Кен Фоллетт - Мир без конца Страница 7

3

В замечательном деревянном доме, где жила Керис, очаг и полы были каменными. На первом этаже располагались целых три помещения: зал, в котором стоял большой обеденный стол, маленькая гостиная, где отец, запершись, беседовал с покупателями, и кухня. Едва войдя, девочки почувствовали запах вареного окорока, и у них слюнки потекли. Дочь Суконщика провела гостью через зал к задней лестнице.

— А где щенки? — спросила Гвенда.

— Я сначала к маме. Она больна.

Девочки вошли в первую комнату, где на резной деревянной кровати лежала маленькая хрупкая женщина, весившая не больше Керис. Она была очень бледна, неприбранные волосы прилипли к влажным щекам.

— Как ты себя чувствуешь?

— Такая слабость сегодня.

Суконщица ощутила знакомую боль от тревоги и бессилия. Год назад у матери начали болеть суставы. Вскоре появилась сыпь во рту и непонятные кровоподтеки на теле. От слабости она ничего не могла делать, а на прошлой неделе еще простудилась. Поднялся жар, стало трудно дышать.

— Тебе что-нибудь нужно?

— Нет, спасибо.

Всякий раз, слыша эти слова, Керис сходила с ума от беспомощности.

— Может, позвать мать Сесилию?

Настоятельница Кингсбриджа единственная хоть как-то могла помочь матери. Маковый настой, который она смешивала с медом и теплым вином, на некоторое время снимал боли. Девочка считала Сесилию лучше ангелов.

— Нет, доченька. Как прошла служба? — Губы у матери побелели.

— Страшно было.

Больная помолчала, отдохнула, затем спросила:

— Что ты делала потом?

— Смотрела, как стреляют из лука.

Керис затаила дыхание, испугавшись, что мать, как обычно, догадается о ее тайной вине. Но та посмотрела на Гвенду.

— Кто твоя маленькая подруга?

— Гвенда. Я привела ее посмотреть щенков.

— Это хорошо.

Мать устало закрыла глаза и отвернулась. Девочки тихонько вышли. Гвенда была в ужасе.

— Что с ней?

— Истощение.

Керис терпеть не могла об этом говорить. Из-за болезни матери ей казалось, что мир зыбок, случиться может все, что угодно, и уверенным нельзя быть ни в чем. Это пугало еще больше, чем мысль о том, что их могли видеть в лесу. Когда она представляла, что мама умрет, хотелось рвать на себе волосы и кричать.

Среднюю комнату в летние месяцы занимали итальянские торговцы шерстью из Флоренции и Прато, приезжавшие по делам к отцу, но теперь она пустовала. В задней комнате, где Керис жила с сестрой Алисой, возились щенки. Им было уже семь недель — пора отнимать от матери, которой они порядком надоели. Гвенда радостно ахнула и присела к ним. Керис взяла на руки самого маленького очаровательного щенка, отличавшегося крайней любознательностью.

— Вот эту я хочу оставить. Ее зовут Скрэп.

Щенок успокоил ее, помог забыть о тревогах. Остальные четверо ползали по Гвенде, обнюхивали, жевали подол платья. Та подхватила уродливого коричневого щенка с длинной мордочкой и близко посаженными глазами.

— А мне нравится этот.

Щенок извивался в ее руках.

— Хочешь взять?

У Гвенды слезы навернулись на глаза.

— А можно?

— Нам разрешили их раздавать.

— Правда?

— Папа больше не хочет собак. Если он тебе нравится, бери.

— Ода, — прошептала девочка. — Пожалуйста.

— Как ты его назовешь?

— Как-нибудь похоже на Хопа. Может быть. Скип.

— Хорошее имя.

Скип уже уютно уснул на руках новой хозяйки. Девочки мирно сидели с собаками. Керис думала о мальчиках, которых они встретили: невысоком рыжеволосом, с золотистыми карими глазами, и его высоком красивом младшем брате. Зачем надо было брать их с собой в лес? Она частенько прислушивалась к внутреннему голосу, который обычно давал о себе знать, когда ей что-нибудь запрещали. Особенно любила командовать тетка Петронилла: «Не корми эту кошку, мы никогда от нее не избавимся. Не играй в доме в мяч. Отойди от этого мальчика, он деревенский». Все ограничительные правила сводили Суконщицу с ума, и она никогда их не соблюдала.

Вспомнив о том, что случилось в лесу, девочка задрожала. Погибли двое мужчин, но могло быть еще хуже — могли погибнуть и четверо детей. Но почему воины гнались за рыцарем, что они не поделили? Вряд ли обычное ограбление. Говорили о каком-то письме. Но Мерфин о нем не сказал ни слова. Наверно, ничего больше не узнал. Еще одна тайна взрослых.

