Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли Страница 73

– Минут через пять она забеспокоится. Я к тому времени буду на бульварах и поминай, как звали…  – рено скрылся в белесой дымке тихого рассвета.

– Besame, besame mucho,

Each time I kiss you, I hear music Divine…

Маленький приемник захрипел. Диктор сказал по-английски:

– С вами были ребята из Ливерпуля. По слухам, летом битлы записывают первую пластинку…  – парень в джинсах и потрепанном свитере, за столиком рядом с Сашей, выпустил к потолку сизый дым:

– Во Франции тоже надо играть рок, – горячо сказал он, – наша музыка обросла плесенью и паутиной…  – соседи громко расхохотались.

Скорпион искоса смотрел на перрон вокзала Гар-дю-Нор, за большим окном кафе:

– Ребята из Консерватории. Они едут на море в Довиль, на майские каникулы…  – в Довиль, вернее, в Лизье, к реликвиям святой Терезы, ехала и Монахиня. Саша не хотел мешать прощанию голубков:

– За руки держатся, – усмехнулся он, – целовались в такси, не стесняясь меня или шофера…

Сдав вчера рено в аэропорту Орли, Саша вернулся в город скромным образом, на рейсовым автобусе. В газетах о нападении на месье Краузе не сообщали, в прокатной конторе все прошло гладко:

– Мадемуазель Дате не видела моей машины, – успокоил себе Саша, – а немец тем более. И вообще, он вряд ли выжил, у меня точная рука…  – отсутствие заметок о нападении он объяснил тем, что труп Краузе нашла актриса:

– В Париже ее любят, газетчики не станут полоскать ее имя зазря…  – он не стал просить Дракона узнать у сестры об истинном исходе дела. Саша опасался неуравновешенности агента:

– Он нервный человек. Он может побежать в Сюртэ с доносом на убийцу, то есть на меня. Конечно, он боится за судьбу брата…  – Скорпион недвусмысленно намекнул Джо, что Пьер в любой момент может не вернуться домой из школы, – но желание обелить себя может превозмочь даже страх…  – парочка на перроне опять целовалась:

– Словно они школьники какие-то…  – Саша со вздохом отпил кофе, – но Монахиня ловко разыгрывает любовь. На ней пробы негде ставить, но по ее поведению такого не скажешь…  – он надеялся, что девушка хорошо себя проявит и в работе с отцом Кардозо:

– Пусть прямо в Мон-Сен-Мартене и начинает операцию…  – из Лизье девушка перебиралась в Брюссель, – надо ковать железо, пока оно горячо…  – багаж господина графа приехал вместе с ними на вокзал Гар-дю-Нор:

– Отсюда он отправляется домой, под крыло матушки, а мне надо двигаться дальше…  – на выложенном метлахской плиткой полу лежал брезентовый рюкзак, с болтающимся кубинским флажком. Томик Филипа Дика Саша засунул в наружный карман:

– Битлы…  – он помешал кофе, – Леннон меня помнит, что тоже может быть опасно. Не буду ходить на их концерты, вот и все…  – Скорпион усмехнулся, – вербовать мы его не собираемся, пересекаться нам негде. И вообще, с образом жизни музыкантов, он обо мне давно забыл…  – мистер Майер был другим делом. Из разговоров с Драконом Саша понял, что режиссер женился и намеревается податься в Голливуд:

– Не сейчас, а года через два-три, когда его жена создаст себе имя на сцене. Ей всего восемнадцать, однако она играет эпизодические роли в кино…  – Саша сходил на «Такую любовь», британский фильм, где снялась Тиква Майер, как ее обозначили в титрах:

– У нас бы за такое кино режиссера пропесочили на партийном собрании, – весело подумал Скорпион, – где оптимизм, где светлые идеалы советской молодежи…  – судя по фильму, британская молодежь медленно спивалась в унылых рабочих кварталах на севере страны:

– Драма у кухонной раковины, – Саша вытянул ноги, – как их называют…  – он любил пусть и серьезные фильмы, но с хорошим финалом, – после такого кино хочется повеситься…  – мисс Майер играла подружку главной героини, девицу с фабрики:

– Повадки у нее верные, – оценил Саша, – но для Голливуда ей придется добавить лоска, как у Дате…  – он решил пока не торопить операцию с актрисой:

