Иван Фирсов - Адмирал Сенявин Страница 7

Закрепив паруса, матросы спускались вниз, балагурили и шли перекуривать на бак. Возле мачт осталась лишь вахта. Несильный, но попутный ветер увлекал между тем корабли дальше на запад. Майское солнце, прежде чем зайти в этих широтах, долго катилось по горизонту, нехотя скрываясь в морской дали. За Гогландом ветер посвежел и стал задувать к западу. «Преслава» начала лавировать, часто меняя галсы. К полуночи развелась довольно крупная волна, и на выходе из Финского залива море заштормило по-настоящему.

Крепко спящий после вахты Дмитрий проснулся, ударившись лбом о переборку. В гардемаринской каюте, где жило шесть человек, царил полумрак, из иллюминатора пробивался серый сумеречный свет, давила духота. Все вокруг скрипело и ходило ходуном. Висевшая над столом лампа качалась, словно маятник, и нудно дребезжала. С верхней койки свесилась лохматая голова одноротника Квашнина:

— Небось, Митюха, мутит нутро у тебя?

Только теперь Дмитрий понял, что его сильно тошнит. Захотелось поскорее выбраться на свежий воздух. Он с усилием поднялся на койке. В этот миг корабль резко положило на борт, и Дмитрий стукнулся о стойку. Сверху и сбоку захихикали. Пересилив себя, он оделся и вышел из каюты. На палубе под трапом, прислонившись к переборке, сидели два матроса-первогодка и тихонько стонали, один из них испуганно крестился. Хватаясь за что попало, Дмитрий кое-как поднялся по трапу, приоткрыл люк и выбрался на верхнюю палубу. Резкий ветер и мириады мелких брызг сразу ударили в лицо и несколько освежили его. Цепко схватившись за леер, он сделал несколько шагов. Его опять замутило, и он опустился рядом со световым люком.

— Что, ваше благородие, мутит?

Над ним склонилась улыбающаяся усатая физиономия боцмана Пафнутьича. Побледневший Дмитрий, пытаясь в ответ улыбнуться, вяло кивнул головой.

— А вы стравите, — сочувственно сказал Пафнутьич и на вопросительный взгляд гардемарина отрыл широко рот, засунул в него два пальца и затем пояснил: — Определенно полегчает, потому вся нечисть наружу выплеснется. Только поближе к шпангоуту, штоб, значит, палубу не поганить.

Он помог Дмитрию подняться и подвел его ближе к борту. Проделав все, как посоветовал боцман, Дмитрий, к удивлению, почувствовал себя намного лучше, улыбнулся и с благодарностью произнес:

— Спасибо, Пафнутьич, и в самом деле полегчало. Теперь наперед буду знать, как эту хворость выводить.

Боцман добродушно ухмыльнулся, покрутил смоляные усы:

— Оно, ваше благородие, пообвыкнется, раз-другой — и все на место станет.

И действительно, не прошло и часа, Дмитрия снова затошнило, и приступы болезненной рвоты стали еще сильнее. Он опять стравил за борт и спустился вниз, в каюту. Все гардемарины лежали вповал и жалобно стонали в такт качке, когда корабль в очередной раз кренился на борт или взбирался на встречную волну. Кинувшись на койку, Сенявин впал в забытье. Его опять мутило. В эти мгновения почему-то вспоминал он свое тихое Комлево и мать. Будто сквозь сон послышалась зычная команда боцмана: «Пошел все наверх!» Но, обессиленный, он не мог даже поднять голову. В дремоте прошел час-другой, и наконец Дмитрий забылся в тяжелом сне. Однако утром, проснувшись, он не почувствовал мерзопакостных ощущений минувшей ночи. Голова не болела, и не крутило, хотя корабль покачивало. Вдруг захотелось есть. Потянувшись, он быстро вскочил и, увидев, что все гардемарины храпят, принялся дергать их и тормошить. Наскоро умывшись, побежал в гардемаринскую каюту, с жадностью выпил не один стакан крепко заваренного горячего чая, смачно закусывая булкой с маслом.

Наверх он успел вовремя, к подъему флага. Светило солнце, ветер посвистывал в снастях. Море еще катило седые валы, но качка заметно стихала. Все офицеры в белых кителях во главе со старшим помощником выстроились на шканцах. Из гардемаринов к подъему флага успели только трое, остальные получили позднее взбучку от старшего помощника. Команда в синих рубахах выстроилась вдоль борта.

За несколько минут до восьми часов наверх вышел, как всегда в ослепительно белом кителе, капитан первого ранга Сенявин, поздоровался с офицерами и поднялся на мостик, где находились старший помощник и вахтенный лейтенант.

