все же в освященную землю.

Сегодня Анна непременно хотела пойти со мной на кладбище — взглянуть на могилку. Она от нас в нескольких сотнях шагов. Тем не менее спустя неделю после всего происшедшего это оказалось для нее не так легко. Хотя ее относительно неплохое физическое состояние удивляло меня меньше, чем, как бы сказать, ее душевное равновесие. Наше горе, кажется, ее совсем не угнетает…

Конечно, я не стал ей говорить о Риетте или о своих страхах перед ветхозаветной местью. Однако q том, что несчастье с нашим ребенком могло быть в какой-то необъяснимой связи с судьбой Тимо — поскольку ребенок поторопился родиться в один с ним день и, может быть, именно поэтому и не родился, — об этих своих домыслах я Анне говорил. Говорил на обратном пути с кладбища, когда она в пятидесяти шагах от наших ворот, несмотря на падавший снег, еще раз присела отдохнуть на придорожный камень. Когда же мы, дойдя до ворот, вошли в дом и Анна легла в постель, она позвала меня. Я сел возле нее на кровать. Она взяла мою руку и стала ее гладить, а я почувствовал, что скорее мне бы следовало ее утешать… Она придвинулась поближе ко мне и сказала:

— Якоб, не надо так думать. Такое несчастье и прежде слишком часто случалось, чтобы за ним искать неведомо какой смысл. Просто мы должны просить господа и надеяться. Чтобы в будущем он даровал нам больше счастья… И если ты меня и дальше будешь так же любить, как до сих пор…

Я почувствовал, как вздрогнул от ее самообольщения… Потом я внимательно всмотрелся в ее лицо и увидел: за эти дни, измученная родами и изменившаяся, она каким-то чудесным образом будто от чего-то освободилась… Ее странная усталая свежесть стала теперь еще прозрачнее и еще пленительнее и — боже правый, — в еще большей степени, чем прежде, и ее собственной, и Риеттиной… И я ощутил, что, хотя она еще продолжала кровоточить, мы оба хотим — вопреки воле господа или по воле его — возможно скорее снова сделать попытку…

26 декабря 30

Сегодня после полудня Ээва приезжала к нам в гости, и я запишу некоторые рассказанные ею новости, пока я их не забыл.

То, что Тимо отказался от тщательно подготовленного нами бегства, заставило Эльси поверить, что в какой-то мере он действительно не в своем уме. Ну, я думаю, что она не поверила бы в это так легко, если бы ее собственное участие в истории с его бегством было бы чуточку более сторонним… Чем больше наше личное участие в каком-либо намерении, тем более слепым мы считаем того, кто это намерение отвергает. Знаю по собственному опыту. Ибо моя доля в подготовке бегства Тимо была действительно самой большой… и я был первым, кто назвал его глупцом…

Кроме того, Ээва сказала, что теперь, когда маркиз Паулуччи оставил царскую службу и уехал из России и генерал-губернатором Прибалтийских провинций назначен господин фон дер Пален, кажется родственник того старого Палена, Тимо разрешил семье, когда она сочтет нужным, обратиться с прошением на имя генерал-губернатора. Потому что Палена Тимо считает человеком более достойным, по крайней мере в сравнении с Паулуччи. И Эльси написала такое прошение, и по ее настоянию Петер его подписал. Ибо после того, как Эльси поверила в болезнь Тимо или во всяком случае усомнилась в том, что он вполне в здравом уме, она поставила себе задачу все-таки осуществить отъезд Тимо за границу. Но сделать это законно, с высочайшего разрешения. При этом условии, как считает Эльси, Тимо должен согласиться. Кстати, я очень хорошо понимаю такую готовность Эльси действовать при тех напряженных отношениях, которые создались между братом и мужем, однако полагаю (и Ээва считает так же), что в согласии Тимо нельзя быть вполне уверенным… Так или иначе теперь они написали Палену, и содержание письма примерно таково: умственное расстройство их брата и родственника весьма безобидно и неопасно, в его состоянии наступают моменты полного просветления, в силу чего при длительном и правильном лечении можно твердо надеяться на полное выздоровление. Поскольку же средства брата весьма ограниченны и не позволяют рёгулярно приглашать к нему врачей из Таллина или из Пярну в его вынужденно отдаленное местопребывание, они просят разрешить ему временное, проживание в Таллине или в Тарту, лучше именно в Тарту, где благодаря наличию университета имеются особенно сведущие врачи. В этом же письме они просят милостиво отнестись к прошению, с которым семья из естественного желания выполнить свой святой долг намерена вскоре обратиться, то есть к просьбе разрешить Тимо в сопровождении близких с целью окончательного выздоровления поехать в Германию, например, в Кётен, чтобы пройти там курс гомеопатического лечения у знаменитого доктора Ханемана. Ибо, как всему просвещенному миру известно, курсы лечения у доктора Ханемана именно при такого рода заболеваниях, как у господина Бока, показали самые блестящие результаты…