Сергей Махов - Пляска Св. Витта в ночь Св. Варфоломея Страница 7

Особое озлобление Рима вызвало то, что Париж под дело о резне в ночь Св. Варфоломея начал требовать денег. Чем-то это напоминало сегодняшнюю Украину, которая тоже клянчит по всем странам деньги на убийство своих подданных, которые посмели иметь отличное от правительства мнение.

Вообще желание получить гешефт на крови было манией Екатерины Медичи весь остаток 1572 года. Но ей отказывали везде — в Испании, в Венеции, в Риме, в Италии. Неожиданно Францию начали сторониться, кроме тех дел, которые без ее участия решить было нельзя. Попытка опять женить либо Анжуйского, либо Алансона на испанской или португальской инфанте просто провалилась — с французами после Варфоломеевской резни просто никто не хотел родниться.

Наоборот, и Испания и Рим выставляли Франции новые условия (точно так же как сейчас Запад выставляет условия Украине или России): "Нет, ну то, что вы своих гугенотов просто так перерезали — вы молодцы. Мы бы так не смогли конечно, но восхищены. Но давайте ка вступим в Христианскую Лигу!" А Христианская Лига означала для Франции разрыв с Турцией, на что Медичи пойти не могла никак, ибо это ставило ее в подчиненное положение к Испании, и берберийские пираты принялись бы за ее южные берега с большим удовольствием.

Венеция на словах поздравила Францию с избавлением от гугенотской угрозы, но резко перекрыла кредиты МВФ, говоря что ее рейтинг понизился до уровня Ca- все свободные средства направлены на войну с турками.

Вобщем, если подвести итоги, Варфоломеевская ночь низвергла Францию в политический бойкот со стороны других стран, хотя все на словах признавали — да, конечно же, ничего необычного. Король имел право так поступить.

Еще одно неожиданное отступление

«Приняв необходимые меры по обеспечению своего регентства в период междуцарствия, в частности, разослав соответствующие заявления, подписанные в том числе и Генрихом Наваррским, губернаторам провинций, Екатерина Медичи направила нарочного в Польшу, дабы вызвать герцога Анжуйского, теперь уже Генриха III, обратно во Францию. Король Польский, которому за несколько месяцев успели до смерти надоесть и страна, и его теперешнее положение, с готовностью откликнулся на призыв. Тайком покинув королевский дворец в Кракове, он, преследуемый пустившимися в погоню подданными, устремился к границе, которую сумел благополучно пересечь. Поскольку прямой путь через протестантские княжества Германии ему был заказан, ехать пришлось окружным путем, через Австрию и Италию. В Вене император Священной Римской империи Максимилиан I оказал ему роскошный прием, втайне рассчитывая, что новый король Франции женится на его дочери, вдове Карла IX. Продолжив путь, беглец прибыл в Венецию, где дож устраивал в его честь такие празднества, которые невозможно было и представить себе во Франции. Жизнь в Венеции настолько понравилась Генриху, что он застрял там на целых два месяца и пробыл бы еще дольше, если бы Екатерина Медичи не приняла решительные меры, дабы поторопить сына с возвращением на родину. 

Когда он прибыл в родные пределы, французов поразили происшедшие с ним перемены. Их новый король, считали они, переменился не в лучшую сторону, хотя и прежде замечали в нем много такого, что не могло понравиться благородным господам, пытавшимся выглядеть элегантными и утонченными, но в сущности остававшимся солдафонами вроде Монлюка. Когда Генрих III был еще ребенком, фрейлины его матери часто забавлялись с ним, наряжая в женское платье, опрыскивая духами и украшая, как куклу. С детства у него осталась привычка носить плотно облегающие камзолы, кольца, ожерелья, серьги, пудриться и красить губы помадой. В остальном же он был вполне нормальным принцем: участвовал в придворных попойках, не пропускал ни одной юбки и, по свидетельству хрониста, заслужил славу «самого любезного из принцев, лучше всех сложенного и самого красивого». Пребывание в Венеции, где он предался самому безудержному разгулу, резко изменило его. Костюмированные балы, фейерверки, карнавалы опьяняли его, пробудив в нем скрытую чувственность и порочную склонность к извращениям. Генрих стал любовником куртизанки Вероники Франко, подруги Тициана. Именно эта рыжеволосая красавица приобщила его к занятиям, по словам современника, «не очень приличным и крайне порочным, именуемым итальянской любовью (так в это время называли гомосексуализм), чего король никогда до этого не пробовал». Генрих покинул Венецию другим человеком.

