Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров) Страница 69

— Господа! — крикнул он. — Пришли важные известия! Неприятель рядом, сейчас выступаем! По местам!

Офицеры стремглав кинулись к своим отрядам. Прислуга погасила огни, и через минуту весь лагерь утонул во мгле. Только вдали, в стороне Константинова, зарево все ширилось, все росло. Но вот раздался тихий сигнал — садиться на коней. Среди тишины послышался топот коней, мерные шаги пехоты да глухой стук колес артиллерии Вурцеля; изредка ружье ударится о ружье да раздастся голос команды. Чем-то грозным и зловещим веяло от этого ночного похода. Полки, точно гигантский змей, медленно продвигались по константиновской дороге. Но чудная июльская ночь близилась к концу. В Росоловцах запели первые петухи; оставалось пройти только милю до Константинова. А вот и утренняя заря робко выглянула из-за дымного зарева и мало-помалу начала освобождать из-под покрова мрака леса, поля, белую ленту дороги и плывущие по ней войска. Поднялся холодный предутренний ветерок и зашелестел знаменами над головами рыцарей. Впереди шли татары Вершула, за ними казаки Понятовского, потом драгуны, артиллерия Вурцеля, а пехота и гусары в арьергарде. Пан Заглоба ехал рядом со Скшетуским, но очень уж беспокойно вертелся в седле. Видно, близость битвы тревожила его.

— Пан Скшетуский… — начал он так тихо, как будто боялся, чтоб его кто не подслушал.

— Что вам?

— Скажите: гусары пойдут впереди?

— Вы называете себя старым гусаром и вместе с тем не знаете, что гусары остаются в резерве до конца битвы, когда наступит решительный миг и силы неприятеля ослабеют.

— Знаю я это, знаю, только мне хотелось бы еще раз удостовериться.

Пан Заглоба еще более понизил голос.

— Здесь Кривонос со всею своею силою?

— Верно.

— А сколько у него?

— С чернью вместе шестьдесят тысяч человек.

— О, черт возьми! — не вытерпев, выругался Заглоба.

Скшетуский не мог воздержаться от улыбки.

— Вы, ради Христа, не подумайте, что я трушу, — все шепотом продолжал пан Заглоба. — У меня одышка, а когда столпится много народу, мне просто смерть. Вот на поединке, например… там искусство, милый пан Скшетуский, а в толкотне и искусство не помогает. Да. Тут не голова, руки работают. В толкотне, скажу вам, я глупее какого-нибудь Подбипенты. У меня в пояс зашито двести червонцев, что мне подарил князь, но, ей-Богу, я с удовольствием оставил бы где-нибудь эти червонцы вместе со своим брюхом. Ох, и не люблю же я этих больших сражений, ну их к дьяволу!

— Вы только не теряйте присутствия духа.

— Присутствия духа? Я только того и боюсь, как бы храбрость не взяла во мне перевес над ловкостью. А к тому же еще дурная примета: когда мы сидели у костра, скатились две звезды. Кто знает, может быть, одна моя?

— За ваши добрые дела Бог наградит вас.

— Только бы раньше времени не получить мне вечное блаженство.

— Отчего же вы не остались в лагере?

— Видите ли, я думал, здесь безопасней.

— Вы не ошиблись… Но посмотрите-ка: вот и Случ, и Вишоватый пруд.

И в самом деле, воды Вишоватого пруда, отделенные от Случа длинною плотиной, блеснули в отдалении. Войска сразу остановились.

— Разве здесь? — встревожился пан Заглоба.

— Князь установит войско в боевом порядке.

— Не люблю я тесноты, повторяю вам, не люблю.

— Гусары на правое крыло! — раздался голос вестового.

Теперь уже совсем рассвело. Зарево побледнело в лучах солнца. Золотистые лучи отразились на остриях гусарских копий, точно тысяча свечей горела над головами рыцарей. Князь осмотрел свою армию, и она, не скрываясь уже более, с громкою песней двинулась вперед. Песня огласила росистые поля и с громким эхом проникла в гущу дремлющего соснового бора.

Противоположный берег, насколько охватывал глаз, весь чернел массою казаков; полки прибывали за полками; тут были и конные запорожцы, вооруженные длинными копьями, и пехота с самопалами, и море крестьян с косами, цепами и вилами. За ними, сквозь мглу, неясно вырисовывался лагерь. Скрип тысяч возов и ржание коней доходили до слуха княжеских солдат. Казаки, впрочем, шли без обычных воплей и остановились на другой стороне плотины. Две враждебные силы молча смотрели друг на друга.

Пан Заглоба, не отстававший от Скшетуского, невольно пробормотал:

— И сотворил же Господь Бог столько разбойников! Да тут сам Хмельницкий со всеми своими войсками… Они нам и пикнуть не дадут… шапками забросают… Все прибывают, все прибывают, подохнуть бы им! И все это на нашу шею, черти бы их передушили!

