Ефим Курганов - Забытые генералы 1812 года. Книга вторая. Генерал-шпион, или Жизнь графа Витта Страница 7

Уж только за это мне полагается крест Георгия! Вообще удача мне сопутствовала совершенно немыслимая. Такое никому и не приснится: российский гвардейский офицер, доверенное лицо государя, руководит походной канцелярией самого Буонапарте!

При Бургосе, ноября 10 дня 1808 года император нанёс испанцам страшное поражение. В ближайшие дни произошло ещё два сражения, и испанская армия, казалось, совсем уничтожена. Ноября 30 дня Буонапарте двинулся на Мадрид, хоть тот был защищён весьма сильным гарнизоном. Декабря 4 дня мы вошли в Мадрид. Город встретил нас гробовым молчанием.

Затем император выступил против англичан. Генерал Мур был разбит и убит во время преследования остатков английской армии. А вот в Сарагосе пришлось задержаться. Но января 27 дня 1809 года мы взяли её. Однако резня продолжалась ещё три недели в уже взятом городе.

Мы были вынуждены вырезать до двадцати тысяч гарнизона и тридцати двух тысяч городского населения. Бесчисленные трупы вповалку лежали в домах и перед домами. Я думал тогда неустанно: «Неужели подобная дикая жестокость простится ему?»

Конечно, если бы Бонапарте остался ещё в Испании, тамошнее сопротивление было бы полностью подавлено. Но остаться он никак не мог: начиналась война с Австрией.

Несколько месяцев я наблюдал вблизи сего великого и страшного человека, и понял безоговорочно: ежели не одолеть его (а это неимоверно трудно), то России не быть.

Ко мне император Франции испытывал самое несомненное доверие, и оно всё более укреплялось. Как оказалось, это чудовище было в некоторых отношениях доверчивым: я понял, что его нельзя подчинить себе, но зато можно обмануть. Сие, без сомнения, надлежало непременно взять на заметку.

До самого конца стремительного испанского похода сохранял я права директора временной походной канцелярии французского императора.

Причём, с наиболее примечательных документов, с коими пришлось мне столкнуться, когда довелось заведовать оной канцеляриею, я тайком самолично снял копии, и как следует припрятал в надежде, что со временем удастся их переправить (так и случилось) государю Александру Павловичу или военному министру или – в крайнем случае – непосредственному шефу моему генерал-лейтенанту князю Петру Ивановичу Багратиону, храброму вояке, ничего не смыслившему в разведочной деятельности.

5

По завершении испанского похода, я вернулся в Париж (император Франции расстался со мною необыкновенно милостиво, и, пожалуй, даже тепло), а оттуда уже прямиком отправился в Вену, надеясь успеть ещё до начала новой кампании понежиться с прелестною Юзефой и приласкать крошку Изабеллу, что мне полностию и удалось, к обоюдному счастию моему и моих двух дам. Должен сказать, что встретили меня просто великолепно – с исключительной нежностию.

Очень доволен я остался и встречею с графом Михаем Валевским. Должен сказать, что дружба моя с графом, как оказалось, крепла всё более и более. Я окончательно убедился, что это была совершенно надёжная личность, и на время отлучек своих я вполне мог доверить ему и жену и дочь, двух несравненных красавиц.

А покамест граф Михай с истинным удовольствием сопровождал меня в прогулках по весенней благоухающей Вене, которые я каждодневно совершал совместно с Юзефой и Изабеллой.

Между прочим, во время одной из этих прогулок произошёл один презанятный случай. Юзефу мою он, правда, сильно напугал, но меня токмо позабавил, и не более того.

Вот что произошло. Ко мне подошёл граф Андрей Кириллович Разумовский, бывший российский посланник при дворе австрийского императора, а ныне счастливый мирный венец, и поведал, что несколько бывших однополчан моих по лейб-кирасирскому полку, прознав, что я был приближён к самому Буонапарте, намереваются вызвать меня на дуэль.

Какие же они всё-таки болваны, что могли поверить в измену графа Витта!

Впоследствии я узнал, что Андрей Кириллович Разумовский сказал мне сущую правду, и что государь Александр Павлович, прознав об глупых замыслах моих однополчан, наложил запрет на сии дуэльные прожекты патриотов-завистников.

А ещё я знаю, что в Санкт-Петербурге упорно поговаривали тогда, будто Боунапарте завербовал меня прямо в Тильзите, чуть ли не на глазах у нашего государя.

Так что обо мне в столице российской империи не забывали. Отнюдь! Да, после Тильзита мы были как бы союзники, и один наш корпус (правда, чисто мифически) даже воевал с австрияками, но то, что я оказался вдруг полковником французской армии, воспринималось очень плохо. И Буонапарте знал об этом, что для меня было совсем даже не плохо.

