Николай Никитин - Северная Аврора Страница 77

…Всходило солнце. Фролов решил двинуться дальше. В деревне Высокой, по его распоряжению, оставалось несколько красноармейцев. С ними остался и Тихон.

– Прощай, батя, – сказал ему комиссар. – После твоих слов еще больше ненависти у нас в сердце… И не будет никакой пощады этим подлецам и зверям… В Шенкурске увидимся!

Он вышел из избы вместе с Драницыным. Лошади были приготовлены.

Фролов и Драницын ехали молча. Каждый был погружен в свои мысли. Им обоим хотелось спросить друг у друга: «Что же с Любой? Что с Лелей? Живы ли они?» Но оба не знали, что на это ответить, и потому' предпочитали молчать.

Наконец Драницын, чтобы прервать молчание, заговорил об отряде Макина.

– Взял ли Яков Шеговары? Где находится теперь? Мы ведь ничего не знаем…

– Скоро все узнаем, – задумчиво ответил Фролов. – Скоро все выяснится.

5

Взорвав неприятельский артиллерийский склад, диверсионная группа благополучно выбралась из расположения противника и углубилась в лес.

Ночью в районе Шолашей послышалась отчаянная стрельба. Один из лыжников отправился узнать, в чем дело. Вернувшись, он сообщил, что Шолаши взяты бойцами Сергунько.

Под утро лыжники вместе с Любой и Лелей Егоровой были уже в деревне. Валерий радостно встретил девушек и предложил им остаться здесь, подождать Фролова и Драницына. «Начальники-то утром должны приехать в Шолаши», – сказал он.

Люба и Леля заночевали в баньке за большим двухэтажным домом, занятым бойцами.

Люба спала, накрывшись с головой ватником. Леля сидела на лавочке. Перед ней стоял котелок с водой, она чистила картошку.

Кто-то вошел в предбанник, осторожно постучав в дверь. Необычный стук удивил ее.

– Можно? – послышался негромкий голос Драницына.

Сердце у Лели заколотилось: «Леонид!..» Некоторое время она не могла вымолвить ни слова. Наконец, опомнившись, она вскочила, подбежала к порогу и распахнула дверь.

Шагнув через порог, Драницын увидел Лелю. Она была в той самой ситцевой кофточке с цветочками, которую он запомнил еще в Благовещенске. Глаза девушки смотрели доверчиво и немного испуганно. Сейчас, в этой ситцевой кофточке, с посиневшими от холодной воды пальцами, она показалась ему особенно слабой и хрупкой. Никогда не испытанная нежность с такой силой охватила Драницына, что он, не говоря ни слова, подошел к Леле, обнял ее и крепко прижал к себе.

Некоторое время они стояли молча, тесно прижавшись друг к другу.

– Эти двое суток я не жил, – наконец заговорил Драницын. – Каждую минуту я думал о тебе… Теперь я знаю, что люблю тебя… Провожая тебя, я еще не знал этого так, как знаю сейчас…

Говоря все это, он целовал Лелю в щеки, в губы, в глаза, в открытую шею. Оба они забыли, что здесь же, на лавочке, спит Люба. Не думая ни о чем, Драницын сжимал тонкие плечи девушки, глядя ей в глаза, и знал, твердо знал, что в этих глазах, в золотистых завитках волос, в тонких губах, в посиневших от холода маленьких пальцах навсегда заключено для него самое близкое, самое нежное, самое родное – то, чего он никому и никогда не уступит. Леля молчала, пораженная незнакомым ощущением своей власти над этим большим, сильным человеком, который так стремительно вошел в ее жизнь.

Еще неделю назад этот человек был совсем чужим для нее, она не знала даже, что он существует на свете. А теперь стал самым близким. Почему она хочет, чтобы он держал ее в своих руках?

– Ты правда любишь меня? – тихонько шепнула Леля на ухо Драницыну.

– Я очень люблю тебя, – серьезно сказал Драницын. – Поверь мне… Я никого так не любил, как люблю тебя…

Леля обвила его шею руками. Поцелуй, которым она ответила на его признание, был для Драницына красноречивее всяких слов.

Леля оглянулась. Люба исчезла. Только ее рваная косынка еще лежала на жесткой, набитой сеном подушке.

