Вернер Хейденстам - Фольке Фюльбитер Страница 7

— После твоего самый богатый двор в округе мой, — отвечал Фольке Фильбютеру Ульв Ульвссон.

Фольке вздрогнул, словно перед ним только что распахнулась потайная дверь, за которой он увидел тайный ход, о существовании которого не подозревал раньше. Он не умел лукавить. Множество мыслей вихрем пронеслись у него в голове. На некоторое время ему показалось, что теперь нить разговора перешла в его руки и настал его черед предлагать и советовать. Он недоверчиво посмотрел на Ульва Ульвссона и спросил, понизив голос почти до шепота:

— А не кажется ли тебе, сосед, что главный наш разговор еще впереди?

Он хлопнул Ульва Ульвссона по плечу и тут же снова отпрянул, встретив настороженный взгляд гостя.

— Все, что хотел, я тебе уже сказал, — ответил Ульв Ульвссон после долгой паузы, словно желая тем самым окончательно развеять все сомнения. — Однако признаю, что пока я сюда ехал, разное приходило мне в голову. Я ведь тогда еще не знал, как ты живешь. На границе наших с тобой владений я остановился напоить быка, и в тот момент подумал о том, что у тебя, как и у меня, вероятно, есть дети, и что между двумя домами нет союза прочнее, чем брачный.

— Ты откровенен со мной, Ульв Ульвссон.

— Дай же мне договорить. Так вот, стоило мне только войти в твою избу и увидеть твоего сына, как эти мысли улетучились прочь. Твой сын полукровка, и я считаю, что моя дочь слишком хороша для него.

— Долог день девицы, которая сидит и ждет жениха, сосед, и ты не должен быть так суров с нею, — сказал на это Фольке Фильбютер. — Твоей дочери понравится в Фолькетюне. Сладко будет она спать под моей крышей, сытно есть за моим столом.

— Что–то я не вижу у тебя стола, Фольке Фильбютер, — отвечал на это Ульв Ульвссон, — а моей дочери хорошо и там, где она сейчас. Нет в твоей Фолькетюне ни обычая, ни порядка. Рабы так и пялятся, будто в жизни человека не видели.

— А знаешь ли ты, сосед, что я хёвдинг и имею три корабля?

Ульв Ульвссон улыбнулся.

— Звучит как сказка, но люди говорят, что это правда.

— Первый нищий явился сегодня ко мне во двор, — продолжал Фольке Фильбютер. — Ты сам сказал, сосед, что предвещают такие птицы. Выбирай же теперь: война или союз между нашими домами.

Ульв Ульвссон повернулся, как будто собрался идти, но потом остановился и посмотрел на Фольке.

— Этого я один решить не могу.

— Разве у тебя есть взрослые сыновья? — удивился Фольке.

— И они становятся очень упрямы, когда речь заходит о сватовстве сестры, — кивнул Ульв Ульвссон. — Мы древний род, и все наши предки были лагманами, однако не считай нас заносчивыми. Кто знает, быть может, яркие тряпки твоего полукарлика больше придутся по душе моим сыновьям, чем мне. Как я ступил под твою крышу, так и ты имеешь право ступить под мою со своим делом. И тоже можешь встретить насмешку или отказ. Однако я не против разумной сделки. Друзьями мы с тобой не станем, но я хотел бы, по крайней мере, не видеть в тебе врага. Возьми мой плащ. Разве не собирался ты одолжить его у меня?

Фольке Фильбютер завернулся в плащ Ульва Ульвссона и застегнул на вороте застежку. Потом он направился к своему сундуку и достал оттуда шкатулку из липовой древесины. В ней лежал маленький золотой венец. Изящно переплетенные дубовые листья выглядели как живые. Дворня вытянула шеи: никогда прежде не доводилось им видеть такой красоты. Только теперь они по–настоящему прониклись уважением к своему хозяину.

— Вот что она получит, — сказал Фольке Фильбютер. — И еще шитое серебром покрывало, и золотой перстень с браслетом, и белого жеребца со сбруей. Ты еще увидишь свадьбу в Фолькетюне, Ульв Ульвссон.

Ульв Ульвссон помог соседу усесться в повозку, которая оказалась слишком тесной для такого грузного пассажира. И когда Фольке наконец устроился на скамейке со своим ларцом на коленях и вол зашагал через луг, дворня долго еще слышала, как хозяин перечислял свои сокровища, пока его голос не смолк в дали:

— Две серебряные ложки она получит, и двести двадцать локтей домотканого полотна, и перину, и подушку на птичьем пуху, и подушку на скамью с золотой вышивкой, и пятьдесят марок серебра… А ее братьям я дам по рубахе с серебряными пуговицами… а ты, Ульв Ульвссон получишь два полных воза обмолоченного зерна… Хотел бы я посмотреть на того, кто скажет «нет», кривоногий Ас — Тор!