Вообще собирать и изучать слухи есть, без всякого сомнения, преинтереснейшее и прелюбопытнейшее занятие. Вообще мне кажется, что ни в чём так не проявляется дурость и подлость человеческой нашей природы, как в слухах. В слухах частенько проскальзывают весьма существенные штришки касательно некоторых занятных или даже важных личностей.

Слухи насчёт собственной моей особы были крайне важны для меня, и вот по какой именно причине. Всё дело в том, что репутация изменника – это был истинно мой большой козырь, который должен обеспечить карьеру мою при дворе корсиканского злодея.

6

Как и ожидалось, я недолго, увы, наслаждался пребыванием в лоне чудесной семьи своей, но этого ведь и следовало ожидать. Буонапарте, кстати, не раз предупреждал меня, а точнее, говорил при мне вслух, что австрияки непременно вскорости нападут на его войска, стоящие в германских землях, и неизменно при этом добавлял, между прочим: «Но они жестоко поплатятся за это. Очень жестоко».

Австрийский поход таки начался в самое ближайшее время, и я проделал его до победного завершения, до сражения при Ваграме, имевшего прямым следствием своим едва ли не полное уничтожение армии эрцгерцога Карла.

Потом я составил целый трактат о сём удивительном и совершенно блистательном походе, но самым интересным для меня в нём была не завершительная блистательная победа, а одно поражение, которое потерпел несокрушимый до той поры Боунапарте.

Сей трактат, составленный мною на досуге в Вене, впоследствии мне удалось переправить государю. Его величество, в свою очередь, передал мою рукопись военному министру (разумею Михаила Богдановича Барклая де Толли), и он дал ей самую высокую оценку, назвав полезной и даже неоценимой по своему значению.

Итак, апреля 12 дня 1809 года австрийский эрцгерцог Карл вступил в Баварию и переправился чрез реку Инн без какого-либо предварительного объявления войны. В Тюильри. Как узнал я потом, сие известие пришло по телеграфному сообщению. И уже апреля 13 дня покинул дворец свой и умчался с такой невероятной скоростию, что добрался до штаб-квартиры своей уже на пятый день. Уже в первом же большом сражении, состоявшемся в Баварии, австрийцы были отброшены за Дунай. Там-то и присоединился я к своему польскому легиону.

Я участвовал в страшном, безумном, немыслимом деле при Эберсберге. Император наголову разбил войска эрцгерцога Карла, а потом приказал сжечь город со всем населением. И тогда это не укладывалось у меня в голове, и сейчас. Правда, я видел, что Буонапарте находится в состоянии всё возрастающего бешенства. Со мною он говорил токмо об Испании: «Вот уничтожу тут и всех, и слетаю в Испанию – надобно добить этих грязных пастухов. Мы не имеем никакого права быть мягкотелыми, иначе добьют нас».

До сих пор помню, как мы шли в Эберсберге по месиву из жареного человеческого мяса. В этой покрывавшей улицы каше даже вязли копыта лошадей. Было это мая 3 дня, а уже восьмого числа Буонапарте ночевал в Шенбрунне, дворце австрийских императоров, но кампания отнюдь не была ещё завершена.

Спасая свою разбитую армию, эрцгерцог перебросил её чрез венские мосты на левый берег Дуная, после чего сжёг мосты. Корсиканец ещё более разъярился, и решил во что бы то ни стало добить австрияков, и вот что злодей задумал.

Совсем близко от венского (правого) берега Дуная начинается отмель, ведущая к острову Лобау. Боунапарте приказал навести понтонный мост до этой отмели, дабы переправить туда главные силы своей армии, а затем уже двинуться всем с этого острова чрез узенький рукав реки, отделяющей Лобау от левого (северного) берега Дуная.

Первая переправа (к отмели) прошла благополучно, и тогда император велел наводить понтонный мост чрез узкий рукав с острова на левый берег. Всё шло, как задумано. Корсиканский злодей явно был доволен. Я видел, что в его удлинённых миндалевидных глазах горит радостный огонёк.

Первым переправился корпус Ланна, в составе коего находился и мой польский легион, зарабатывавший право на восстановление великой Польши, вторым переправился корпус Массена. Оба эти корпуса заняли две близлежащие деревушки – Асперн и Эсслинг. Я с польскими легионерами стоял в Асперне. Но тут началось непредвиденное, во всяком случае, со стороны императора, который, казалось, всё мог предвидеть; причём такое непредвиденное, которое напоминало самую настоящую катастрофу.