Виктория Холт - Исповедь королевы Страница 74

Какими справедливыми оказались эти слова, и как глупа я была, полагая, что больше никогда не услышу об этом деле с бриллиантовым ожерельем!

Но я не думала ни о чем, кроме нашего спектакля.

И вот наконец я, торжествующая, стояла на сцене и принимала аплодисменты. Я играла так, как редко играла раньше.

Такой чудесный спектакль в моем собственном театре, и я сама играла в нем главную роль! Я была счастлива и возбуждена от сознания своего успеха. Тогда я и понятия не имела, что играла в своем театре последний раз.

События, приведшие к суду

Как-то раз мадам де Буленвийер увидела со своей террасы двух хорошеньких крестьянских девочек, каждая из которых тащила тяжелую вязанку хвороста. Деревенский священник, разговаривавший в этот момент с мадам, сказал ей, что у этих детей есть якобы какие-то любопытные документы и что у него самого нет сомнений, что девочки — потомки Валуа, незаконного сына одного из принцев этой династии.

Лицо этой женщины (баронессы д’Олива) сразу же повергло меня в состояние, близкое к тому нетерпению, которое мы испытываем при виде чьего-нибудь лица и чувствуем уверенность, что где-то видели его раньше, но не можем сказать, где именно… То, что поставило меня в тупик, когда я ее увидел, было удивительное сходство ее лица с лицом королевы.

После этой роковой минуты [встречи в роще Венеры] кардинал был уже не просто доверчивым и легковерным человеком, он был просто слепым и возвел свою слепоту в абсолютный долг. Его подчинение приказам, полученным через мадам де ла Мотт, связано с чувством глубокого уважения и благодарности, которое оказало воздействие на всю его жизнь. Он будет смиренно ожидать той минуты, когда ее умиротворяющая доброта проявится полностью, а до тех пор останется абсолютно покорным. Таково состояние его души.

Оглядываясь назад, я понимаю, что дело с ожерельем было только началом, первым раскатом грома той могучей бури, которая вот-вот должна была разразиться над моей головой.

Я решила, что кардинала Рогана будут судить и признают виновным. Он должен был быть разоблачен как мошенник, каковым, по моему мнению, и являлся. Неужели его оправдают только потому, что он принц из знатного семейства? Мой долг перед матушкой, а также перед моим собственным достоинством как королевы Франции, состоял в том, чтобы добиться, чтобы его признали виновным во всех грехах, которые, как я была уверена, он совершил.

Мне было смешно, когда я думала о том, чего, по моему мнению, ожидала его семья. Они воображали, что король воспользуется своим правом применить по отношению к кардиналу мягкое наказание. Возможно, он пошлет кардиналу королевский указ о высылке, который будет означать для того лишь непродолжительное изгнание, после чего он сможет вернуться ко двору и инцидент будет предан забвению.

Но я была решительно настроена на то, чтобы этого не произошло.

Луи как обычно колебался. Его здравый смысл подсказывал ему, что следует прислушаться к мнению мудрых советников и руководствоваться в этом деле своей собственной интуицией, которая подсказывала ему, что чем меньше всем станет известно об этом деле, тем лучше будет для всех нас. Однако он по-настоящему любил меня, и его чувства ко мне требовали, чтобы он принимал во внимание мои вспышки гнева против человека, осмелившегося предположить, что я могла вступить в тайный сговор с ним. Как только упоминалось имя кардинала Рогана, я тут же разражалась гневной тирадой, которая нередко заканчивалась слезами.

— Кардинал должен быть наказан! — требовала я.

Луи заметил, что Роган принадлежит к одному из самых старинных родов Франции. Он состоит в родстве с Конде, Субизскими и Марсанами. Они считали, что им нанесли личное оскорбление, публично арестовав члена их семейства словно обычного уголовного преступника.

— Которым он и является! И весь мир должен узнать об этом! — заявила я.

— Да, да! — ответил мой муж. — Ты права, разумеется! Однако не только его семья, но даже сам Рим недоволен тем, что кардиналу святой церкви нанесено оскорбление.

— А почему бы и нет? — спросила я. — Ведь он заслуживает своей участи больше, чем какой-нибудь бедняга, который ворует хлеб, потому что голоден.

