Ольга Рогова - Богдан Хмельницкий Страница 7

Хмельницкий схватил со стола чарку и подошел к куму.

– Вот-то добре, куманек! – воскликнул он. – Ты у меня голова. Выпьем-ка по чарке да и забудем про королевскую грамоту. Ну ее!

Скоро гость совсем посоловел, хотел было встать, да ноги подкосились.

Упал на лавку и захрапел. Гости мало-помалу кто разошлись по комнатам, кто улеглись тут же. Дачевский незаметно юркнул за дверь. Хмельницкий остался один с Довгуном среди сонных гостей. Он подозвал запорожца.

– Ну, слушай, будущий мой джура, – сказал он ему. – Вот тебе испытание: исполнишь, как следует – возьму тебя на службу, не исполнишь, сам себя вини.

– Что прикажешь, батько, все исполню! – радостно отвечал казак.

– Вот подожди! – сказал Хмельницкий.

Он подошел к сонному Барабашу, снял с его правой руки перстень, вытащил из-за пояса платок, а из кармана вынул ключи. Кум повернулся только на другой бок, пробормотал что-то сквозь сон и опять захрапел на всю комнату.

– Скорей седлай коня! – поспешно сказал Богдан Ивашку. – Скачи в Черкасы и скажи пани Барабашихе, что пан приказал ей передать тебе тот лист, который получил от короля. А в доказательство покажи ей перстень, платок и передай ключи на случай.

Ивашко ускакал, а Богдан прошел в свою комнату и опять засел за бумаги.

Пани Барабашиха крепко спала на своей высокой постели, как вдруг сквозь сон услышала стук в ворота. Она подумала, что вернулся полковник, наскоро завернулась в плахту, накинула на плечи жупан и побежала отворять дверь, обдумывая по пути, как встретить провинившегося пана. Однако, к великому ее удивлению, перед нею стоял не ее пан, а молодой статный казак с лицом, раскрасневшимся от выпитой горилки и от быстрой езды.

– Пани, – сказал ей Довгун, низко кланяясь, – мой пан Богдан с твоим паном пируют. Дюже они заспорили. Так твой пан меня и прислал, чтобы ты выдала мне грамоту, что от короля прислана. А что все это верно, вот тебе его перстень, платок и ключи.

Пани даже побледнела с испугу.

– Эк, ведь, ему занадобилось гулять с этим Хмельницким, – проворчала она. – А сильно подгулял пан? – спросила она после нескольких секунд колебаний.

– Ух, как сильно! – ответил сметливый казак, – и рвет, и мечет!

Пани знала, что с мужем во хмелю шутить опасно. Она простояла еще с секунду в нерешимости, потом махнула рукой и указала Ивашку на забор.

– Вон там у стены под воротами в глухом углу погребец, там и найдешь, – сердито сказала она, хлопнула дверью и с ворчанием ушла в комнату. Ивашко живо нашел погребец. Там оказались старые плахты, а между ними лежала и грамота. Казак схватил драгоценную бумагу и поскакал сломя голову обратно. Он вернулся еще до рассвета и застал Богдана сидящим за какими-то письмами.

– Ну, что? – тревожно спросил его тот.

Ивашко, молча, с поклоном передал бумагу.

Всегда сдержанный Хмельницкий весь покраснел, вскочил с места.

– Друг ты мой милый! – сказал он, обнимая казака. – Такую ты мне услугу оказал, ввек ее не забуду. Теперь у меня все в руках: и Сечь, и хан, и регистровые!

Но он тотчас же спохватился и шутливо прибавил:

– Итак, мой добрый казаче, ты с честью вышел из своего испытания. Отныне ты мой джура, а за услугу проси, чего хочешь.

– Ничего мне, батько, не нужно! – с достоинством отвечал Довгун. –Послужить родимой Украине да тебе – тут казаку и честь, и слава!

4. ЛОВКИЙ ШПИОН

Ой, горе, горе, несчастная доле!

На другой день Чаплийнский сидел в кабинете с зятем своим Комаровским. Они о чем-то горячо спорили, как вдруг дверь отворилась и вошел Дачевский.

– А, здорово, друже! – небрежно проговорил Чаплинский. – Новостей принес?

– Принес! – отрывисто проговорил тот.

– Садись да повествуй… Эй, хлопче, пива нам да меду, да венгржины постарше! – приказал он, хлопнув в ладоши.

Проворный слуга живо принес бутылки, жбаны и стаканы и также быстро скрылся.

– Вчера, когда пана Данила так неучтиво выпроводили… – начал Дачевский.

Чаплинский поморщился.

– Подробности ты можешь выпустить, – заметил он угрюмо.

– Когда пана высадили за двери, – невозмутимо продолжал Дачевский, будто не замечая, что пан сердится, – пан Богдан начал говорить о королевской привилегии, скрытой Барабашем; в этой привилегии король дарует права казацкой вольнице…

– Гм, вот как! – протянул Чаплинский, – что же этот казак говорил?

