Роберт Крайтон - Тайна Санта-Виттории Страница 71

— Вы действительно пускаете в ход все эти предметы? — спросил он.

Бомболини его вопрос показался глупым, но Бомболини был не прав.

— Нет, не часто, — сказал Ганс. — Приходилось, конечно, пользоваться, но обычно достаточно бывает вот этого, видите? — И он указал на магнето, к которому они уже подсоединили электрический провод, идущий от ручки металлического молотка.

— Ты готов? Все проверил? — спросил Ганс.

Отто кивнул. Ганс крутанул ручку магнето, раздался треск, из головки молотка посыпались искры, и молоток начал слегка подпрыгивать на деревянном столе.

— Вот и они ведут себя точно так же, — сказал Ганс фон Пруму. — Люди. Тоже подпрыгивают.

— Да, и визжат, к сожалению, — сказал Отто. — К этому не сразу привыкаешь.

— Некоторые берут даже верхнее «до», — сказал Ганс. — Только это не очень-то мелодичное пение.

Тут они снова улыбнулись друг другу.

— И при этом они все время смотрят сюда, — сказал Отто, указывая на столик с инструментами. — Боль, конечно, невыносимая, но они смотрят сюда, вот на эти щипцы, к примеру, и думают, что самое страшное мы бережем напоследок.

— И начинают говорить.

— Дождаться не могут, когда им позволят говорить. Требуют, чтобы им дали говорить. Вопят во все горло, что хотят признаться, молят об этом.

— И мы иногда позволяем им тут же.

Фон Прум поймал себя на том, что облизывает губы, и, сделав над собой усилие, перестал.

— И как долго? — спросил он. — Как долго это продолжается?

Эсэсовцы переглянулись.

— Иногда минуту. Иногда пять минут. В среднем три-четыре минуты, верно, Ганс?

— Да, три-четыре минуты. А им кажется, что они пробыли на этом столе часы. Мы потом иногда спрашиваем их — ну, тех, с кем занимались.

— Время — странная штука, — сказал Отто. — Боль растягивает время.

— Да, время — штука странная. Мы как-то видоизменяем его. Иной раз закончишь работу, подымешь голову, и даже удивительно, что все еще светло и ночь еще не наступила. Ну, я готов. А ты? — Ганс поглядел на Отто, затем на капитана фон Прума.

— Последний вопрос, — сказал капитан. — Откуда вы знаете, что они говорят правду?

— Потому что они всегда говорят правду, — сказал Ганс. — Когда мы по-настоящему пускаем из них сок, понимаете? Когда мы их припекаем как следует. Но мы их проверяем. Количественным путем.

— Когда мы поджигаем им волосы, они признаются, понимаете?

— Да, они признаются. Они всегда признаются, но мы не полагаемся на слова одного человека. Даже когда мы знаем, что наш пациент сказал правду, мы берем еще второго, третьего. Иногда доходим до пяти. Чтобы все было в ажуре.

— Хотя и одного было бы достаточно.

— О да, одного вполне достаточно, — сказал Отто. — Но когда их несколько, им приятнее. — Он, должно быть, имел в виду офицеров, по приказу которых ведется допрос.

— Мы возьмем пятерых, — сказал капитан фон Прум. И повернулся к Бомболини: — Ты слышал?

— Если одного достаточно…

— Пятерых, — сказал фон Прум. — Я хочу пятерых. — Он говорил холодно, твердо.

— Вы хотите его? — спросил Ганс, указывая на мэра.

— Нет, пускай останется наблюдателем, это вполне меня устраивает.

Ганс попробовал кожаные ремни. Он с силой потянул за них, раздался сухой треск, ремни были крепкие и держались крепко. Затем он проверил паяльную лампу — горячий синий язык пламени лизнул воздух. Откуда-то появился утюг, которого Бомболини не заметил, и Отто подержал его над пламенем лампы.

— Нет, мы им не пользуемся, — сказал Ганс фон Пруму. — Это оставляет улики. Но все очень боятся раскаленного железа.

— Одна эта мысль приводит их в содрогание. Мысль о том, что их будут жечь раскаленным железом.

— Особенно они боятся, что им будут прижигать подошвы ног.

— А ведь это вот, — Отто похлопал рукой по магнето, — куда хуже. И все же они больше боятся раскаленного железа.

— Go временем, когда у них накопится опыт, — сказал Ганс, — они станут уважительнее относиться к «Колючке». — По-видимому, у них так называлось магнето. — И станут молить нас о раскаленном железе.

— Но мы будем угощать их «Колючкой». — Они опять улыбнулись друг другу.

— Где же они, капитан? — спросил Отто. — У нас для них все готово.