— Да, ты права! — сказал мой муж.

Я с нежностью обняла его.

— Я знаю, ты никогда не допустишь освобождения человека, который оскорбил меня!

— Он получит возмездие!

В то же время Луи позволил кардиналу самому решать, кто его будет судить: король или парламент.

Кардинал быстро сделал выбор и написал королю. Меня поразило, что человек, написавший моему мужу это письмо, за такой короткий срок мог так сильно измениться. Он уже не был тем испуганным созданием, каким был тогда, когда его вызвали в королевский кабинет в день ареста.

Он писал:

«Сир, я надеялся с помощью очной ставки получить доказательства, которые, без всяких сомнений, убедили бы Ваше Величество в том, что я стал орудием мошенничества. Тогда я не пожелал бы других судей, кроме вашей справедливости и вашей доброты. Однако мне отказали в очной ставке, и, лишенный этой надежды, я принимаю с почтительнейшей благодарностью позволение, данное мне Вашим Величеством, доказать свою невиновность в суде. В связи с этим прошу Ваше Величество отдать необходимые распоряжения, чтобы мое дело было передано в парламент Парижа и назначено к рассмотрению на собрании палат.

Тем не менее если, как я хотел бы надеяться, проведенное расследование, результаты которого мне неизвестны, может привести Ваше Величество к решению, что я виновен только в том, что был обманут, тогда я буду умолять вас вынести решение в соответствии с вашим чувством справедливости и вашей добротой. Мои родственники, проникнутые теми же чувствами, что и я, также подписались под этим письмом.

С глубочайшим уважением,

Прочитав это письмо, мой муж обеспокоился. Перемены, происшедшие в кардинале, потрясли и его тоже. Заключение в Бастилию превратило этого чрезвычайно напуганного человека в высокомерного гордеца.

Все эти размышления я могла прочесть в глазах мужа. Луи сказал мне:

— Если бы я признал, что кардинал — всего лишь человек, обманом втянутый в мошенничество, то он не захотел бы, чтобы его судил парламент.

Я громко рассмеялась:

— Осмелюсь возразить! Он скорее предпочтет твою снисходительность судебному приговору, который получит, когда будет признан виновным.

— А что, если его не признают виновным?

— Ты шутишь! Разумеется, он будет признан виновным! Ведь он на самом деле виновен.

Мой муж взглянул на письмо. Он пристально смотрел на все эти имена, стоящие в его нижней части, некоторые из которых были именами самых влиятельных людей в стране.

Я знала: он надеялся, что дело можно будет каким-нибудь образом замять. Но, поскольку именно этого желало все знатное семейство кардинала Рогана, я была полна решимости во что бы то ни стало довести дело до суда.

Даже сейчас моя глупость все еще заставляет меня содрогаться.

Это судебное разбирательство стало для Франции делом величайшей важности. Информация о нем просачивалась ежедневно. Была арестована графиня де ла Мотт-Валуа, а также Калиостро, этот пользующийся дурной славой колдун, и его жена. Кроме того, та же участь постигла еще одно создание — девицу легкого поведения, известную как баронесса д’Олива. Говорили, что она выступала в моей роли. С каждым днем эта история становилась все более фантастической. Ничто не могло бы сравниться с ней во времена полета воздушного шара, который изумил всех. Однако это событие было даже еще более волнующим. Это был суд над великим кардиналом. Это была история грандиозного мошенничества, история легендарного бриллиантового ожерелья, которое исчезло со сцены. Это была история скандалов и интриг, и в самом центре этой истории стояла королева Франции.

Тогда я еще не представляла себе всех зигзагов и поворотов этой невероятной истории. Но с тех пор мне пришлось услышать множество ее версий. И, уж если быть откровенной, я выслушивала их до конца своей жизни. В действительности не столько кардинал Роган, сколько сама королева Франции предстала тогда перед судом.

Могла ли я предотвратить все это? Да, но если бы была другой, если бы никогда не вела жизнь, полную эгоистических удовольствий. Я не была виновна в том, в чем меня обвиняли в этой кошмарной истории с бриллиантовым ожерельем. Но трагедия моя заключалась в том, что моя репутация была такова, что меня можно было во всем этом заподозрить.