Мерфин понравился Керис. Его скучный брат Ральф похож на всех остальных мальчишек в Кингсбридже — хвастун, забияка и дурак, а вот Мерфин другой. И заинтересовал ее сразу. Два новых друга за один день, думала она, глядя на Гвенду. Маленькая девочка не была красавицей. Близко посаженные над клювиком носа темно-карие глаза. Забавно, она выбрала щенка, похожего на нее, подумала дочь Суконщика. Одежду новая подруга, должно быть, донашивала после старших детей. Гвенда уже успокоилась, слезы высохли, да и сама Керис разомлела, глядя на щенков.

Из зала послышались знакомые шаги и зычный голос:

— Принесите мне графин эля, ради всего святого, я хочу пить, как ломовая лошадь.

— Это отец, — шепнула Керис. — Пойдем встретим его. — Гвенда напряглась, и дочь хозяйки прибавила: — Не волнуйся, он всегда так кричит, но на самом деле очень-очень хороший.

Девочки спустились вместе со щенками.

— Что случилось со всеми моими слугами? — рычал отец. — Неужели удрали к этим бездельникам? — Он тяжелыми шагами, волоча ссохшуюся правую ногу, вышел из кухни с большой деревянной кружкой, из которой расплескивался эль. — Привет, мой маленький лютик. — Увидев дочь, Суконщик смягчился, сел на большой стул во главе стола и сделал большой глоток. — Вот так-то лучше. — Торговец вытер рукавом лохматую бороду и заметил Гвенду: — А это что за малышка с моим лютиком? Как тебя зовут?

— Гвенда из Вигли, милорд, — испуганно ответила та.

— Я дала ей щенка, — объяснила Керис.

— Прекрасная мысль! Щенкам нужна любовь, а больше всех их любят маленькие девочки.

На табурете возле стола Керис увидела алый плащ, явно не местного производства — английские красильщики не умели добиваться такого яркого красного цвета. Проследив за ее взглядом, отец пояснил:

— Это маме. Она давно хотела итальянский красный плащ. Надеюсь, вещица придаст ей сил.

Девочка потрогала плащ. Такое мягкое плотное сукно умели делать только итальянцы.

— Красивый, — кивнула Суконщица.

С улицы вошла тетка. Петронилла была похожа на отца, но тот добрый, а у нее вечно поджаты губы. Больше сходства наблюдалось у Петрониллы с другим ее братом, аббатом Кингсбриджа Антонием: оба высокие, внушительного вида, — отец же приземистый, с широкой грудью и хромой. Керис не любила Петрониллу, умную, но нечестную — роковое сочетание во взрослых. И никак не могла провести ее. Гвенда почувствовала неприязнь подруги и напряженно всмотрелась в тетку. Только отец обрадовался Петронилле:

— Входи, сестра. Где все мои слуги?

— Понятия не имею. С чего ты взял, что я должна знать, если только вошла? Сидела дома, на другом конце улицы. Но если подумать, Эдмунд, я бы сказала, что кухарка в курятнике — надеется найти там яйцо, чтобы сделать тебе пудинг, а горничная наверху, помогает твоей жене сходить по-большому, что ей обычно требуется около полудня. Что до подмастерьев, надеюсь, они оба, как им и полагается, стерегут твой шерстяной склад у реки, чтобы никому не взбрело в пьяную голову развести там костер.

Петронилла часто на простые вопросы отвечала долго и нудно. Держала себя высокомерно, но отец этого не замечал либо делал вид, что не замечает.

— Моя милая сестра, ты унаследовала всю мудрость нашего отца.

Петронилла повернулась к девочкам.

— Предком нашего отца был Том Строитель, отчим и учитель Джека Строителя, архитектора Кингсбриджского собора. Отец дал обет посвятить первенца Богу, но, к несчастью, первой родилась девочка — я. Он назвал меня в честь святой Петрониллы, дочери святого Петра, вы, конечно, это знаете, и молился, чтобы следующим был мальчик. Но старший сын уродился калекой, а отец не хотел вручать Богу подпорченный дар и воспитал Эдмунда так, чтобы тот перенял его суконное дело. По счастью, третьим оказался наш брат Антоний, благочестивый и богобоязненный ребенок, который мальчиком поступил в монастырь и теперь является его настоятелем, чем мы все гордимся.

Петронилле самой следовало стать священником, будь она мужчиной, но зато, словно компенсируя этот дефект, тетка вырастила монахом аббатства сына Годвина, как и дед-суконщик, посвятив ребенка Богу. Керис всегда жалела старшего двоюродного брата, что у него такая мать.

Тетка заметила красный плащ:

— Чье это? Это же самое дорогое итальянское сукно!

— Я купил Розе.

Сестра пристально посмотрела на брата. Керис готова была поклясться: она думает, что глупо покупать такой плащ женщине, которая уже год не выходит из дома. Но тетка лишь сказала: