Эдисон Маршалл - Викинг Страница 7

Я не понимал, что говорил до тех пор, пока Стрела Одина не забилась, вытягивая шею и пытаясь взмахнуть крылом, в моих руках. Ее клюв широко раскрылся, и я знал, что это позволение взять ее жизнь и присоединить к своей. Алая струйка крови потекла из клюва — ее жизнь, и я поднес ее ко рту и поцеловал, и ее душа не улетела на небо, а перешла ко мне в ту минуту, когда я ощутил вкус ее крови.

Великая соколица Стрела Одина была теперь бездыханной мертвой плотью и перьями.

— Я Оге Кречет, — сказал я Китти.

— Ты сходишь с ума…

— Теперь я молюсь Одину, богу Битв!

— Боюсь, он пришлет огромного Волка сожрать нас обоих.

Но я закричал так, как кричат в бою воины, призывая его:

— Один! Один!! !

После моего крика повисла глубокая тишина.

— Слушай! Он скачет на своем восьминогом коне.

Сперва я не слышал ничего, кроме шума прилива. Но затем издалека, с холма, поросшего лесом, послышался звук, напоминающий гул, с которым волны медленно катятся на берег.

Воздух ожил, и в нем почувствовалось какое-то движение. Повсюду слышались стоны, вздохи и рыдания, вода забурлила, и в ней появились неясные тени, стремительные, точно охотящиеся лососи. Шелест сосен слился с шуршанием волн.

Из поднебесья доносился пронзительный свист, словно огромный скакун несся быстрее, чем нападающий сокол.

А над землей разносился вой, будто гигантский волк разевал на луну свою пасть.

— Это северный ветер, — сказала Китти, — он гонит прилив назад.

Высокий человек в развевающихся одеждах бежал по берегу. Эгберт поглядел на меня и на воду, доходившую мне до подмышек, а затем обратился к Китти:

— Я спал у окна и услышал, как кто-то зовет Одина.

— Это был Оге Кречет и прилив повернул вспять.

— Это невозможно. Он всего-навсего раб, который может взывать лишь к Тору. Юный Хастингс был тоже разбужен этим криком, он отправился поглядеть в лес.

— Одина звал Оге Кречет, и мы оба еще живы. Вытаскивай его поскорее.

— Его разум помутился от холодной воды.

— Вытаскивай его побыстрее. Вон Хастингс бежит сюда.

— Клянусь Христом, распятым за меня, я его вытащу.

Протянув длинную руку, он вытащил меня на берег. И я свалился к его ногам, довольный, что могу расслабиться. Эгберт повернулся к подоспевшему Хастингсу.

— Я заявляю, что этот человек — мой раб, — сказал своим тихим голосом Хастингс.

— Нет, он был еще жив, когда прилив обратился вспять, я вытащил его, и теперь он мой.

— Я оспариваю твое право на него. Ведь ты не ярл Рагнара.

— Рагнар не запрещает рыбалку даже своим собственным ярлам, а я — ярл Осберта, короля Нортумбрии. Прошу тебя, уйди с миром. Иначе я встречу твой вызов мечом.

Хастингс постоял несколько мгновений, а затем произнес своим мелодичным голосом:

— Видно, мне придется уступить.

Я с трудом понимал, что они говорили. Мне казалось, что Эгберт был рад миром закончить встречу с Хастингсом, сыном вождя викингов. Мне казалось, он уже жалеет о том, что спас меня, и я, раб, должен противостоять ненависти Хастингса и мести Рагнара.

— Я могу поклясться, что кто-то совсем недавно звал Одина.

— Это был крик лисицы или другого зверя, — ответил мой новый хозяин.

Затем он велел Китти снять с меня мокрую одежду и усадить к костру. Очередная чашка бульона укрепила тело и вернула сознание, когда группа викингов, разбуженных воем ветра и светом огромного костра, пошатываясь, прибрела по песчаному берегу. Отвечая на вопросы, Эгберт рассказал, что его сюда привело любопытство и он успел как раз вовремя, чтобы выудить меня, едва живого, из воды уходившего прилива.

— Хастингс Девичье Личико почти не пил, но ты-то надрался как следует, — заметил седой ярл Эгберту. — Почему же ты не оказался под скамьями вместе со всеми нами?

— Когда датчанин перепьет англичанина, король Осберт поцелует Рагнару ноги.

— Я полагаю, что он все равно это сделает, и очень скоро, — лениво заметил Хастингс.

Большинство ярлов были слишком пьяны, чтобы расслышать его, а Эгберт слишком умен, чтобы отвечать.

— Я бы охотно поцеловал задницу хорька, — пробормотал какой-то упившийся викинг.

Это вызвало дружный взрыв смеха, и ярлы пустились в пляс и принялись играть в кнаррлейк. [1]

Они были могучими воинами, размышлял я, обсыхая у костра. А я слаб и гол, как только что вылупившийся птенец. Но они уже не казались мне огромными словно горы.

