Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка Страница 73

— Месье Цале, мадемуазель!

Эрмин вскочила с табурета и быстрым шагом направилась к своему учителю. Он с улыбкой поприветствовал ее, но девушка догнала экономку и удержала ее за оборку белого фартука.

— В следующий раз, Мирей, ты скажешь: «Эрмин, приехал Ханс!» В противном случае я буду брать уроки музыки в лесу, а играть мне придется на губной гармошке!

— Это было бы очень неудобно, мадемуазель! — возразила экономка.

— Конечно! И все из-за твоего упрямства! — пошутила Девушка, желая ее подразнить.

Она решила, что будет называть Мирей, которая ей очень нравилась, на «ты». Они с экономкой прекрасно ладили.

Ханс устроился за фортепиано. Он на мгновение задумался, потом сыграл начало «Турецкого марша» Моцарта. Эрмин любила смотреть, как он играет, очарованная его мастерством. Тонкие пальцы с ухоженными ногтями пробегали по клавишам, взлетали, подрагивая, и падали снова. Ей часто казалось, что руки месье Цале похожи на сказочных бескрылых птиц, наделенных магической силой.

— Вы великий артист! Когда вы играете, мне хочется танцевать, — с улыбкой сказала она.

— Я никогда прежде не видел вас такой веселой, — сказал Ханс.

— Потому что я наконец счастлива, — отозвалась Эрмин. — Я могу приходить к маме так часто, как хочется. Бетти сегодня утром встала с кровати, сделала несколько шагов и поела с большим аппетитом. Жозеф не пьет. Похоже, он решил вести себя примерно. Пообещал жене, что не станет гневаться. Думаю, он сдержит слово.

Лора и Эрмин посвятили пианиста в недавние события.

— И, что самое важное, мама и Жозеф нашли способ уладить дело миром, — добавила Эрмин. — Нашли modus vivendi! Я услышала это выражение вчера и не устаю его повторять. Я чувствую себя невежественной по сравнению с мамой. Даже Алис Паже, учительница, не знает этого выражения, потому что оно — латинское. А вы знаете?

— Я знаю латынь благодаря отцу, который был очень начитанным человеком. Что ж, очаровательная мадемуазель, с чего начнем?

Комплимент был ей приятен. Эрмин покраснела, быстро отвернулась, чтобы скрыть это, и выждала несколько секунд, прежде чем вновь повернуться к музыканту.

Ханс пристально смотрел на нее, не осмеливаясь высказать свое восхищение ее прекрасной фигурой, подчеркнутой новым ярким платьем из хлопчатобумажной ткани.

— Счастье делает вас еще красивее, если это вообще возможно. Вы вся светитесь, — выдохнул он.

Ему хотелось сказать: «чудесная», «восхитительная», «прекрасная, как только что распустившийся розовый бутон»… Он быстро склонился над клавишами, но перед мысленным взором все равно стояло ее лицо с мягко очерченными розовыми губами, тонким носом, восхитительными голубыми глазами, выпуклым гладким лбом, окруженное шелковистыми светло-каштановыми, словно позолоченными солнцем волосами.

Женское чутье подсказало Эрмин, до какой степени она нравится Хансу. Взволнованная, она сосредоточилась на своей тетради по сольфеджио. Вернувшись к роли преподавателя, музыкант сказал:

— Ваши гаммы, Эрмин! Постарайтесь дышать животом!

Девушка выполнила несколько упражнений, которым он ее научил. Диапазон ее голоса расширился, он лился легко и мощно. Спустя четверть часа Ханс вынул из папки партитуру.

— Я хочу, чтобы вы разучили отрывок из оперы блестящего итальянского композитора Джакомо Пуччини, которая называется «Богема»[54]. Эта опера популярна во всем мире. Мне удалось найти арию Мими, главной героини, судьба которой, должен вас предупредить, сложилась трагически. В этой сцене она знакомится с поэтом по имени Рудольф. Конечно же, они влюбляются друг в друга. Действие разворачивается в Париже.

— Какое необычное имя — Рудольф! — воскликнула девушка.

— В этой арии много трудных фрагментов, когда нужно брать высокие ноты, — вернул ее к уроку Ханс. — Было бы лучше, если бы сначала вы прослушали запись, но в Робервале нужного диска я не нашел. Я верю, что у вас все получится. Эта ария — прекрасный выбор для прослушивания в Капитолии, большом театре в Квебеке. Ваша матушка хочет побывать там с вами. В своих мечтах она видит вас на всех сценах Европы и Америки. Вы имели бы успех, Эрмин. Женские партии в операх часто поют не очень молодые женщины, что лишает представление интриги, не говоря уже о том, что таких красавиц среди них нет. Но вы!.. В костюме, гриме, в свете рампы! Вы будете великолепны! Публика с восторгом примет красивую девушку с таким изысканным сопрано.

