Юрий Качаев - Синее железо Страница 7

— Кто ты и откуда? — спросил шаньюй, и шум вокруг мгновенно утих. Каганы, оставив вино, с интересом разглядывали перебежчика.

— Я Нйе И, младший командир из города Май, о могучий и справедливейший! — заговорил китаец, прикрывая рукой глаза словно от нестерпимого света.

— Убери руку. Зачем ты пришел в наши степи?

— Чтобы служить тебе, храбрейшему из всех живущих полководцев!

— А что заставило тебя перебежать к нам? — Шаньюй подался вперед, врезаясь взглядом в глаза китайца, но тот выдержал взгляд.

— Обида и жажда мести, великий государь, — вот причины. Я служил императору много лет, и ни один из врагов не видел моей спины. А пять дней назад мой начальник приказал дать мне тридцать ударов палкой по пяткам.

— За что?

— Только за то, светлейший, что я непочтительно отозвался о его племяннике, пьянице и распутнике.

Китаец умолк, ожидая дальнейших расспросов. Но шаньюй молчал. Тогда заговорил Ильменгир:

— Как же ты думаешь отомстить своему начальнику?

— Я могу провести отряды Непобедимого к городу и открою крепостные ворота. Стража на моей стороне. Она только и ждет, чтобы перейти в храброе хуннуское войско[36].

— А сколько войска у императора и где оно стоит?

— Оно расположилось лагерем у стен Шо-фана, и воинов в нем столько, сколько волос на голове.

— На чьей голове, на твоей? — без улыбки спросил вдруг шаньюй, глядя на лысую макушку перебежчика.

Нйе И смутился и ничего не ответил. Лицо его было бледным.

— Ступай, — сказал ему Ильменгир. — Утром мы еще поговорим.

— Когда китаец исчез, шаньюй повернулся к советнику и резко заговорил:

— Я не люблю людей, которые из-за личной обиды идут на предательство и предлагают врагам разграбить родной город. И я не очень доверяю этому молодцу. Послушавшись его, мы можем нарваться на засаду

— Мы пустим вперед на разведку небольшие отряды, шаньюй, — осторожно вмешался советник, — и если перебежчик говорит правду…

— А если он лжет? Поэтому я приказываю тебе: передай китайца в руки Ирнака, моего палача, и пусть он прижжет ему больные пятки каленым железом. Когда пахнет жареным, язык человека начинает бренчать, как оружие у плохого всадника.

— Слушаю и повинуюсь, шаньюй.

— А теперь позови сюда шамана. Я хочу послушать его предсказание.

Вошел верховный шаман, одетый в шкуру горного барса. Подол шкуры, едва прикрывающий тощие ляжки шамана, был увешан колокольцами, и при каждом движении они звенели на разные голоса. Голову шамана покрывала остроконечная берестяная шапка, утыканная иглами дикобраза.

Не сняв шапки, шаман уселся на ковер и поставил перед собой медное блюдо на коротких кривых ногах, изображавших когтистые лапы лесного зверя росомахи. Он посыпал блюдо мелким серым порошком, потом достал из-за пазухи два шарика величиной с орлиное яйцо и положил их сверху.

— Дайте огня, — хрипло сказал шаман.

И Ант опасливо подал ему горящую ветку. От прикосновения ветки по блюду пробежала синяя змейка, и шарики задымились. Дым был желтый, он становился все гуще и гуще, постепенно закрывая лицо шамана причудливым облаком. Пахло чем-то острым и кисловатым. Облако вдруг осветилось изнутри и стало кроваво-красным. Очертания его все время менялись….

— Я вижу много крови, шаньюй, — ясным голосом заговорил шаман, хотя шаньюй, видевший его лицо сбоку, готов был поклясться, что шаман не открывал рта. — Эта кровь наших врагов. Я вижу, как кони твоих храбрецов ступают по их трупам. Я слышу звон наших победных мечей, разбивающих вражескую броню, как гнилую кору! Я чую запах тления и пожаров — самый приятный запах для воина! Слышите вы его?

Шаман взмахнул руками, и на гостей пахнуло трупной вонью, перемешанной с запахом гари.

— Мы пойдём на землю Китая и оставим там только пепел, только горячий, пляшущий пепел, и над ним будут кружить одни стервятники! Реки потекут слезами и кровью, и все живое будет брошено под копыта наших коней! Да будет так!

— Да будет так! — хором повторили каганы, вскакивая со своих мест и бешено потрясая поднятыми кулаками.

Из-за стены шатра донесся вдруг протяжный крик боли и отчаяния. Это расспрашивал перебежчика Карающий меч шаньюя Ирнак.