После отъезда хозяина в доме все смолкло. Внезапно тишину нарушил удар кнута. Таким образом староста дал рабам понять, что на сегодня они свободны, и вскоре серая толпа разошлась во дворе.

Ингевальд все еще стоял в дверях. От стыда у него перехватывало дыхание и горело лицо. Словно только сейчас открылись его глаза, и он вдруг увидел кучи мусора и грязь в доме и впервые почувствовал, как воняют развешенные на стенах телячьи шкуры. Он вспоминал, как жалок был его богатый отец со своей шкатулкой на коленях, каким дикарем выглядел он рядом с почтенным соседом. Никогда еще не видел Ингевальд такого человека, как Ульв Ульвссон, никогда не слышал таких гордых и разумных речей. Мучили юношу и мысли о старом Якобе, холодные губы которого он до сих пор чувствовал на своем виске.

Ингевальд выскочил во двор, чтобы по своей привычке последовать за рабами, но не нашел там ни одного человека. Тогда он вспомнил, что, выходя на улицу, дворовые о чем–то перешептывались. Его еще удивило, что даже Тува, вместо того чтобы, как обычно, забиться в свой угол, вышла вместе со всеми из избы.

— Ингевальд! — позвал голос из–за сарая.

Но и там никого не оказалось.

Скот был на пастбище. Ингевальд оглядел пустые стойла с паутиной в углах.

— Ингевальд! — позвал голос из другого конца дома, вялый и невнятный, как у раба.

Но и там было пусто.

Ингевальд начал подозревать, что дворовые смеются над ним. Неужели даже они его презирают? Разве его вина в том, что он рожден не от свободной жены?

Никого не мог найти Ингевальд, как ни искал. Богатый наследник Фолькетюны, разодетый в цветные тряпки, он стоял на дороге, между еще свежими следами колес на примятой траве, а усевшаяся на карниз стайка сорок высмеивала его.

Тут он вспомнил, что последние несколько ночей многие рабы убегали куда–то из избы, другие же перешептывались и иногда всхлипывали, не давая ему спать. От него что–то скрывали.

Обиженный, Ингевальд побрел в лес, без всякой цели, просто для того, чтобы выплакать или развеять душившие его слезы. Стоял безветренный летний вечер. Неподвижные дубы казались еще выше. В воздухе деловито жужжали последние шмели, еще не успевшие забраться в свои обросшие мхом гнезда. Вон белка высунула головку из своего дупла разведать погоду. Убедившись, что на небе ни облачка, она выбросила кусочки мха, предохранявшие ее жилище от холода, и вскоре по лубяной крыше святилища Фольке, что стояло как раз под ее деревом, застучала ореховая скорлупа. Этот звук вывел Ингевальда из оцепенения, и он отвернулся, чтобы ненароком не встретиться глазами с храмовыми идолами. Он боялся их, но еще больше — стыдился, поскольку уже не смел причислять себя к роду, который они защищали.

Неподалеку от дороги находился источник, где, как считалось, обитали благосклонные к людям духи. Ингевальд часто сиживал на его берегу, любуясь своей веселой одеждой и огромными серебряными кольцами в ушах. Иногда ему чудилось бледное женское лицо, и тогда, охваченный внезапным порывом, он был готов броситься в объятья водяной девы. Но на этот раз он увидел себя глазами Ульва Ульвссона.

— Все так, — произнес Ингевальд, всхлипывая, — у меня щеки словно из дубленой кожи, и не краснеют, сколько ни щипай. И волосы как конская грива. Никогда не стоять мне на тинге рядом со свободнорожденными мужами. Приди я туда, никто не будет меня там слушать. И все станут смеяться над моими тряпками.

С этими словами Ингевальд сорвал с себя разноцветную рубаху и плюнул в свое отражение. А потом побрел дальше и вскоре заметил, что движется как раз по направлению к месту, где обычно проходил тинг. Тогда Ингевальд ускорил шаг. Ему подумалось, что, коль скоро ему никогда не придется держать речь на почтенном собрании, он может, по крайней мере, высказать свое горе священным каменным глыбам.

Постепенно дубовый лес редел, уступая место крестьянским пашням. Наконец показался огражденный плоскими каменными глыбами тинговый холм. К удивлению Ингевальда, он кишел народом. Первой мыслью юноши было спрятаться, словно он, раб, находился в запретном для него месте. Однако, наблюдая из–за кустов, Ингевальд не обнаружил в толпе собравшихся ни одного синего плаща. Только серые и домотканые, как у рабов и дворовых. Многих он узнал, это были люди его отца. Возле одного из камней сидела уставшая от жизни Тува и, как всегда, кряхтела. Не на этот ли холопский тинг убегали они последние несколько ночей? В лагмане, который, опершись на посох, держал речь в центре круга, Ингевальд узнал Якоба. Время от времени старик просил тишины и замолкал, и тогда становилось слышно, как стрекочут сверчки в мокрой, душистой траве.