Ханс говорил с энтузиазмом, глаза его горели. В них читалось подлинное чувство, и это был больше чем восторг.

«Он любит меня», — подумала Эрмин.

— Благодарю вас за то, что вы так верите в мой талант, — сказала она растроганно. — Может, когда-нибудь я и поеду на прослушивание, но это будет позже, намного позже. Я не хочу уезжать из Валь-Жальбера.

— Будущим летом вы будете к этому готовы. К тому времени мы поставим вам голос. Да и летнее путешествие по Сагенею на пароходе — прекрасное развлечение!

И пианист представил себя на борту судна, между Лорой и Эрмин.

— Только не будущим летом! — заявила Эрмин.

Ханс не стал настаивать. Он чувствовал, что его подопечная обладает задатками уникальной артистки, из тех, кому прощаются любые капризы.

— Простите, — вздохнул он. — Тогда через два года?

— Это подходит мне больше, — ответила девушка, вспоминая Тошана.

Ни за что на свете не пропустит она назначенного им свидания.

«Я не могу рассказать Хансу о Тошане, — думала она. — Это причинило бы ему боль».

Больше часа они репетировали арию Мими из оперы «Богема». После нескольких неудач Эрмин виртуозно справилась с задачей.

— Это было великолепно! — воскликнул Ханс.

Вошедшая беззвучно Лора зааплодировала. Ее примеру последовали Мирей и Селестен, привлеченные хрустальным голосом девушки.

— Браво, дорогая! Какая легкость, какое блестящее исполнение! Однажды Фрэнк взял меня с собой в Нью-Йорк, и в «Метрополитен Опера» мы слушали оперу «Богема». Я плакала. Эта история берет за душу!

Эрмин кивнула. Она смутилась — это случалось с ней каждый раз, когда в разговоре Лора упоминала Фрэнка Шарлебуа. У девушки появлялось смутное ощущение причастности к невольной измене своей матери отцу, таинственному Жослину Шардену, который пропал без вести много лет назад.

Ханс Цале принял приглашение на чашечку кофе. Экономка накрыла столик на «закрытой террасе» — так Лора называла широкое крыльцо. Навес защищал площадку от дождя, вдобавок отсюда открывался чудесный вид, который хозяйка дома находила великолепным.

— В Монреале у меня не было сада, всего лишь балкон. Мне казалось, что это идиотизм: такой огромный дом — и ни клочка травы вокруг, — рассказывала она пианисту. — Здесь я практически живу на свежем воздухе — завтракаю, обедаю и ужинаю на этой террасе. Правда, Эрмин?

— Да, мама. И когда Ханс уедет, мы пойдем гулять, ты и я! Ты мне обещала.

— А если дорогой Ханс захочет пойти с нами? — предложила Лора. — Ханс, вам, конечно же, будет интересно прогуляться по Валь-Жальберу!

Ханс тактично отказался, хотя ему очень хотелось принять приглашение. Он догадался, что тем самым расстроил бы Эрмин, которая, услышав слова матери, едва слышно вздохнула.

— Приятной прогулки! — пожелал он, садясь за руль.

— Он с удовольствием пошел бы с нами, — тихо сказала Лора. — Дорогая, ты не могла не заметить, как он тобой восхищается. Думаю даже, он влюблен. И это случилось давно, во время твоих первых выступлений в «Château Roberval». Когда ты пела, он не сводил с тебя глаз.

— Мама, Ханс очень милый, но он… не молодой. Ему тридцать пять. У его сверстников давно есть жены. К тому же я хочу погулять с тобой, только я и ты!

— Если так, забудем о бедном Хансе! Наденем шляпки — и в путь! — смеясь, сказала Лора.

Эрмин заранее определила маршрут — он кольцом опоясывал поселок. Они шли с матерью рука об руку, и, если бы в Валь-Жальбере было несколько сотен жителей, как пять лет назад, их одинаково тоненькие и миниатюрные фигурки в шляпках из тонкой соломки привлекли бы внимание многих. Лора все еще носила черные одежды, но иногда разнообразила ансамбль сиреневой или светло-серой блузкой.

О вуали больше не было и речи, потому что она скрыла бы ее лицо, а Лора хотела как можно чаще улыбаться своей любимой девочке.

Они прошли мимо монастырской школы и свернули на узкую тропинку.

— Сейчас мы поднимемся по улице Лабрек, которая тянется вдоль реки. На ней много пустых домов. Они похожи как две капли воды. Раньше здесь находились бараки, в них жили неженатые рабочие, нравы которых и пристрастие к пиву вызывали порицание со стороны отца Бордеро. Сестра Викторианна постоянно жаловалась на таких соседей. Позже месье Дюбюк приказал построить хорошие дома, в которых с удовольствием поселились порядочные семейные люди.