Галина Петреченко - Князь Олег Страница 72

— Ну! Жизнь героя самая короткая! — возразил третий лазутчик и, в сомнении пожав плечами, вдруг ответил: — Наверное, самая достойная жизнь — матери, вырастившей героями своих сыновей!

— Ну-у! — протянул первый лазутчик. — А ты бы хотел быть матерью, у которой дети геройски погибли в бою? Сколько слез при погребении праха!

— Ну и что! — отстаивал свою точку зрения третий лазутчик. — Ведь главное для Святовита, чтобы мы как можно чаще рождались! А путь геройства — самый достойный путь, чтобы родиться вновь! — убежденно заверил он своих товарищей и весело добавил: — Мы же как листья на дереве! Осенью, высыхая, опадаем! А весной рождаемся, уже более разумные, для нового опыта! Вот и все! Так придумали боги! И мы должны подчиняться их воле, и все должны быть героями в этой жизни!

В этот момент за их спиной что-то хрустнуло.

Лазутчики замолчали, напряженно прислушиваясь к шороху за спиной.

Хруст повторился.

Первый лазутчик вскочил, схватил горящую палку и кинулся с ней на звук ломающихся веток.

— Тише, Любар, ты нас подожжешь! — услышал вдруг лазутчик из кустов. Он невольно отпрянул назад и ошарашенно прошептал: — Княжичи?!

— Кто там, Любар? — настороженно спросил второй лазутчик и натянул тетиву лука.

— Свои, Харальд, свои, — ответил Любар и вывел из-за кустов Аскольдовича и Рюриковича.

— Ленк, у нас там еда осталась? К нам прибыло пополнение! — проговорил Любар, когда оправился от замешательства и усадил юношей на подстилки.

— Еда есть, целый мешок солонины, и отвар наперстянки с голубикой еще остался, — охотно отозвался третий лазутчик. — Как же так, княжичи! Вам разрешено только резвиться возле нас, а не быть с нами в разведке! Князь убьет нас за такое дело!..

— Брось, Ленк, пустое молоть! Дай нам поесть, а потом мы решим, что нам делать! — с досадой проговорил Аскольдович и жадно схватил кусок хлеба с соленым мясом. — Мы валимся от усталости и голода: третью ночь гонимся за вами, как волки-недоучки…

— Ешьте, потом расскажете, что и как, — мягко прервал Ленк княжича и налил им в деревянные ковши отвара наперстянки. — Вот выпейте травку жрецов для бодрости, — ласково предложил он и с удовольствием наблюдал, как княжичи жадно осушили ковши.

Когда княжичи утолили голод, то поведали лазутчикам, что они, переодевшись в девиц, водящих Лыбедин хоровод, услышали утром новость о нападении врагов на пселовских словен, да так и не переодевшись в свои обычные одежды, решили без дозволения великого князя ехать в поход, догнав лазутчиков.

Любар, нахмурив брови, недоуменно спросил:

— А когда вы переоделись в девиц, княжичи?

— Когда девицы начали хоровод водить! — упрямо повторил Аскольдович.

— А зачем? — не поняли лазутчики, изумившись все трое одинаково горячо.

— Чтобы подсмотреть потом, как они купальную неделю начнут… — недоуменно исповедовался Аскольдович. — Вы что, никогда не подглядывали за голыми девицами? — не поверил он.

Лазутчики засмеялись.

— Подглядывали, но никогда не меняли свои одежды… — ответил Ленк, предложив княжичам еще хлеба с мясом.

— Мы чуяли, что великий князь добром никогда не отпустит нас в поход. А девицы над нами смеются; говорят, что в мужчины нас не по законам племени русичей посвятили; сначала мы должны были показать бойцовскую удаль, а потом уж и к ним под подол заглядывать! — словоохотливо объяснял Аскольдович и временами недовольно поглядывал на молчаливого Ингваря.

Лазутчики слушали знатного волоха-мадьяра и улыбались его откровенности. Все это они уже пережили: и тела наложниц, и упругость тел молодых девушек, и их сладкие поцелуи. Но жен дома у них пока не было, только потому они и согласились стать лазутчиками. Но что об этом говорить? Это и так ясно всем, кто знает, кого набирают на время походов в лазутчики. Князья и воеводы доверяют тем, кто не прирос еще ни душою, ни телом ни к одной красавице. Иначе ни удали, ни смелости от них не жди.

— Ну да ладно о девицах! Поговорим, когда дело сладим! — остановил вдруг себя Аскольдович и деловито спросил: — Вы кому подчиняетесь? Свенельду или Фарлафу?

— Свенельду! — уважительно протянул Любар. — А что?

— Ничего! — отрезал Аскольдович. — А какова цель вашей вылазки? Насколько я разумею, вы уже перебрались за Псел и двигаетесь к Ворскле. Зачем?