По возвращении в Париж он устроил свою жизнь наподобие карнавала или бала-маскарада, преобразив свои тело и душу. Сначала он стал носить серьги, затем ввел в моду пышные короткие панталоны выше колен, напоминавшие фижмы. Наконец, как-то раз на Крещение он появился перед ошеломленным двором, одетый в казакин с круглым вырезом на обнаженной груди, с шеей в расшитых брыжах, с волосами, перевитыми жемчужными нитями, посасывая конфеты и играя шелковым кружевным веером. «Его выщипанный подбородок, — с отвращением пишет гугенот д’Обинье, — его лицо, вымазанное румянами и белилами, его напудренная голова заставляли думать, что видишь не короля, а накрашенную женщину. Он весь день не снимал этого костюма, настолько чудовищного, что при виде его в первую минуту невозможно было решить, видишь ли короля-мужчину или женщину-королеву». Генрих III ввел при дворе этикет, якобы заимствованный из придворных обычаев Византии, а чтобы придворные могли обращаться к нему как к женщине, первым принял титул Величества (Majesté), по-французски имеющий женский род. Пьер Ронсар писал одному из своих друзей: «Не удивляйся, если ты видишь, что наша Франция служит теперь посмешищем для народов и королей. При дворе только и разговору, что о Его Величестве: Она пришла, Она ушла, Она была, Она будет. Не значит ли это, что королевство обабилось?»

извлечение из Балакина В. Д. "Генрих IV" — М.: Молодая гвардия, 2011.

10

Весть о резне в Париже разнеслась по всей Франции.

Цитата из Эрланже "Резня в ночь Св. Варфоломея": "В пятницу 29‑го в 10 часов утра губернатор Лиона Мандело получает от господина Мориса дю Пейра, кавалера ордена Св. Михаила, совершенно иного рода королевское письмо, датированное 24 августа (после пересмотра позиции, который произошел в тот день к полудню). «Никоим образом не в нарушение, – пишет Карл IX, – Эдикта об Умиротворении, который я, напротив, желаю поддерживать, как никогда ранее, прошу Вас дать понять, что каждый должен пребывать в покое и безопасности в своем доме, не брать в руки оружие и не задевать друг друга под страхом смерти».

Губернатор долго беседует с Дю Пейра, затем созывает городских эшевенов. Решено, что гугеноты будут защищены и что городское ополчение должно позаботиться об их безопасности. Но фанатики не отказываются от возмездия, на которое надеялись 10 лет, возбуждение нарастает, ширится. Мандело боится, «как бы все население не взбунтовалось», теряет голову и, кидаясь из крайности в крайность, приказывает реформатам явиться в его отель.

Тех, кто приходит, немедленно арестовывают, заточают в тюрьму, отводят в дом архиепископа и монастыри. Имущество протестантов охраняется как спорное. В течение ночи имеют место различные посягательства.

Воскресенье, 31‑е. Группы вооруженных людей, выкрикивающих угрозы, собираются на перекрестках. Мандело добивается тем не менее сохранения порядка до послеполуденного времени. Тут новость о возмущении, охватившем Ла‑Гильотьер, побуждает его поспешить в это отдаленное место.

Тут же фанатики врываются в тюрьму, где из заключенных погибает от семи до восьми сотен. Резня осуществляется «без шума и возмущения», – как напишет Жан де Массо своему брату в Париж. Это означает: без какого‑либо сопротивления.

Гудимель, один из тех, кто составляет славу Франции, композитор Гудимель, автор музыки к псалмам Клемана Маро, гибнет вместе с капитанами, адвокатами, столярами, мастерами золотых дел.

Капитан Ретце сообщает подробности: «Г‑н де Лион (Мандело) велел всех их зарезать и всех раздеть донага и везти в лодках по воде, убивать в домах, повсюду, где их можно найти, и день и ночь бросать в Сону и Рону. Есть еще большое количество реформатов в тюрьме, называемой Роанн, и есть у Целестинцев. В этом месте дозволено выйти некоторым, обратившимся в католическую веру».

Известному числу этих несчастных удается ускользнуть из цитадели и найти убежище, кому в Брессе, а кому за укреплениями Монлюэля."

В принципе по похожему сценарию все происходит и в других городах — Руан, Орлеан, Ла Шарите, Тур, Сомюр, Бордо, Мо (в последнем городе за компанию прирезали и одного католика — но зато какого! Сборщик королевских податей). Убийства продолжаются до 20-х чисел сентября.