Владимир Возовиков - Поле Куликово Страница 7

Долго говорил с боярами Димитрий Иванович. Говорил не таясь, - собрались свои люди, проверенные, преданные. Не все одинаково почитали государя, не каждое слово его одинаково принимали к сердцу, но каждый сердцем болел за русское дело. Димитрий говорил, что время наступает жестокое и решительное. Вновь зашевелились притихшие было тучи кочевников-завоевателей. В восточных и полуденных странах свирепствует железный хромец Тамерлан. Страшные вести приносят оттуда купцы и бывалые люди: целые народы беспощадно избивает хромой монгольский владыка, не щадит ни царей, ни рабов, ни жен, ни мужей, ни малых, ни старых. Из человеческих черепов громоздит башни до неба, живьем закапывает города. Тень краснобородого Чингисхана встала над востоком и югом. А из кипчакских степей поднимается Мамай - словно тень Чингизова внука Батыя. Не нынешней, а древней, разорительной и позорной, дани требует от Руси - чтоб не только деньги, хлеб, меха и прочий товар ему давали, но и людей русских, детей и женщин - прежде всего. Да ведь и такое требование - лишь извечный ордынский предлог для нашествия. "Видел я Мамая в Орде, беседы с ним водил, - рассказывал Димитрий Иванович. - Страшный он человек, хитр и зол, аки змея болотная. - Князь перехватил напряженный взгляд Василия Тупика и вдруг обратился к нему: - Ну-ка, Васька, смог бы ты пробиться, скажем, в князья московские аль хоть тверские? Ну-ка?" Кругом засмеялись, Тупик растерялся: "Мыслимо ли, Димитрий Иванович!" - "То-то. И помыслить боишься - но ги переломают, голову оторвут за мысли одни. А вот Мамай смог. Да не в князья - во владыки Орды пробился, улусник-то безродный. На крови к царскому трону всплыл. Ему человек - что мураш, раздавит и не оглянется. Да и Русь наша вроде как муравейник, набитый золотыми яйцами. Подпалит - не задумается". Помрачнели бояре. Ужли, как в Батыевы времена, русским городам и деревням уходить в дым и золу, ужли снова некому будет на пепелищах оплакивать убиенных? "Не бывать тому! - загудели бояре. - Не бывать Мамаевой воле над Русью!" Озарилось лицо великого князя. "Помните, бояре, наш уговор. Быть или не быть Москве, быть или не быть Руси - то от нас зависит, от остроты мечей наших. Готовьтесь!"

Готовились. Через год грянула Вожа. Золотым звоном плыли колокола над Русью: победа! Первая большая победа над страшным врагом. Спас великий, наконец-то обратил ты взоры свои на измученный народ, пролил благодать в иссушенную душу его. Значит, можно бить Орду! Неужто можно избавиться от ига, не тащить на шее железное ярмо под бичами хищников?! В золоченых доспехах, на белом коне, въезжал в Москву Димитрий Иванович впереди своих броненосных полков. Помнили уговор князья и бояре - побольше б таких воинов, тогда не страшно жить на земле. А государь повторял: "Готовьтесь! Еще впереди вся битва…" Грозные тучи снова собирались в степи. Горели рязанские села. И свежа была русская кровь на берегах Пьяны. Даже струи Вожи не смыли той напрасной крови. Все помнить велел своим боярам великий Московский князь - и славу, и позор, и радость, и боль родной земли…

Боль-то теперь и задел в душе Васьки Тупика пленный сотник. Однако Васька поспешил сбить с него спесь:

- Коли ты о реках заговорил, так Вожа будет поближе Пьяны. Ишь, зашипел. Скажи-ка нам потолковее, сотник, с чем идет твой Мамай?

Авдул знал, как отвечать на подобные вопросы.

- Считай, с сотней туменов. А силы в них семьсот тысяч и еще три. Ты уже бледнеешь, боярин?

- Здоров брехать, - хмыкнул рыжебородый. - Будет ли столько-то людишек во всей Орде Мамаевой?

Авдул презрительно усмехнулся, не удостоив воина даже взглядом, с вызовом продолжал:

- То еще не вся правда, боярин. С нами идут аланы, касоги, ясы, буртасы, ногаи и другие подвластные Орде племена - тем счета мы не ведем. А еще от моря Сурожского идут "синие казолы" - пехота фрягов. Когда мы растопчем Московию, они покажут дорогу нашим туменам к богатым западным городам, до которых не доходил даже могучий Батый. Мы дойдем… Но и это не все. Недавно я послал из моей сотни лучших воинов охранять гонца к литовскому князю Ягайле. Он ударит вам в спину по слову Мамая. И это еще не все, боярин. Князья - рязанский, тверской, нижегородский, а также иные, кто ненавидит вашего Димитрия, тоже с нами… Ага, ты вздрогнул, боярин! Так скачи к своему господину - пусть откроет ворота городов, а сам поспешит к нашему повелителю. Быть может, Мамай смилуется и пошлет пасти свои стада?

- Не трожь нашего государя! - боярин рванул меч, но тут же загнал в ножны, заметив ухмылку врага. - Цену вашей брехни мы знаем. Но коли в словах твоих правды на четверть - великая Орда оказывает честь земле Московской. Боитесь, значит, воевать один на один.

- С рабами не воюют, - Авдул дернул бритой головой. - Рабов усмиряют. Вы рабы негодные, мы вас уничтожим и возьмем себе других. Для того и нужно большое войско. Я сказал все. Больше не спрашивай.

