Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова Страница 7

Минуты через три Корнилов сделал знак своему спутнику: опасность миновала. Он её чувствовал буквально корнями волос, ноздрями, каким-то неведомым прибором, находящимся внутри, там, где располагается душа. У Корнилова в момент опасности словно бы менялась температура тела, что-то сжималось, — впрочем, внешне это никак не отражалось, лицо капитана, как всегда, было спокойно.

Орел тем временем набрал высоту и разжал лапы. Дикобраз закувыркался вниз, на камни. Сообразительная птица — очень просто решила вопрос со своим завтраком, напрасно Корнилов считал, что этому удачливому охотнику будет непросто содрать с колючего зверька шкурку, орёл блестяще справился с задачей. Через несколько мгновений послышался влажный шлепок — дикобраз всадился в камни, и орёл неторопливо устремился к добыче, кучкой разваленной на земле, будто любимое блюдо.

— И так всегда, — философски заметил Керим. Сделал это совершенно по-русски.

Корнилов установил «лейку» на плоском камне, выровнял её, положив пару кремешков под бок, расчехлил объектив. Присел на корточки, вглядываясь в видоискатель, вновь поправил камеру. Керим следил за ним, лицо его хранило почтительное выражение — он первый раз в жизни присутствовал при фотографировании.

Отсюда, с горной высоты, было хорошо видно, как к крепости подошёл большой кавалерийский отряд и неспешно втянулся в мрачные каменные стены. Корнилов продолжал колдовать над «лейкой». По тем временам «лейка» с деревянным корпусом и объективом-гармошкой была передовым аппаратом, лучшим в мире, ею снимали и людей, и собак, и мошек, и львов. Наконец Корнилов припал к камере, накрыл голову халатом.

Пригодились навыки фотографирования, полученные в Академии Генерального штаба, очень даже пригодились. Не все офицеры любили заниматься этим делом, считая его холопским, местечковым...

   — Мойша из Жмеринки сделает это гораздо лучше, чем я, — говорил поручик Вальтер, однокурсник Корнилова, и имел на это суждение все основания. Корнилов не был с ним согласен: из каждого офицера в их учебном заведении готовили не только будущего начальника Генерального штаба, но и кадрового разведчика, а разведчик должен владеть фотоаппаратом не хуже, чем «Мойша из Жмеринки».

Через полминуты Корнилов поднялся, произнёс коротко:

   — Готово!

Дорога, ведущая в крепость, в эту минуту была пуста, капитан сложил аппарат, сунул его в хурджун, молча ткнул пальцем в гряду невысоких замшелых гор, вставших защитной стенкой на противоположной стороне, — перемещаемся туда. Керим согласно наклонил голову.

Крепость Дейдади плавала в горной чаше, будто яичный желток в скорлупе, была построена умелыми инженерами — явно поработали англичане, хотя ныне их к крепости не подпускают на пушечный выстрел... Слишком уж дотошно рассчитано всё, даже ширина главных ворот и расположение ворот боковых, башни, прикрывающие наиболее опасные направления, — всё было продумано так детально, что в крепости этой можно было жизнь прожить и не сдаться врагу. Интересно, кто же из английских инженеров корпел над проектом?

От разведчиков капитан знал, что англичане очень активно интересуются этой крепостью, засылают сюда своих агентов, но пока всё без толку — лбом мраморную плиту не прошибить, нужен лом... Интересно, куда же афганцы подевали инженеров-разработчиков, рассчитавших им толщину крепостных стен? Неужели рассчитались с ними золотом, а потом, привязав мешочки с дорогим металлом к поясам, вздёрнули на карагачах, растущих вдоль дороги? Что ж, такое тоже может быть.

Через пятнадцать минут Корнилов и его спутники скакали по пустынной дороге, уводящей их от крепости, потом у небольшого мостка через пенистую рыжую речку свернули налево, направляя коней в каменную теснину, и вскоре очутились в кривом сыром ущелье, под прикрытием каменных горбов тянувшемся параллельно дороге. Корнилов остановил коня, огляделся: нет ли чего опасного поблизости? Вдруг где-нибудь впереди в каменной схоронке сидит бородатый сорбоз и, положив на бруствер своё тяжёлое ружьё, нащупывает сейчас стволом неосторожных всадников?

Ущелье было пусто. Солнце поднялось в небо уже высоко, прозрачный воздух порыжел, сделался неряшливым, словно пропитался пылью, в воздухе, под небольшими тугими взболтками облаков висели огромные, тяжёлые беркуты.

Корнилов подал спутникам знак — двигаемся дальше. Находясь в Туркестанской артиллерийской бригаде, он много дней провёл за картой, изучая её, — карта была английская, укрупнённая, довольно точная, снятая опытным топографом. Английские экспедиционные войска всегда славились опытными топографами, готовыми нанести на бумагу не только каждый камень — каждый орлиный котях.