Бомболини заметил, что весь дрожит мелкой дрожью и к горлу у него подступает тошнота; не то чтобы настоящая тошнота, а так вроде какой-то дурноты во всем теле — и в душе, и в сердце, и в мозгу. На площади по-прежнему не было никого, кроме немцев.

— Хорошо, — сказал фон Прум. — Мы предоставим судьбе еще минуты две, после чего придется просто пойти и взять кого-нибудь.

Они ждали молча; тишина нарушалась только металлическим позвякиваньем инструментов, которые Отто в нервном возбуждении перекладывал с места на место.

— Я всегда немного возбуждаюсь перед началом работы, — сказал он. — Никогда не знаешь заранее, что тебя ждет.

— И как они будут реагировать.

— Только не присылайте нам героев! — крикнул Отто, повернувшись к Бомболини. — С ними, знаете ли, тоска, с этими героями.

— Они появляются, сжав губы, с этаким вот видом, — сказал Отто. Он вскочил, встал в героическую позу и придал лицу высокомерное выражение. — Они делают такие вот глаза и стараются плюнуть в тебя взглядом.

— И тогда мы подсоединяем к ним клеммы, подпускаем немножко холодного огонька, и у них сразу развязывается язык, — сказал Ганс.

— И они начинают облизывать тебя глазами.

— Это очень грустное зрелище и, в общем-то, нудное.

— И очень противное, правду сказать.

— Я пошлю вам таких трусов, — неожиданно сказал Бомболини, удивив даже самого себя, — таких парней, которые наговорят вам столько небылиц и так будут пресмыкаться перед вами и улещать вас, что вы не разберете, где правда и где ложь.

— Чем больше нам говорят, тем больше открывают правду, даже когда лгут, — сказал Отто.

Фельдфебель Трауб поднялся на террасу и крикнул с порога:

— Появился один! Идет прямо через площадь. Эсэсовцы подошли к двери поглядеть, кого уготовила им судьба. Какой-то человек, спустившись по крутой улочке, ведущей из Верхнего города, остановился на площади. Увидав немцев, он не сделал попытки скрыться от них, а направился прямо к ним.

— А, великомученик, — сказал Ганс— Этот из породы великомучеников.

Они видели, как человек спросил что-то у ефрейтора Хайнзика, и тот повел его через площадь к Дворцу Народа.

— Ты обманул нас, — сказал Бомболини один из немцев. — Ты все-таки послал нам героя.

У ступенек террасы Хайнзик приостановился и подтолкнул человека вперед.

— Он говорит, что рад нас видеть, — сказал Хайнзик. — А я сказал, что мы ради видеть его.

Пришедший оказался Джулиано Копой, бывшим мэром Санта-Виттории. Заметив капитана фон Прума, он вытянул вперед руку, приветствуя его на фашистский манер.

— Да здравствует дуче! Да здравствует Гитлер! — выкрикнул он. — Почему вы не приходили так долго?

— О господи, это вот какой! — сказал Ганс. — Идейный преданный фашист. — Он повернулся к остальным. — Он все время нас ждал, вы слышали? Ну, теперь-то он нам все скажет.

Они рассмеялись Копе в лицо. Глаза Копы расширились, в них промелькнули подозрение и страх. Бомболини отступил в темный угол. Увидев приготовленные для допроса инструменты, Копа начал кричать.

— Я преданный фашист! — завопил он. — У меня хорошая репутация в партии! Тут какая-то ошибка…

— Молчать! — внезапно прикрикнул на него Ганс, и всем стало ясно, почему Гансу была доверена работа такого сорта. — Они всегда говорят, что тут ошибка, — заметил он, обращаясь к остальным. — Раздевайся! — приказал он Копе.

— Я не понимаю, — сказал Копа.

Он не был трусом. Он еще вполне владел своим голосом и не выказывал признаков страха.

— Ты не понимаешь слова «раздевайся»? — спросил Отто. — А это ты понимаешь? — И, схватив Копу за во рот, он одним рывком сорвал с него одежду.

Они положили обнаженного Копу на узкий деревянный стол и затянули на нем ремни;

— Что вы хотите со мной делать? — спросил Копа.

— Если я тебе расскажу, — тихим, вкрадчивым голосом произнес Отто, — ты мне все равно не поверишь.

— И потеряешь возможность испытать это на себе, — сказал Ганс.

Они улыбнулись.

— Одежду надо снимать, потому что без одежды они чувствуют себя беззащитными, — пояснил Отто. — Пошлите голого солдата в атаку, и он нипочем не станет сражаться; оденьте его — и он пойдет на смерть. Это все проверено. Ставились опыты.

— У вас, значит, все научно разработано, — заметил фон Прум.

— О да, это целая наука.

— Ты слышишь? — снова спросил фон Прум Бомболини. — Это наука. Вот в чем разница между вами и нами.