Авдул сел на землю, сложив ноги калачом, в лице его появилась тупая отрешенность, он стал похож на одного из тех каменных идолов, что стоят по курганам в Диком Поле. И боярин понял: из него теперь, как из каменного идола, ничего не выколотишь.

Лошади, отгоняя хвостами слепней, дохрупывали зерно из шлемов, тревожно чирикали в риге воробьи, почуяв какого-то своего врага, в небе клекотали коршуны, над трупами жужжали мухи, приторно пахло горячей соломой и высыхающей кровью; серый зверь вышел на край поля, зло и нетерпеливо всматривался в людей; от деревни застучала подвода, за нею двое воинов гнали пойманных коней. Чернобородый с перевязанной головой лежал на обмолоченных снопах рядом с сынишкой - сморило.

- А што, Василей Ондрепч, - загудел рыжий ратник, поддерживая щеку рукой, - коли сбрехал татарин, штоб, значит, нагнать страху, дак и нам пужануть ево не грех? Соломы взять да прижечь пятки-то, - небось правду скажет.

- А то на малый огонь поставить в сапогах, - поддержал второй ратник Додон, нескладный, рябой мужчина лет тридцати с унылыми глазами. - Припечет да стиснет - я те дам! Этак-то ливонцы тятьку мово с ума свели. Он, вишь, у князя литовского тогда ходил в дружине против немчуры, да и угодил в полон.

- Не дело бить лежачего, - оборвал боярин. - Предки наши русичи битье полоняников за великий позор считали. Убей, коли требуется, а мучить и зверя грешно. Костры да вострые колья, щипцы да бичи пытошные - то все от степи дикой пришло. Да еще с запада, от латинцев, орденские немцы принесли всякие изуверства. Мы ныне за правое дело, за святую веру встали, и негоже нам уподобляться разбойной Орде.

Каменное лицо Авдула дрогнуло в усмешке, казалось, с него посыпалась вековая пыль; боярин это заметил, но продолжал:

- Слабого бьет лишь подлый трус. Они вон, думаешь, отчего головы нашим детишкам разбивают? Да от страха же!

Авдул не выдержал, зло крикнул:

- Кто щадит детей врага, тот не щадит своих!

- Вот-вот. Кречет бьет коршуна в небе, а коршунят на гнезде вовек не тронет. Пусть растут - будет кого соколятам его сбивать. А уж коршун-то не упустит случая заклевать малых соколят - тоже небось знает, кем они вырастут… Да что с этим волком разговаривать! Приглядите, чтоб мужики и бабы не прибили.

Боярин пошел навстречу телеге. Авдул готов был искрошить собственные зубы. Зачем враги не бьют его ногами, не хлещут плетьми, не жгут, не рвут его кожу, не отрежут ему уши и нос, не загонят под ногти рыбьих костей, не вырвут из груди живого сердца! - ни слова мольбы, ни стона не услышали бы они от Авдула. Ведь не поверили русы его словам о войске Мамая, так почему не хотят вырвать правду силой? Авдулу не хочется жить после случившегося. Это ему страшнее Вожи. Одно утешало - службу повелителю Авдул все-таки сослужил. Видел же он, как вздрогнул боярин, услышав о будто бы существующем сговоре русских князей против Москвы. Весть несомненно дойдет теперь до князя Димитрия, и русские воеводы начнут пожирать друг друга еще до появления ордынских войск в московских пределах. Когда враги сильны и многочисленны, пусти впереди своих копей тьмы полезных тебе слухов, и они расчистят дорогу лучше наемной армии. Так учит своих начальников Мамай, следуя заветам Повелителя сильных. Когда-то в могучем государстве Сунов ордынские шпионы перессорили народ и правительство, лучшие военачальники были изгнаны или казнены, войско и страну возглавили бездарные, продажные чиновники, и суны были побеждены без больших сражений. Повелитель полуденных стран - шах Хорезма Мухаммед готов был казнить лучшего из своих военачальников, собственного сына Джелаль-эд-Дина, поверив наветам Чингизовых людей, будто сын задумал лишить его престола. Когда напали монголы, шах доверил свое бесчисленное блестящее войско тупым и трусливым бекам, умеющим лишь подхалимски сгибаться да лизать шахские сапоги. Они заперлись с целыми армиями в крепостях, отдав страну на разграбление, а затем сдали одну за другой и крепости. Через три года с начала войны великое, цветущее государство Хорезм, чьи силы нельзя было даже сравнить с силами монголов, превратилось в огромное пастбище, усеянное человеческими костями. Когда сорокатысячное войско кипчаков ушло к венгерскому королю, на страну которого Батый уже нацелил копья своих туменов, снова был послан вперед испытанный союзник - клевета. Несколько подметных писем заставили кипчакских ханов поверить, что венгры готовятся отнять у них скот и все богатства, а самих превратить в рабов. Кипчаки ушли, король лишился отличной степной конницы, уже знакомой с тактикой монголов, армии венгерских, польских и немецких рыцарей были истреблены, Венгрия и Польша - опустошены завоевателями. А сколько других похожих драм хранит история ордынских нашествий! Врагам их не обязательно знать, но ордынские вожди помнить обязаны. Недаром во главе Орды удерживаются лишь образованнейшие правители, и наперсников себе они подбирают достойных. Если б Мамай узнал, кто первым бросил горящую головню в стан русских князей!..