— Не бранитесь, пан Заглоба. Сегодня воскресенье.

— А ведь вы правы: сегодня, действительно, воскресенье, лучше бы о Боге подумать. Pater noster, qui es in coelis… Никакой пощады от этих дураков не жди… Sanctificetur nomen tuun… Что-то будет на этой плотине!… Adveniat regnum tuum… Ох, у меня опять дух стеснило… Fiat volumtas tua… Чтоб на вас чума напала!… Пан Скшетуский, посмотрите-ка! Что это?

Отряд из нескольких сот человек отделился от черной массы и в беспорядке пошел к плотине.

— Застрельщики, — ответил пан Скшетуский. — Сейчас и наши пойдут к ним навстречу.

— И битва сейчас же начнется?

— Несомненно.

— Ну и черт их подери! — Состояние духа пана Заглобы становилось все хуже и хуже. — Впрочем, мне вот что интересно знать: отчего вы так хладнокровно смотрите на это, словно перед вами разыгрывают в театре веселую комедию, словно дело идет не о вашей шкуре?

— Мы народ привычный, я говорил уже вам.

— И вы, конечно, вперед пойдете?

— Рыцарям лучших полков не пристало идти на поединок с таким Неприятелем. Впрочем, тут особых правил не соблюдается: идет кто хочет, по охоте.

— А вот и наши, вот и наши! — Пан Заглоба увидел, как драгуны Володыевского двинулись к плотине.

За ними следовали добровольцы, по нескольку от каждого отряда. В числе их были: рыжий Вершул, Кушель, Понятовский, двое Карвичей, а от гусар — Лонгинус Подбипента.

Расстояние между двумя отрядами быстро уменьшалось.

— Вы увидите много интересного, — сказал Скшетуский своему соседу. — Наблюдайте внимательней Подбипенту и Володыевского. Это знатные бойцы. Вы видите их?

— Вижу.

— Смотрите в оба.

Глава XV

Но противники, сошедшись друг с другом, придержали коней и вступили в перебранку.

— Убирайтесь вилами навоз ворошить, хамы! Это вам более привычно, чем владеть саблей.

— Мы хоть и хамы, а дети наши будут шляхтичами: от ваших же баб родятся.

Какой-то казак, видимо; заднепровский, выступил вперед и заорал:

— У князя две племянницы! Скажите ему, чтоб он их прислал Кривоносу…

У Володыевского даже в глазах потемнело от подобного оскорбления. Он пришпорил коня и помчался на запорожца. Пан Скшетуский увидел это и крикнул Заглобе:

— Володыевский поскакал! Володыевский! Смотрите! Вон туда! Вон!

— Вижу, вижу! — кричал пан Заглоба. — Вот они сошлись!.. Дерутся!.. Раз! Два! Ну, еще!.. Отлично!.. Ого, кончено! Ну, молодец, бестия этакая!

Действительно, дерзкий оскорбитель пал, как пораженный громом, и пал головою к своим, что было недобрым знаком.

Но тут выскочил другой и хотел напасть сбоку на Володыевского, но тот быстро обернулся… и тут можно было увидеть в деле великого фехтмейстера. Он, казалось, едва пошевелил кистью руки, шпага его легко и мягко описала круг, и меч казака со свистом полетел в сторону. Володыевский схватил противника за шиворот и вместе с конем потащил к своим.

— Братцы, родные! Спасайте! — крикнул казак.

Но, увы, любое сопротивление было бесполезно. Бедняга знал, что при малейшем сопротивлении он будет поражен саблей, посвистывающей над его головой, и покорно подчинился своей участи.

Из враждующих лагерей выехали по нескольку человек и вступили друг с другом в единоборство. Со стороны можно было подумать, что это рыцарская забава, турнир. Только иногда из середины свалки выскочит конь без седока или время от времени в тихие воды пруда свалится тяжелый труп.

Сердца солдат обеих армий разгорались с каждой минутой; все так и рвались в бой. Вдруг Скшетуский всплеснул руками:

— Вершул погиб… Упал вместе с конем… Видели, он сидел на том белом?

— Пожалуйте! Милости просим! Сейчас мы собак накормим вашим мясом! — кричали княжеские солдаты.

— Ваше и собаки есть не будут!

— Сгниете в этом пруду, подлые разбойники!

— Кому суждено, тот и сгниет. Вас прежде рыбы съедят.

На самом деле Вершул не погиб: его вместе с лошадью опрокинул Пулуян, бывший казак князя Еремии, а ныне второе лицо после Кривоноса в казацком лагере. Он без особого усилия мог переломить две подковы враз и не знал достойного соперника в одиночной схватке. Покончив с Вершулом, Пулуян взмахнул своею страшною саблей и пополам рассек польского офицера Курошляхтича. Все отступили, только один пан Лонгинус направил на врага свою лифляндскую кобылу.