– От Краузе я избавился, а девушка подождет, мы никуда не спешим. Сейчас важнее новое задание…  – компания за соседним столиком, спохватившись, ринулась на перрон:

– Поезд на Довиль отправляется через пять минут, – сообщил динамик, – отъезжающие, займите свои места…  – пани Данута, свесившись из окна поезда, держала Джо за руку. Саша взглянул на часы:

– Попрощаюсь, напомню о важности регулярной связи…  – год назад, отправляясь в Конго, месье Вербье снял ящик на парижском почтамте, – и мне тоже пора покидать Париж…  – Саша ехал на автобусе в Роттердам, где стоял советский сухогруз. В порту Гавра кораблей с флагом СССР сейчас не было, а он должен был оказаться в Москве как можно быстрее:

– Сначала в Москве, потом в Минске…  – он вытянул из кармана куртки конверт без марок. Ключ от ящика имелся у коллег, работающих в здешнем советском посольстве. Послание Саша забрал сегодня утром. Он рассматривал черно-белую, паспортного формата фотографию довольно приятного молодого человека:

– Он мой ровесник, всего на три года меня старше. Я отлично знаю английский язык, мы с ним сойдемся. США…  – Скорпион задумался, – папа был моих лет, когда его отправили на внедрение в Вашингтон. Но сейчас, кажется, операция не займет много времени…

Он перевернул снимок:

– Ли Харви Освальд…  – Скорпион убрал фото в конверт, – вот и познакомимся…

Дракон махал вслед удаляющемуся поезду. Бросив на стол монеты, взяв саквояж, Саша пошел на перрон.

Вечернее солнце играло в блестящей воде Сены, золотило бронзовые перила моста O’Дубль. На острове Ситэ, перед собором Парижской Богоматери, толпились туристы. Лотки цветочного рынка давно свернули. К серой брусчатке мостовой прилипли раздавленные лепестки роз и гвоздик, остатки дешевых фиалок.

Букет, возвышающийся из госпитальной пластиковой вазы, был дорогим. Пышный сноп кремовых роз перевязали элегантной серебристой лентой, подсунув под шелк карточку:

– Скорейшего выздоровления, мой дорогой Фредерик…

В ухоженной палате пахло нагретой солнцем провансальской лавандой. Кроме роз, в отделение травматологии госпиталя Отель-Дье привезли атласные пакетики саше, серебряный подсвечник со свечами ручной работы, салфетки, отделанные брюссельским кружевом и тарелки антикварного фарфора.

Заведующий отделением не смог противостоять напору мадемуазель Дате:

– Мой друг гость Парижа, – гневно сказала актриса, – он любит Францию и наш народ. Он стал жертвой гнусного нападения из-за угла. Эти вещи…  – она повела рукой в сторону саквояжей, – только для его блага. Я хочу, чтобы месье Фредерик чувствовал себя, как дома… – доктор открыл рот. Актриса сунула ему под нос недавний номер католического журнала Le Pelerin:

– Мой родственник, доктор Гольдберг, главный врач рудничного госпиталя в Мон-Сен-Мартене, утверждает, что больница не должна быть неуютной. Не случайно в домашних условиях процент выздоровления выше…

На цветных фото Гольдберг показывал репортерам детское отделение, с веселыми рисунками на стенах, с бассейном и игровой комнатой:

– У них в больнице пациентам разрешают прогулки в саду…  – не унималась мадемуазель Дате. Заведующий отделением отозвался:

– До прогулок вашему приятелю недели две, а то и больше. Мы обошлись без операции, но сейчас ему важен покой…  – череп боша, как они приватно называли больного, оказался крепким:

– Переломов он избежал, обошелся только сотрясением. У всех немцев головы, словно отлиты из свинца …  – отсидев в немецком плену почти пять лет, мальчишкой, санитаром, врач не питал приязни к нации месье Краузе:

– Но видно, что мадемуазель Хана за него волнуется, – вздохнул доктор, – ладно, он не имеет отношения к нацистам, во время войны он был подростком…  – кроме саквояжей со всякой дребеденью, как выразился доктор на пятиминутке, мадемуазель актриса заказала у Фошона доставку провизии. Месье Фредерика ждал фазаний бульон и отличное бордо.

Заткнув початую бутылку фигурной пробкой, Хана бросила взгляд на изголовье кровати. Во сне лицо Краузе казалось еще юношеским: