Абель Поссе - Райские псы Страница 7

Слуги начищали потускневшую от сырых туманов бронзу. Укладывали кинжалы, шпаги, арбалеты. Заметим, что излюбленным оружием этих не слишком изысканных храбрецов была гаррота. Ею владели они с особым мастерством: уверенно могли уложить дикого быка. (А руку арагонцы тренировали, охотясь за каталонцами. Сей замечательный народ был обречен служить заслоном для прочих испанских земель.)

Снова раздается голос Фердинанда. Он велит привести собаку, струсившую во время атаки на третьего кабана. Берет легкий лук и, не внимая мольбам слуги, выпускает стрелу, и та пронзает пса насквозь, от затылка до хвоста.

Сразу видно: это настоящий мужчина. На алтарь справедливости, не колеблясь, принес он дорогую собаку. Стражники застыли в задумчивости (справедливая жестокость всегда почиталась в Испании).

И дело было, конечно, не в собаке. Выстрел этот говорил о великой силе характера. (Не кольнуло ли что в этот миг Атауальпу, последнего Инку?)

Изабелла — с трогательной косицей, в коротком плаще — крепко ухватилась за шершавый камень зубца и перекинула ноги через стену наружу. Фердинанд сделал вид, будто подтягивает подпругу мулу, и бросил взгляд наверх. Взгляд стальной, жесткий, акулий. Взгляд, взлетевший по гранитному скату, мягко замерший на крепких икрах и скользнувший к последней тревожной тени! В ушах у Фердинанда вдруг зазвенело от слабости. Он судорожно сглотнул воздух, вскинув голову, как попавший в трясину олень. Или как боец, получивший удар с неожиданной стороны. Перед глазами его стояла дразнящая тень, лощина. Лисий хвост, что мелькнул на рассвете в зарослях ежевики.

Изабелла же не могла отвести взгляда от затылка гостя. Ей вспомнилась холка быка в период гона, мощная шишка власти, колено римского гладиатора.

Девочка-принцесса почувствовала, как ноги ее слегка раздвинулись, как она мягко вспорхнула и стала кружить над затылком кузена-арагонца. Бледная бабочка-недотрога, что пляшет» вокруг огня. Когда же Фердинанд протягивал руки, чтобы схватить ее, она поднималась чуть выше, вся во власти капризной и хрупкой игры в полет.

Маленькая Хуана, затаив дыхание, следила за всем происходящим.

Она не могла сдержать злых слез. И даже несколько раз отчаянно взвыла, как зверек, которого настигает волна наводнения.

— Брат и сестра не должны так смотреть друг на друга!

Она почти повисла на веревках и в бешенстве стала раскачивать языки колоколов. Боа из истрепанных перьев совсем запуталось. А бой колоколов больше походил на звон разбивающегося стекла.

Хуана заскользила по канатам, вниз (во мраке башенного канала легким облачком летел небесно-голубой тюль). Спустившись, бросилась в исповедальню к благодушному Торквемаде, духовнику принцесс. В мрачном ящике, где монах проводил дни, стоял странный и резкий запах французского писсуара.

Священник выслушал новость, но не успел промолвить ни слова, Хуана мчалась в отчаянии к трону отца-короля. Надо было быстрее сообщить ему: Изабелла потеряла невинность, розабыв о приличиях, она отдалась своему кузенУ Фердинанду Арагонскому, переодетому козопасом.

— Никогда, никогда не получит она теперь кастильской короны! Меж тем арагонцы с рожами висельников раскладывали на красных от

крови плитах добычу. Уже была отложена в сторону кабарга, которую зажарят в поле, по дороге домой.

Но самый главный трофей — кабан, весь в кровавых струпьях, с комьями грязи и навоза в щетине, с расщепленной стрелой, впившейся в глаз, — не был предназначен королю Энрике, как можно было подумать.

То был дар любви, о чем и гласила billet-doux[19], адресованная Изабелле:

Для Изабеллы, принцессы кастильской,

сей поверженный кабан с нежным мясом…..

Не было никакого сомнения: за немудреными словами крылся тайный смысл. Как взволновал Изабеллу, кусок пергамента с черными пятнами крови! Она поспешила спрятать его в молитвенник.

Пять недель спустя безымянный посланник прибыл в Сарагосу, в Королевскую резиденцию и передал принцу Фердинанду, королю Сицилии, крошечного сахарного кабанчика с нацарапанной булавкой гривой. Грудь его пронзала раскрашенная, в пурпурный и желтый цвета щепочка. Письма не прилагалось.

Тайком от Хуаны, Торквемады и придворных соглядатаев изготовила Изабелла сей трогательный и понятный без слов символ.

Совсем легкий срез, как бы половинчатое обрезание — вот что было лужно Христофору, считал Доменико. Ведь н сегодня-завтра он пустится в жизненное плаванье.

Отец и сын направились в гетто. Глянув с высоты холма на море, Доменико с досадой проговорил:

— Вот к чему ты рвешься! Но тебя ждет разочарование: ты еще вспомнишь о козлах чесальщика, о спокойной жизни. Вспомнишь о похожих один на другой вечерах, о беспечных беседах за ужином, о крепком сне в собственной постели. Бог Яхве карает нас гордыней, мальчик. Чтобы погубить человека, достаточно дать ему то, о чем он мечтает.

Они вошли в лачугу Ибн-Соломона: то ли раввина, то ли знахаря. Чего тут только не было! Старинные вещи и кабалистический хлам. Забальзамированные 1ггицы и рыбы. Книги по мистике. Талисманы с изображением Изиды. Словом, старик занимался всем понемногу.

Он жил сам по себе, и к нему не цеплялись ни ортодоксы, ни диаспора. Коньком его было толкование снов — на рынке, по секину за штуку. Он, конечно, не ведал, что был пионером злосчастного психоанализа. Увидев Христофора, старик язвительно заметил:

— А вот и еще один мальчик готов прибиться к истинной вере! И стал раскладывать инструменты: ножички, промытые смесью уксуса и виноградной водки, тонкие шерстяные тряпочки, точильный камень, горшочек с паутиной, которая считалась отличным заживляющим средством.

Взволнованный Христофор глянул на стену. Там висела геометрическая схема Древа Жизни с тридцатью двумя бегущими от него дорожками. С веток Древа свисали бумажки, на каждой из них указана дата истечения какого-то срока (старик давал ссуды — надежным людям и под умеренные проценты). Рядом — бронзовая звезда Давида, сочлененная так, что в мгновение ока могла превратиться в. Святой Крест. Хозяин был искушен во всем, что касалось pogroms.

Он точил нож и объяснял:

— Всякая Магия идет от Сетха, сына Каина, зачатого у райской стены, но уже снаружи. Имей в виду, мальчик, сперва магия была бунтом и возмущением, а затем начала учить покорности, Разум должен повелевать, инстинкты — подчиняться. Кто забудет сей закон Яхве, не умрет в своей постели. Не сомневайся…

Доменико заранее условился с раввином: им нужно обрезание практичное, чтобы мальчик без хлопот мог получить место в мультинациональной компании. Ибн-Соломон предложил свой фирменный способ, годный на все случаи жизни: «обрезание плюривероисповедальное». Пусть оно не покажется достаточно убедительным для синагоги, зато вполне устроит банкиров, судовладельцев и ростовщиков. А главное, не подставит юношу под удар антисемитизма, крепнущего вместе с новыми империями. (Перемены коснулись всего. Со всех четырех концов цивилизованного мира шли вести о том, как евреев с энтузиазмом побивают камнями и отправляют на костер.)

Ибн-Соломон несколько раз провел лезвием ножа через пламя зеленой свечи (той, при свете которой бросались кошачьи кости для предсказания судьбы). Затем окунул нож в золу от ладана. И грубо пошутил:

— Не бойся, парень. Я набил себе руку, холостя баранов в Ливане… И неожиданно быстро, пока Христофор еще гадал, будет ли больно, отхватил кусочек кожицы.

— Да, мы единственный народ, законченный вручную! — сказал старик, — Промывай рану дважды в день борной кислотой, и скоро все у тебя потечет как надо. Будет жечь — смажь свиным салом. Будет кровоточить — приложи паутину. Да не забывай, селезня за хвостик ловят… Ну вот, теперь ты можешь по субботам быть избранным, по воскресеньям — гоем.

Он бросил кусочек человечьей кожицы в коробку, где другие такие же успели уже потемнеть и высохнуть, точно изюм. С гордостью мастера встряхнул коробку: послышался звук, похожий на шуршание кожаных денег — такие использовали для торговых сделок персидские погонщики верблюдов.

Ибн-Соломон получил условленное: добрый кусок ягненка и отрез плотной саржи.

— Ну, значит, мы подправили задумку Яхве, мальчик! Отныне ты — demi[20], как говорят франки. Только смотри не напутай, предъявляя свои документики!

Христофор прикрылся салфеткой, специально связанной сестрой Бланкитой из лучшей шерсти, к тому же выстиранной в дождевой воде и прожаренной на солнце.

А две недели спустя они уже искали, в какой из крупных торговых домов пристроить Христофора: Дориа, Пинелли, Берарди (с главной конторой во Флоренции, где хранился капитал семейства Медичи). Под конец на него решили посмотреть в банкирском Доме Чентурионе.