— Флаг поднять! — раздалась команда вахтенного лейтенанта.

Все обнажили головы. Прозвучали восемь склянок корабельного колокола.

До обеда на корабле проводились артиллерийские учения. Гардемарины стояли на первой артиллерийской палубе рядом с артиллерийским офицером, который объяснял им правила снаряжения и наведения корабельных пушек.

С подъема флага — знамени корабля — начинался судовой день «Преславы», как и всякого другого корабля русского флота. Корабельная жизнь, размеренная и полная трудов, не затихала ни днем, ни ночью. Экипаж — душа корабля — нес свою беспримерную вахту, помогая соединиться сложному корабельному механизму с его естественной средой обитания — морем и ветром. Постичь премудрости вахтенной службы Дмитрию предстояло в следующую кампанию, нынче он постепенно приучался к корабельному ритму жизни, осваивал приемы и навыки содержания корабля в нужном порядке.

Все начиналось с побудки. На заре, лишь только звучали склянки — пять утра, — вахтенный лейтенант командовал с мостика:

— Команду будить!

Боцман выбегал на середину шкафута, останавливался у открытого светового люка, протяжно свистел в дудку и громко кричал:

— Вставать, ребята! Койки вязать! — и бежал на бак, в носовую жилую палубу.

Команда просыпалась не сразу. Матросы потягивались, крестились, перебрасывались прибаутками и шутками, но крепкие боцманские словечки таки поднимали их на ноги. Они вскакивали, быстро одевались, сворачивали и шнуровали постели в парусные чехлы-койки и укладывали их вдоль борта в специальные гнезда.

Умывшись забортной соленой водой и переодевшись в белые робы, матросы выстраивались во фронт на молитву. Сосредоточенно пели молитву, размашисто осеняя себя широкими крестами. Закончив молитву, матросы расходились завтракать. Если погода теплая, без дождя, ели прямо на палубе, расстелив брезент. Артельные матросы разносили приготовленные заранее коками кашу и крепкий чай в бачках. Гардемарины завтракали и обедали в своей гардемаринской каюте.

После завтрака начиналась приборка. Расписанные повсюду матросы чистили и драили корабль от киля до клотика. Разувшись, завернув до колен штаны, вооружившись скребками, камнями, парусиновыми ведрами и швабрами, гардемарины вместе с матросами вылизывали палубу. Терли ее песком и камнями, поливали из брандспойта, швабрили. Дмитрий быстро приноровился черпать воду ведром, то и дело опуская его из раскрытого пушечного порта на веревке за борт. Этому научили его матросы, но нужна была сноровка — на ходу того и гляди ведро могло улететь за борт навсегда. Закончив мокрую приборку, матросы драили до блеска все медяшки и подкрашивали железки. Одновременно с верхней палубой мыли борта, люки, прибирались в жилых палубах и кубриках, в трюмах.

И всюду, где терли, скребли, скоблили и драили, заглядывал неугомонный старший офицер. Следом, как правило, летели крепкие боцманские и унтер-офицерские крылатые словечки. На первых порах нелегко давались Дмитрию азы многотрудного матросского ремесла. Подчас кружилась голова, всю первую неделю ныла поясница, дубела кожа на руках, появились мозоли на ладонях. Иногда на палубе появлялся Иван Федорович, украдкой посматривал на племянника, едва заметно улыбался в пушистые усы.

После трехнедельного плавания, тихим июльским вечером, «Преслава» бросила якорь на Ревельском рейде. Унтер-офицеры объявили матросам, что назавтра капитан разрешил сход на берег, естественно, только части матросов, свободных от вахты и заслуживших это право усердной службой. Старший офицер объявил гардемаринам, что завтра все они пойдут на берег вместе с капитаном корабля. Обычно гардемарин-однокампанцев на берег отпускали с кем-либо из офицеров. На этот раз Иван Федорович взялся сам сопровождать их в Ревель. Он считал своим долгом обучать гардемарин, находящихся на борту его корабля, не только морской практике, но и правилам общежития и особенно поведению на берегу.

После первой беседы с племянником Ивану Федоровичу пришла мысль заняться его воспитанием. «Как-никак мальчонка седьмой годок растет без отеческого внушения», — думал капитан первого ранга. Делал же он это своеобразно, без нудных нравоучений, действуя через начальника Дмитрия — лейтенанта Прозорова, а иногда и боцмана. Да и времени для частого общения с племянником не было. У каждого из них в походе имелись свои обязанности. Дмитрий стоял положенные вахты, а Иван Федорович, как правило, дневал и ночевал на мостике. При плавании в шхерах и в непогоду он по двое-трое суток вовсе не покидал мостика.