Ущелье сузилось, сделалось ещё более сырым — здесь, в каменных расщелинах скопилось много воды, — было оно грязным, опасным, кони шли по дну его осторожно, прядали ушами, словно боялись, что камни под ногами могут перевернуться, и тогда откроется лаз в преисподнюю. Корнилов бросал настороженные взгляды вдаль, прощупывал глазами дорогу, потом приподнимал голову, смотрел, что там наверху, — осматривал одну боковину ущелья, затем другую и снова переводил взгляд на мокрую скользкую тропку, по которой шли кони.

Дышать сделалось трудно: то ли высота здесь была уже приличная, то ли сырость выдавила кислород, в горле что-то противно поскрипывало, дыхание из запаренного рта вырывалось с трудом.

Другого пути к намеченной точке, откуда надо было произвести фотосъёмку, не существовало, только этот.

В нескольких местах на каменьях поблескивала наледь, копыта лошадей оскользались, конь Керима даже завалился на задние ноги, и текинец поспешно выпрыгнул из седла. Конь выпрямился, задышал тяжело. Текинец успокаивающе похлопал его ладонью по храпу, сунул в губы кусок лепёшки.

   — Осталось пройти немного, — проговорил Корнилов, — совсем немного.

Под копытами коней вновь застучали камни. Через двадцать минут Корнилов остановил свой небольшой отряд, показал рукой влево, на косо стёсанную гигантским топором макушку горы:

   — Мамат с лошадьми остаётся здесь, мы с Керимом пойдём туда.

Мамат с бесстрастным лицом перехватил поводья лошадей, Корнилов перекинул через плечо хурджун с фотоаппаратом и легко запрыгнул на большой, сплющенный с макушки валун. Керим двинулся следом за ним.

   — Может, я помогу нести вам хурджун? — предложил он Корнилову.

Капитан в ответ поправил чалму, съехавшую набок (чалма — это главное в одеянии настоящего азиатского мужчины), блеснул белыми зубами:

   — Не надо, Керим. И вообще, не считайте меня барином. Я такой же, как и все. Как и вы, Керим.

   — Слушаюсь, господин, — покорно произнёс Керим. В его понимании все русские офицеры имели высокое барское происхождение, а разговоры насчёт «считать — не считать» — это обычное словесное баловство, разговор для бедных. Корнилов понял это и сказал Кериму:

— Когда будет тяжело, я попрошу помочь, ладно?

Камни были скользкими, пальцы срывались с них, Корнилов до крови разбил правую руку — неосторожно мазнул костяшками по боковине валуна, попробовал вцепиться ногтями в скользкую твердь, но не тут-то было, он сполз на полметра вниз и приготовился ползти дальше, огляделся, прикидывая, куда можно будет в случае чего прыгнуть, но под ногу, слава аллаху, попал твёрдый, примерзший к плоти горы обабок, капитан упёрся в него каблуком и перевёл дыхание.

Хоть и поднялось солнце уже высоко, но в это мрачное, узкое ущелье лучи его не проникали, застревали вверху, на косых грязных склонах, и это обстоятельство рождало в душе невольную досаду.

В одном месте Корнилов остановился, предостерегающе поднял руку. Керим незамедлительно прижался к камню, сделался плоским, как тень, замер. В трёх метрах от Корнилова, около ноздреватого старого камня лежал пожелтевший клок газеты. Капитан глянул в одну сторону, в другую — нет ли чего подозрительного? — потом, сделав несколько бесшумных движений, подцепил газетный клок ногой, перевернул его.

Если верх газетного клока выгорел до древесной желтизны, пошёл разводами, то изнанка обрывка была совершенно белой. Выходит, кто-то был здесь совсем недавно, дня три-четыре назад. Ну, может, пять дней... Не больше.

Корнилов почувствовал, как внутри у него родился холодок, сдвинулся чуть с места, затих. Выходит, не один он имеет к этой местности «интерес».

Недалеко от газетного клока лежали две гильзы от браунинга. Корнилов осмотрел пяточки капсюлей — пробиты одним и тем же бойком, чуть затупленным, смещённым вправо. Хранили пустые цилиндрики гильз какую-то тайну, а вот какую, узнать не было дано.

Капитан ещё раз осмотрел гильзы, потом приподнял камень и загнал их прямо под него. Беспокойство, возникшее было в нём, исчезло. Люди, которые оставили после себя такие следы, не разведчики. Те после себя не оставляют ни газет, ни патронов, ни окурков — всё подбирают и уносят с собой либо закапывают в землю.