Аркадий Савеличев - Последний гетман Страница 70

– Пока далеко не все, ваше сиятельство, – без показной бравады признался господин Соседкин. – Но я раскопаю этого Хорвата!…

– Раскопай, милый, раскопай, а я потом его… закопаю! – сам подивился удачной шутке.

Две недели всего и прошло, как откланялся господин Соседкин, а уже явился с объемистым отчетом. И с пожеланием вполне разумным:

– Я оставлю вам, ваше сиятельство, а сам еще побегаю туда-сюда. Есть предположение, что сей Хорват скупленные земли еще и в аренду сдавал.

– Добро, Аристофан Меркурьевич. Но бегать лучше – на лошадях. Передай моему конюшему: парную бричку с полной провизией для разъездов. Тут печать не нужна. Единого слова довольно.

Копаться с бумагами Кирилл Григорьевич не любил, но что поделаешь, если сам же и втравил своего секретаря в это дело. «Ох, лень моя ленивая», – поохал он, но засел в своем кабинете. Каково же было его удивление, когда сразу наткнулся на свои опасения! В подшитых и пронумерованных бумагах были, по сути, доносы на Хорвата. Но так хитро составлены секретарем, что сами поселенцы и не подозревали о том; ставили то сербское имя, то имя русской прописью, а то и крестик, коль неграмотны оказались. Но суть везде одна, примерно такая: «Ясновельможный пан гетман. Наш добрый полковник Хорват сдал нам в аренду землицы, так не позволяйте ее отнимать, мы за нее исправно платим, сколь скажут…» Вот так-то! Кто скажет, куда и кому идет плата? Еще Елизавета Петровна установила, что поселенцы свободны от всяких податей, служб и налогов; земледельцы – на тридцать лет, горожане, записавшиеся в Петербурге и в Москве, – на пять лет, а в прочих городах на десять лет. Киев-то как раз и попадал в эти «прочие». Каждому давалось вспоможение деньгами без процентов, и то с уплатою по прошествии десяти лет. Кто селился колониями и местечками, тем давалось право собственного управления. А чтоб брать деньги за землю – о том и речи быть не могло! Селили-то всех этих сербов, болгар, молдаван и валашцев, чтоб они живым щитом Россию ограждали, по самой границе. Ах, Хорват, проходимец Хорват!…

Пока читал бумаги и возмущался, Аристофан кучу новых нагреб. И даже подвел точнейший итог: полковник Хорват за счет земляков положил себе в карман 64 999 рублей!

– Что ж ты, Аристофан Меркурьевич, цифру-то до полной тысячи не округлил?

– Нельзя, ваше сиятельство, – со всей обстоятельностью отвечал Аристофан. – Так по бумагам выходит. Иначе подлог будет.

Кое-что из этих цифр Кирилл Григорьевич знал еще со времен Елизаветы Петровны. Не предполагал, правда, во что это выльется. Но все ж настоял, чтоб создали комиссию. Дворцовые перевороты все свернули. Сейчас они с Аристофаном засели за писание отчета для правительственного Сената. А в конце резюме: «Поелику никакого порядка с поселенцами нет, то предлагается создать «Ведомство опекунства иностранных поселенцев». Хорвата турнуть, а сие дело поручить какому-нибудь русскому генералу».

Отправив Аристофана с отчетом прямиком в Сенат, гетман малость струхнул: Господи, да на него же ко всему прочему и навесят это «Ведомство»!

Но он ошибался…

Зная вроде бы распрекрасно Екатерину Алексеевну, да и нравы подчиненного ей Сената, все же не предполагал такой шустрости. Месяц всего и прошел, как отправил Аристофана в Петербург, – а он уже тут как тут, на пороге. С выпиской из постановления Сената. Угостив обедом расторопного секретаря, гетман привезенный из Петербурга пакет именной хотел отложить до завтра, но Аристофан, конечно, зная содержание, настойчиво посоветовал:

– Хоть мельком, да сейчас взгляните, ваше сиятельство.

Что ты будешь делать! Вместо десерта ломай сенатскую печать…

Ну-ну, что там?

«Поелику…» Ох, везде эти «елики»! Но глаза уже схватили первые строчки, побежали, раскрывшись от удивления, дальше. «Поелику мало охотников переселяться на украины России, да и вследствие дурных слухов о правосудии в России же, так следует назначить доверенных людей для заведования колонистами. Тогоради именным указом Сенату учреждается Канцелярия опекунства иностранных колонистов…»

Ну ладно, вместо «Ведомства» будет «Канцелярия». Все ж хоть что-то?

«…и Президентом ее назначается генерал-адъютант и действ, камергер граф Григорий Орлов…»

Так расхохотался гетман, так лихо вскочил из-за стола и в пляс от восторга пустился, что Аристофан перепугался:

– Ваше сиятельство…

– Мое, мое, Аристофан Меркурьевич, – маленько утишил свой пыл гетман. – Налей. За это выпить надо.

Приятное поручение Аристофан быстро исполнил и уже с довольным видом спросил:

– Так я хорошо исполнил поручение?

