Юрий Галинский - Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго! Страница 7

Спустя неделю после Олесиных похорон к Даниле снова явился Андрушко с драбами и, ссылаясь на новую грамотку Ольгерда, отобрал половину имущества покойной. Поседевший как лунь за эти несколько злосчастных недель Данило решил уходить из родных мест. Увы, был он не первым и не последним — немало скиталось по свету таких горемык, что не в силах терпеть нужду и бесчинства, покинули отчий дом. Такое было всюду в захваченном чужеземцами крае, вся западная часть бывшей Киевской Руси, вплоть до Переславля и Брацлава, находилась под властью Ольгерда. В поисках лучшей доли люди потянулись на север — в тверские, московские, новгородские и другие земли.

Данило вначале очень тревожился: как встретят их там? Найдут ли они пристанище?.. Надеялись, но такого все ж не ожидали. В селе под Вереей, небольшим городком на южном рубеже великого княжества Московского, где сквирчане осели, соседи не только разрешили им пользоваться всем необходимым в крестьянском житье, но и помогли распахать поросший вековыми деревьями участок земли, выделенный переселенцам. Вместе выжигали лес, корчевали пни, чтобы успеть подготовить пашню к весне. Кто-то из местных назвал сквирчан побратимами. Это слово прижилось, так они с той поры и величали друг друга.

Новоселы построили беломазаную хату, амбар и хлев, расширили поле и в урожайные годы возили продавать в Верею рожь, овощи, свиней.

Беда пришла на пятый год. Весна и лето выдались холодные, дождливые, весь урожай ржи и овса, не дозрев, полег на корню, гнили овощи — свекла, лук, репа, даже капуста не завязалась. Запасов почти не осталось, потому что и прошлый год был неурожайным, слякотным. Зима грозила падежом скотины, голодом. Особенно тяжело пришлось старожильцам, которые, в отличие от сквирчан-переселенцев, освобожденных на шесть лет от налогов, должны были выплатить оброк наместнику великого князя в Верее. У ближайшего соседа Данилы Никитки, щуплого мужичка с пшеничными усами и бородкой, от бескормицы пали лошадь и корова. Он больше других помогал Даниловой семье, первым назвал сквирчан побратимами, и теперь они делились с ним остатками своих скудных запасов, собирали для него позднюю ягоду в лесу, заготавливали кору деревьев, чтобы примешивать ее при выпечке хлеба к крохам ржи.

Федорец старался за всех: сам срубил несколько сосен, наколол дров, перевез их соседям — одним словом, помогал как мог. И не только потому, что когда-то Никитка выручал их. Была у Никитки дочь, Галька, белявая, сероглазая дивчина, на несколько лет моложе Федорца. Такая бойкая и говорливая, что первое время добродушный парень немало натерпелся от ее проказ и насмешек. А потом родилось светлое чувство меж ними. Раньше Федорец считал эту остроглазую, колючую девчонку за сестренку, и вдруг…

Навсегда запомнился ему тот день. Свернув с проезжего большака, они с отцом выехали на проселок, ведущий к их селу. Еще издали увидели соседей, что возвращались с пашни. Галька поотстала, плелась, глядя себе под ноги, последней. Услыхав конский топот, вскинула голову, остановилась. Как бы застыв в удивлении, широко раскрытыми глазами смотрела на черноволосого, смуглявого Федорца, который правил лошадью. Парень помахал ей рукой, крикнул, но девушка не ответила, продолжала стоять неподвижно, не отводя от него взгляда. И вдруг сорвалась с места, бросилась бегом за своими. Федорец, в свою очередь, удивленно уставился ей вслед, перед его глазами долго мелькала белая холстинная рубаха и русая коса. На парня будто наваждение нашло: взволновался, сердце зачастило…

Родители, узнав, а больше догадавшись о их чувствах, договорились: коль Господь поможет пережить голодное время, осенью быть свадьбе.

Напасть случилась вскоре после Николы зимнего. Как-то ранним утром Федорца разбудили приглушенные крики, бабий и детский плач. В хате было совсем темно, тусклый свет едва пробивался сквозь маленькие оконца, затянутые бычьими пузырями. Парень сел, прислушавшись, уловил торопливый взволнованный шепот матери, изредка прерываемый настороженным голосом отца. Рядом на лавке тихо посапывали во сне Марийка и Петрик.

«Вроде бы у соседей гомонят!» — с тревогой подумал Федорец. Быстро надев на босу ногу лапти и накинув зипун, подался к двери, следом за сыном поспешил Данило.