Крик отрезвил гостей, и многие из них поежились, представляя себя на месте китайца. Один шаньюй не повел бровью. Поднявшись, он сказал шаману:

— Твое предсказание обрадовало меня. Если оно сбудется, ты получишь табун отборных коней. — Шаньюй повернулся к каганам: — Все вы сыты и пьяны. Ступайте спать. Завтра я объявлю вам свою волю.

Глава 5

Под утро вызвездило и пал легкий мороз-утренник. С восходом солнца хуннуский стан был уже на ногах. По степи носились всадники-рабы, пригоняя с пастбищ табуны заводных коней[37]. Воины разбирали лошадей, подбирали сбрую, проверяли исправность луков и точили мечи. Женщины хлопотали у костров и укладывали в переметные сумы запасы пищи: куски жареного и копченого мяса, сыр, бурдюки с кислым кобыльим молоком.

Из шатра вышли шаньюй с сыном, оба в боевых доспехах. Они опустились на колени и вознесли молитву Солнцу. Потом им подали коней, и они медленно поехали через лагерь. Изредка шаньюй подзывал кого-нибудь из воинов и придирчиво осматривал его оружие: остер ли меч и туго ли натянут лук.

Сотники охапками носили каленые стрелы и раздавали их своим всадникам. Караван с этими стрелами прибыл из страны динлинов[38] еще зимой, но по приказу шаньюя их приберегали до весны, до первого набега. На охоте же годились и костяные.

Шаньюй остановил коня в таборе латной конницы. Крепкие, на подбор, воины были одеты в панцири из роговых и железных пластин, которые тускло отсвечивали на солнце. Под стать всадникам были и кони — крепконогие, грудастые, даваньские жеребцы[39], все одной огненно-рыжей масти. Они славились быстрым бегом и сказочной выносливостью.

Шаньюй повернулся к сыну и сказал, кивнув на латников:

— Эти удальцы пойдут передовыми, и поведешь их ты, Тилан. Я хочу посмотреть, крепка ли твоя рука, рука будущего полководца и шаньюя.

— Да будут твои годы бесчисленны, как звезды на небе, отец! — воскликнул наследник, и лицо его засветилось радостью. — Я первым ворвусь в город, и ты увидишь, что я недаром провел четыре года в схватках с восточными соседями!

— Китайское войско — не те простодушные дикари, с которыми ты привык иметь дело, — проворчал шаньюй. — Поэтому будь осторожен.

Сотни постепенно выстраивались на неоглядной волнистой равнине. Изредка из их рядов нетерпеливый конь выносил всадника вперед, и звонкий лед в логах разбегался под копытами белыми звездами.

Шаньюй передал каганам приказ: «Буду рубить голову всякому, кто отстанет или уйдет в сторону от своей сотни». А чтобы приказ не казался пустой угрозой, в хвосте войска был поставлен отряд горцев-кимаков[40], одетых в рысьи шкуры.

…И стотысячное войско двинулось навстречу солнцу, туда, куда улетела свистящая стрела шаньюя.

Вслед за ним тронулись обозы с питьевой водой, пищей, оружием и штурмовыми лестницами. Повозки на деревянных без спиц колесах уныло заколыхались на гребнях холмов. Огромные, выше человеческого роста, колеса скрипели так, что можно было оглохнуть.

На передних волах и верблюдах, тянувших повозки, сидели оборванные мальчишки-погонщики, весело скаля острые зубы и перекликаясь друг с другом. Женщин в этом походе не было, потому что шаньюй думал сначала вернуться к старому кочевью, а уж оттуда перебираться на нетронутые пастбища. Сделать так ему посоветовал осторожный Ильменгир. Это был первый набег, и кончиться он мог по-разному. Нужно было сперва прощупать силы и намерения императора и только тогда нанести ему сокрушительный удар. Даже при неудачном исходе набега у шаньюя оставались под рукой двести тысяч свежего войска, а женщины и дети находились в безопасности.

Рядом с шаньюем ехали Ильменгир, Ант и китаец Нйе И. Под пыткой перебежчик повторил то же самое, что говорил в шатре на совете каганов. Это успокоило шаньюя, и сейчас он вприщур поглядывал вокруг, каждым нервом ощущая приближение грозной битвы.

Отряды шли спорой рысью, и обозы вскоре отстали, растворились среди лиловых холмов. Над войском в слепяще чистом небе кружили орлы-могильники. Они тоже летели на юго-восток, куда их вело загадочное чутье поживы.

Далеко у окоема проносились беззвучные стада сайгаков и диких лошадей. Всплывали и таяли зыбкие миражи, сотканные из воздушных розовых башен и синих озер.

Ант смотрел на них и думал о родине. В отрогах Белых гор тоже много озер, до краев, налитых снеговой студеной водой. Они настолько прозрачны, что на дне видны каждый камешек и каждая рыба. А вокруг озер растут древние кедры, отчего прибрежные воды отливают зеленой чешуей и кажутся настоянными на хвойных лапах…