– Рас-прекрасно! Иди отдыхай, а я тут еще один посмеюсь…

Что-то язвительное проскользнуло в голосе гетмана, но не лезть же секретарю с дальнейшими вопросами. Он откланялся и ушел к себе, благо покои ему были отведены тут же, в боковом приделе дворца.

Оставшись один, Кирилл Григорьевич похаживал по гостиной, вслух себя, уже без всяких обиняков, ругая:

– Ах, хохол-мазница… валяй дразниться!… Как это я сразу-то не уразумел? Мало, мало чинов у Гришеньки! Нужны ему чины. К полученному графству, генеральству и камергерству еще что-нибудь существенное. Да что Гришеньке, с его-то солдафонским умишком поручишь? Все завалит, все провалит, а Государыня расхлебывай. Нет, нужна должность… но такая, чтоб и делать ничего непотребно. Ай да гетман! Должность-то такую как раз и предлагает. Президентом сей непонятной должности будет Гришенька, а отвечать за все гетманьку придется, поелику колонисты-то под его рукой, на его Украине. Пусть там не фанфаронит с казачками, а Государыне своей потребный авторитет приносит.

За это прозрение еще следовало выпить, что он уже без Аристофана и исполнил. Продолжая вопрошать пустые стены:

– Так, Екатеринушка? Так, и не спорь. Ибо я не столь глуп, как Гришенька. Буду благодетельствовать своим сербам… под таким-то славным руководством!

В Сенатском указе все было расписано и прописано – как жить да быть руководителю новоявленной «канцелярии». А именно: каждый колонист, приехав в Россию, должен явиться в эту «канцелярию» и объявить – желает ли записаться в купцы, мещане, цеховые ремесленники или свободные хлебопашцы… Гм!… То есть людишки из той же Новой Сербии должны тащиться в Петербург и получить «разрешение», а президент канцелярии должен восседать там за столом и благостно поджидать их…

Нет, истые шутейники составляли сей именной указ! Когда же Гришенька будет пить любимое винцо и под него творить свою любовь – к ней, к страждущей Екатеринушке?!

Под свой хохоток Кирилл Григорьевич, гетман малороссийский, и вышел на берег Сейма, чтоб прогуляться…

VI

Уже октябрь надвигался, а летняя осень никак не кончалась. На Сейм наплывали высокие южные облака; даже малое северное поветрие они гнали прочь, к студеным морям. На обрыве было тихо. Как всегда, когда приезжал в Батурин, ставили голубой шатер – под цвет ли воды, под цвет ли небушка. Охрану гетман отмахнул рукой вправо, ко дворцу; слева еще старые валы дыбились, там и полагалось быть нескольким пикетам. Крепость все-таки, не только дворец. Правда, со времен Мазепы до этих берегов татары не доходили, но порядок есть порядок. Гетманская столица, при сильных караулах и даже при пушках. Где ж им и быть, как не в здешнем арсенале. Весь воинский скарб из Глуховской крепости постепенно перетаскивали сюда. Трехэтажный чудо-дворец, вознесшийся над Сеймом, имел глубокие подземные казематы, как и положено всякой крепости. Но снаружи ничуть на крепость не походил. Итальянские зодчие, которых он с трудом отбил у Алексея – сквалыжил братец, сам занятый строительством в здешних поместьях, – славно посмеялись над старшим братом. Где ему было угнаться за гетманом, который возводил свою новую столицу! В трехэтажном обширном дворце, не говоря уже о жилых помещениях и службах, была обширная библиотека, картинная галерея, а главное – театр. Ну как можно жить в такой глухомани без театра? Целая итальянская труппа бездельничала в подсобных помещениях, называя его репетициями. Знал хозяин, что они репетировали! В первый же вечер, как приехал, артистки чуть не закусали его, отстаивая каждая свой кусок гетманского мяса. Только благодаря ихнему соперничеству и удалось вырваться в свою спальню, а там уж стража на часах. Не моги, мадам! Не моги, синьора!

«Боюсь, что будет многовато этого удовольствия», – даже посетовал обкусанный, но все еще живой хозяин, в счастливом одиночестве посиживая у шатра, где был накрыт вполне изрядный столик. Дежуривший на невидимом отдалении камердинер знал, что в случае какой нужды будет привычный сигнал – песенный взрыв по-над рекой.

Ох, гусли мне в покоеЛюбовь велят звенеть!…

У камердинера гусли соединялись с гусями, но никакого гогота сегодня не было. Тих и радостен был послеобеденный отдых гетмана. Он смотрел в заречье, в далекие луга, с нагорья видимые на десяток верст. От устатку ли, от вина ли гордо поднятая голова начала потихоньку опускаться вниз, а вместе с ней и взгляд с лугов заскользил к реке, все ближе, ближе, с дальнего берега к этому своему. Маленько лодки за глаза по-цеплялись, маленько плоты, казацкая ватага с «писнями» прошла по бережку, девчушка корову хворостиной прогнала, одинокая ветла покачалась внизу и…