Во дворе у Никитки было многолюдно и заполошно. Тиун верейского воеводы с двумя холопами сводили за неуплату оброка коровенку и козу — последнее, что еще оставалось у соседей. Жена Никитки, худая, болезненная баба, вцепившись, с трудом удерживала мужа, порывавшегося броситься к лихоимцам. Галька, босая, в одной рубахе, стояла у раскрытых настежь ворот и, широко расставив руки, загораживала выход. Дюжий холоп, ухмыляясь, приподнял ее одной рукой, хотел облапать. Она стала вырываться, но он держал крепко, пока девушка не укусила его в щеку. Холоп рассвирепел, отшвырнул ее в сторону: она упала навзничь в снег, зарыдала. Никиткины малыши, жавшиеся к материнскому подолу, разревелись еще громче. Холоп, мазнув ладонью по лицу и увидев кровь, взбеленился. Подскочил к Гальке, схватил за ворот рубахи, замахнулся кулаком. Но Федорец успел оттолкнуть его, загородил девушку. Тот с маху ударил парня, но уже в следующий миг, словно подкошенный, свалился к его ногам. Подбежали тиун и другой холоп, навалились на Федорца, но он стряхнул обоих с плеч, схватил оглоблю и пошел на лихоимцев. Выкрикивая черную брань и угрозы, те пустились наутек…

Федор все ворочался с боку на бок, сон не шел к нему… «К душегубцам попал, надо ж такое!.. — снова перенеслись его мысли к разбойникам. — Что они за люди? Пахать, ремесленничать не хотят, ратниками тоже не станут. Им бы только разбойный промысел вести: грабить да убивать. Ежели уйти удастся, поведаю коломенскому воеводе про логово ихнее…» И тут же засомневался: «Нет, так негоже. Коли бы не они, утоп бы в болоте. А ватаж ихний, видать, не узнал меня. Надо уходить, может, еще успею упредить в остроге про набег ордынский», — решил он, засыпая.

Федору приснилось, что он уже в Коломне и стоит перед самой большой в городе соборной церковью с тремя серебрящимися куполами. Выстроенная из тесаного камня и приподнятая на высоту, она казалась висячей. К трем дверям, обрамленным колоннами, вели отдельные лестницы. Поднявшись по одной, Федор вошел внутрь. Под высоким куполом блистал зажженными свечами огромный хорос. Слышалось печальное пение, вздохи, но в церкви никого не было. Федор попятился к выходу, но дверь оказалась запертой. Вторая, третья тоже… В тревоге заметался между ними, потом стремглав поднялся по внутренней лестнице наверх и выскочил на колокольню. Перед его глазами раскинулась вся Коломна. Тихий, безлюдный город. Нигде не видно ни души, не стелется дым над домами и избами. И вдруг… Открываются разом крепостные ворота, и на коломенские улицы въезжают конные ордынцы. Ровными рядами, сотня за сотней, тысяча за тысячей, и нет им конца. Едут молча, словно привидения: ни голосов, ни топота копыт, ни ржания коней не слыхать…

Глава 6

Много дней хан Бек Хаджи вел из Крыма Шуракальскую орду. Давно было пора по повелению великого хана, которое привез гонец Тохтамыша, свернуть на другую дорогу, в обход рязанских земель, но крымцы опаздывали. Слишком долго Бек Хаджи и его тысячники собирали своих людей-харачу, пасших бессчетные отары овец в горах и табуны лошадей в долинах. Правитель Крыма Кутлугбек, не дождавшись шуракальцев у Перекопа, ушел на Москву с главными силами крымских татар. Он спешил на помощь Насиру эд-Дину Махмуту Тохтамыш-хану, усевшемуся год назад на престол в Сарае — стольном городе Золотой Орды. После разгрома полчищ Мамая на Куликовом поле остатки их бежали, надеясь укрыться в Крыму. Но неподалеку от полуострова их настигли орды хана Тохтамыша. Мамай был окончательно повержен, его воины-нукеры либо погибли, либо перешли на сторону победителя. С кучкой своих приближенных добрался Мамай до Крыма, но вскоре был там убит.

Став ханом Золотой Орды, Тохтамыш разослал во все русские княжества гонцов с известием об этом. Он потребовал уплаты дани, которую ордынцы взимали с Руси со времен Батыя. Дмитрий Донской с почетом принял ханских послов, передал им богатые подарки для Тохтамыша, но платить дань отказался. Летом 1382 года объединенное воинство Золотой и Синей Орды тайно подошло к Волге возле города Булгары и, захватив купеческие суда, переправилось на правый берег. Великий князь Рязанский Олег послал навстречу Тохтамышу своих бояр, которые вывели татар к Оке и показали броды. Ордынские полчища хлынули на московские земли…

Узнав о нашествии, Дмитрий Донской созвал на Думу союзных удельных князей, часть из которых находилась в Москве в это время, митрополита Киприана, воевод и ближних бояр. Великий князь предложил выступить против Тохтамыша, но большинство его не поддержало. Спорили долго, но к согласию так и не пришли. Одни советовали Дмитрию Ивановичу сесть в осаду и защищать Москву, другие — отъехать в Кострому или даже в Галич и там собирать полки. Лишь его брат Владимир Андреевич Серпуховский и несколько удельных князей готовы были идти на врага. Тогда Донской, оставив в Москве осадным воеводой великого боярина Федора Свибла и митрополита, которые должны были возглавить оборону, вместе с Серпуховским и ближними людьми уехал в Переславль-Залесский. Спустя несколько дней, ослушавшись наказа, город покинули осадный воевода и Киприан, следом — часть бояр.