– Он просил Барабаша показать ему королевскую грамоту, но тот дал понять, что бумага спрятана у его пани. Тогда Богдан как будто успокоился, но я его знаю и по глазам заметил, что он нечто задумал. Я пробрался незаметно во двор и там, между нищими и челядью, остался до утра. Я видел, как тот казак, которого пан вздернул, да плохо, оседлал коня и ускакал, а к рассвету вернулся и тотчас же прошел к Богдану. Я готов голову прозакладывать, что он ездил к пани в Черкасы за грамотой… Что предприятие это удалось, я сегодня ясно увидел по пану Богдану: он земли под собою не слышит…

– Хорошо, я вполне одобряю сообразительность пана, – важно сказал пан Чаплинский, поглаживая усы. – Что же касается Богдана, то мы с зятем только что толковали о нем. Недолго ему тешиться, я всеми способами буду стараться, чтобы пан староста обратил свое внимание на этого беспокойного человека.

– Еще я должен передать пану подстаросте, – продолжал Дачевский, –что у Хмельницкого часто бывают разные люди из сел и деревень: и попы, и крестьяне, и казаки, и шляхтичи. Он с ними подолгу разговаривает; насколько мне удалось слышать эти разговоры, дело идет о том, чтобы мутить народ и вербовать повстанцев.

– Знаю, знаю, что он затевает, – отвечал Чаплинский, – только навряд ли это ему удастся. Попрошу я пана Дачевского еще об одной услуге: не найдет ли он возможность проследить хорошенько за этим казаком, спасшимся от виселицы; может быть, мы придумаем какие-нибудь способы и от него избавиться.

– Не обещаю, пан подстароста, не обещаю; но, что могу, сделаю. Запорожцы – хитрый народ, за ними уследить трудно.

Дачевский раскланялся, а Чаплинский с зятем поехали в Чигирин по какому-то делу.

После ночной поездки Ивашко долго высыпался. Богдан не велел его будить: он имел продолжительное совещание с Брыкалком, который куда-то уехал, а Хмельницкий засел за свои бумаги и письма. Наконец, вошел к нему заспанный Ивашко, поклонился и сказал:

– Здоров будь, батько! Я тебе вчера не успел важных вещей сообщить.

– Слышал, слышал, – с усмешкой сказал Богдан, – мне Брыкалок уже все передал. Извести они меня замышляют. Ну, что ж? На все воля Божья, остерегаться буду, а удастся им, значит, мне жить не суждено. А ты бы вот что, Ивашко, повидал бы свою панночку, да и шепнул бы ей, чтобы она ко всему присматривалась и прислушивалась. Видишь, какие веселые поручения я тебе даю.

Ивашко, действительно, просиял и, весело тряхнув чубом, проговорил:

– Это дело я быстро обделаю, батько! Катря дивчина сметливая, да и мамка ее, старая татарка, тоже может нам пригодиться.

Он вышел с поклоном; во дворе встретился с Дачевским. Оруженосец остановил было его своими разговорами, но Довгун постарался поскорее от него отделаться, оседлал коня и ускакал. Дачевский посмотрел подозрительно ему вслед и тоже куда-то скрылся.

Вечером Чаплинский вернулся довольно поздно и собирался уже ложиться спать. Вошел слуга и доложил, что его желает видеть пан Дачевский.

– Проси! – важно проговорил пан Данило.

Дачевский вошел взволнованный, запыхавшийся и, отвешивая поклон, поспешно проговорил:

– Ну, пан подстароста, какие я тебе новости привез!.. Жаль, что ты того казака плохо вздернул, ей-Богу жаль!

– Что такое? – спросил Чаплинский встревоженно.

– Расскажу, сейчас расскажу все по порядку, дай только мне вздохнуть да прикажи подать вина или меду. Я сегодня с этим запорожцем умаялся. Чаплинский нетерпеливо хлопнул в ладоши, велел подать бутылку вина и жбан меду, усадил рассказчика против себя и приготовился слушать. Дачевский полунасмешливо, полулукаво посмотрел на него и проговорил:

– Пан подстароста забыл наш уговор. Важные новости не передаются так, из одной любви к пану.

Пан Данило, только что удобно усевшийся в кресле, даже подскочил от гнева.

– Клянусь своей саблей, пан Дачевский, это уж из рук вон! Полагает ли пан, что я, благородный шляхтич, обману его и не заплачу должного?

– Карбованцы, пан подстароста, вещь круглая, рассыпчатая, – отвечал Дачевский спокойно. – Обещать и заплатить – две вещи разные; сперва мы лучше сторгуемся, тогда пан и новости услышит.

В Чаплинском, видимо, боролись два чувства: желание услышать, что скажет Дачевский, и боязнь переплатить.

– Я не могу назначить цену, не зная за что, – отговаривался он.

– Пан покупщик, а я продавец, – спокойно заметил Дачевский, товару своему я цену знаю; без денег его не отдам, а, может быть, найдутся и другие покупатели.