Я был жив. Жизнь, едва не покинувшая меня, возвращалась. И я чувствовал первые слабые толчки крови в венах. Я повернул голову, чтобы взглянуть на Китти в отблесках костра, и подумал, что это самая великая ведьма из всех жриц Священной Рощи.

Но возможно, это были лишь сны, каких прежде я не осмеливался видеть.

Двое рабов Эгберта принесли мне сухую одежду. Она была сильно поношена. Мне сказали, что я должен добраться до сарая рабов сам или спать на земле. С легким сердцем и страшной тяжестью в ногах, я двинулся в путь. Я заметил, что мой новый хозяин тайком переговорил с Китти, и знал, что она по-прежнему рядом со мной.

Глава вторая

БРАТ РАГНАРА

Утром управляющий Эгберта отправил меня чистить скот. И я провел целый день на скотном дворе, а затем он приказал мне вымыться с головы до ног и проводил меня в покои хозяина. Эта была необычная для нас — датчан — комната, выходившая в огромный зал, и с отдельным очагом, обнесенным каменной стеной и с надстроенной башенкой, которая называлась дымоходом. Никто из его нахлебников не захаживал к нему, и зал был заброшен, пуст и холоден. Но хозяин был одет так же роскошно, как и на вчерашнем пиру.

В тени стояла Китти, и с трудом верилось, что прошлой ночью я видел две узкие щелочки на ее желтом лице, блестящем от слез.

— В моем присутствии ты должен стоять на коленях и не вставать, пока я не прикажу тебе.

Хоть я и видел, как рабы делают это, я опустился на колени очень неуклюже. Китти не смогла удержаться и раздался ее смех, резкий, точно крик чайки. Я был рад, что никого из данов не было рядом. Они бы лопнули от смеха. Никогда не мог похвастаться, что видел коленопреклоненного норманна, неважно какого звания.

— Англичане просто невежественные пахари по сравнению с франками. Франки и в подметки не годятся римлянам. Но датчане — просто свиньи, — вызывающе обронил Эгберт.

— Хорошо бы уничтожить Англию, — процедил я, стиснув зубы.

— Это невежливо, но очень умно. Если бы ты пошутил так год назад, ты бы получил двадцать ударов. Но теперь я поступлю так, как поступил бы римлянин. Клянусь небом, я дам тебе еще одну попытку. По сравнению с нами, цивилизованными людьми, датчане — шелудивые псы.

Я почесал голову, поймал и раздавил вошь, а тем временем придумал ответ:

— В таком случае, было бы неплохо забраться в какую-нибудь кладовую и стащить окорок.

Китти завизжала от восторга, а Эгберт слабо улыбнулся:

— Интересно, кто же крал мясо у твоей матери, если ты и впрямь ублюдок, каковым я тебя считаю. Ты высок и довольно силен. Китти, что ты имела в виду, когда называла этого борова сыном ярла?

Китти затараторила шепотом:

— Господин, я впервые увидела его, когда работорговец в Дорстаде пришел в мою хибару и увел меня. В моей груди еще было молоко после недавно умершего ребенка. Но по тому, как он шумно сосал, уткнувшись в грудь, будто поросенок, я поняла, что его отец — великий вождь и любимец женщин.

— Хм. Это не доказательство. Как он был одет?

Взгляд Китти окаменел:

— Как я могу вспомнить? Ведь прошло столько времени. Но одежда была из отличной шерсти.

— Торговец не сказал, как он попал к нему?

— Ютский торговец получил его вместе с грузом в Шлезвиге. Кроме всякой всячины — рабы и дети, проданные родителями с равнины, где в том году был неурожай.

— Безусловно, он язычник, но что, кроме твоего сердца, может доказать его благородное происхождение?

— Он был толстым и хорошеньким и привык больно сосать грудь до того, как его привез в Шлезвиг датский торговец. Его корабль проделал долгое путешествие. У ребенка была срезана прядь волос, видно, на память.

— Любая кормилица могла сделать это.

— Датский торговец очень спешил отплыть, словно боялся преследования. Еще он купил новые паруса и снасти, в которых не нуждался. Он явно хотел изменить вид своего корабля. И если ребенка продали бедные родители с равнины, то почему никто из других детей не знал его? Вот доказательство того, что его принесли на корабль тайно.

— Ха, теперь я не сомневаюсь, что это — пропавший внук Карла Великого! — сказал Эгберт со смехом. — Который теперь пасет свиней на севере.

— Высокорожденный я, или нет, господин, но я — датчанин, — сказал я горячо и быстро.

— Датский или ирландский свинопас, ты — мой раб. Как это случилось, я и сам не очень понимаю, я не был таким трезвым, как хвастался перед этим дубоголовым. И мне бы очень хотелось узнать, почему Меера подстроила все так, чтобы отдать тебя Хастингсу. Китти, она любит Хастингса как сына, но позволит ли она ему расквитаться за утерянную красоту?