Любар поразился смекалке Аскольдовича, но вынужден был ответить:

— Мы будем двигаться на юго-восток до тех пор, пока не встретим тех, кто потревожил пселовских словен.

— Сколько еще лазутчиков послал Фарлаф? — быстро спросил Аскольдович, кивая Любару.

— Этого мы не ведаем, — растерянно ответил Любар.

— Ты старший в этой тройке?

— Нет! Старший — Ленк. — И Любар, переведя взгляд на друга, осекся.

— Тогда Ленк примет нас к себе и будет командовать нами! — приказал ему Аскольдович.

— Но… — Ленк взъерошил волосы и развел руки в стороны. — Может быть, княжич будет командовать нами! Ты, Аскольдович? — растерянно предложил он.

— Пока ты будешь командовать нами! У меня маловато опыта, необходимого лазутчику. Но если что-нибудь с тобой случится, тогда видно будет! — решительно заявил Аскольдович и повелительным взглядом оглядел разведчиков. — Но хочу сказать, что я рад встрече именно с вашей троицей. Ленк, чей ты сын?

— Сын Дагара и его старшей наложницы Бовы, — нехотя пояснил Ленк и добавил: — Ты их не знаешь. Они остались в Новгороде, а я решил начать свою жизнь здесь, в Киеве, когда сопровождал ладьи с данью из Новгорода.

Аскольдович внимательно поглядел в красивое лицо черноволосого сына знаменитого меченосца еще Рюрикова войска и грустно вдруг спросил:

— Ингварь, а ты помнишь Дагара?

Ингварь нахмурил брови и пробормотал:

— Такой огромный меченосец правой руки?

— Да! — радостно отозвался Ленк. — Отец был всегда рядом с твоим… с первым великим князем, с Рюриком!

— Он женился потом на первой жене моего отца, на рыжей Руцине… — вспоминал Ингварь.

— Хватит об этом! — разозлился Аскольдович.

— Тише, княжич! — спокойно потребовал Ленк и сухо пояснил: — Мы находимся в землях, заселенных неизвестным нам народом. Надо быть осторожнее!

— Плевать я хотел на вашу осторожность! — в сердцах крикнул Аскольдович и пошел наугад в сторону кустов.

Любар метнулся за ним, шепотом пытаясь образумить княжича. Но Аскольдович заплакал, уткнувшись в ствол первого попавшегося дерева, и не хотел ничего слышать. Любар понял, что княжич вспомнил о матери и глубоко обижен отсутствием внимания с ее стороны, поэтому решил оставить ненадолго Аскольдовича одного со своей тоской.

— Бедный молодец, — прошептал Любар, возвращаясь. — Ему сейчас так нужна женская любовь.

— Да он просто торопится, — отмахнулся Ингварь. — Все ему надо враз: и девиц, и чтоб мать от него не отходила. Как я вот живу: и без матери, и без отца…

— Ну, княжич, тебя обиженным не назовешь! — убежденно заметил Ленк.

— Дядя старается, чтоб я не смотрелся брошенным сиротой! Да сестра постоянно любопытствует, не нуждаюсь ли я в чем, — охотно похвастался Ингварь и чутко глянул в ту сторону, где в темноте исчез Аскольдович.

Любар снова направился к дереву, возле которого приткнулся Аскольдович.

— Княжич! Нам в любой момент могут понадобиться твои ловкость и смекалка, а ты ударился в тоску! — тихо сказал русич и взял княжича за плечи.

— Иди к костру. Я сейчас приду, — всхлипывая, ответил Аскольдович и стыдливо отодвинулся от старшего товарища.

— Будет тебе горевать! Все мы на этом свете коноплянки с красной отметинкой на груди, — по-братски, сердечным тоном проговорил Любар и тихо добавил: — Ты не думай, что ежели я старше тебя лет на десять, то, стало быть, давно забыл про слезы! Тоже плачу, когда не все удается. И так же прячусь, как ты!

Аскольдович недоверчиво оглядел пригожего русича, но спрашивать ни о чем не стал. Душа еще горела детской обидой и какой-то щемящей тоской по отцу. Так хотелось закричать во всю глотку: «Где ты, отец! Я хочу видеть тебя!.. Ты помнишь меня?.. Я уже взрослый!..»

— Душа разрывается по отцу! — глухо вдруг проговорил Аскольдович и спросил Любара: — А твой отец жив?

— Нет, — хмуро ответил Любар и нехотя пояснил: — Он погиб во время второго похода Аскольда к грекам. Мне было семь лет…

Аскольдович вскинул голову и, виновато посмотрев на Любара, пожал ему руку.

— Стало быть, мы…

— Да! Пошли к костру, а то застынешь.

Всего минуту назад Аскольдович считал себя одиноким и покинутым всеми, а сейчас вдруг ощутил невидимую связь с русичами, которая без родства крови может быть названа родной, крепкой связью. Он вытер лицо рукавом и, склонив голову, пошел к костру…