6

– Я знала, конечно, что если мы не выполним задания, Шенкурск все равно будет взят. Правда ведь? Не это же решало исход боя?

– Конечно, – сказал Драницын.

Они шли по деревне, направляясь к штабу, и Драницын бережно вел Лелю под руку.

– Но в то же время я понимала, что значит для врага такой взрыв в тылу… Да еще в момент нашего наступления… Паника и все такое…

Боялась ли? Не то чтобы боялась, но была уверена, что иду на смерть. Сначала мы шли лесом, обогнули Шолаши. Добрались до лесной избушки, где должны были ждать нас ребята-лыжники. Заглянули. В избушке никого. Что делать? Сидеть здесь или выйти на дорогу? А дорога близко, с полверсты. По ней машины ходят, мотоциклы, повозки. Движение большое. Решили все-таки ждать ребят. Уже ночь наступила, а мы как сели, так и сидим. «Ну, думаю, ничего у нас не выйдет… С позором вернемся». Я говорю Любе: «Выйдем на дорогу». Она не хочет. «Не торопись, говорит. В разведке терпение требуется. Может, ребята где-нибудь у самой дороги прячутся и выйти не могут. Тогда мы их подведем». Так оно и вышло. Просидели мы в лесу целый день. К вечеру слышим: пушки рокочут. Значит, вы уже начали. А мы сидим в лесу, прохлаждаемся. Такая досада меня взяла! «Пошли, говорю, Люба, нет сил больше ждать». Вижу, что и ей тоже невтерпеж. Только мы собрались, приходит Горбик, один из ребят-подрывников. Оказывается, они сутки просидели у дороги, высунуться не могли. Горбик повел нас к складу. Неподалеку от склада мост, а под мостом сидят два других подрывника. Рядом дорога проходит. Я говорю Любе: «Знаешь, Люба, у меня есть один план». Рассказала ребятам, они согласились… Условились. А уж шестой час, темнота!

Выползли мы на дорогу. Склад близко, а как к нему подойти? Три ряда проволоки. Видим, что вечерней смены еще нет. Только один часовой ходит вокруг проволоки, а другой у ворот за кольями. Под грибом сидит. Ворота из жердей и тоже все опутаны проволокой. Мы подходим к воротам, громко смеемся. Солдат кричит нам что-то по-английски. Делаем вид, что не понимаем. Он бежит к нам. Мы уже у ворот. Другой солдат вылезает из-под своего гриба и тоже нам кричит… Мы отходим. Первый солдат свисток дает. А напротив будочка. Из нее выбегает сержант с разными нашивками и по-русски нас начинает: «Вы, девки, что?» И так нас и эдак… Я как на него закричу: «Мужлан, дурак… А еще американец! Да как ты смеешь ругаться? Я сейчас офицеру вашему пожалуюсь. Мы не девки, мы барышни из Шенкурска, сестры милосердия…» В то же время сыплю Любе по-французски все, что помню… А Люба держится как королева. Откуда что взялось!.. Сержант смотрит на нее во все глаза. К нему подбегает первый солдат, что-то говорит по-английски. Я его перебиваю, жарю без конца, возмущаюсь… Будто бы дорогу спрашиваю на Шолаши. И все это в повышенном тоне, с разными французскими словами. Объясняю, что я сестра милосердия из офицерского батальона… Так мы с Бородиным условились. Он ведь нам и документы выдал на всякий случай. Сую документы. «Ну, думаю, погибать – так уж с музыкой». Револьвер в кармане. Ну, покричали минут десять, пока ребята возились по ту сторону склада. Они перерезали там проволоку, подползли к стенке, заложили мину…

Я посмотрела на часы, надо, думаю, уходить. А как уйти? Вдруг сержант нас в комендатуру потащит? Тут, на счастье, дровни катятся. Люба как закричит: «Стой! Куда, мужик?» Тот называет какую-то деревню. «Ладно, по дороге! Валяй в Шолаши! Садись, Леля!» Смеется и говорит сержанту: «До свиданья, кавалер». А сержант спрашивает: «Послушайте, барышня… А где вас можно найти?» Люба отвечает: «В офицерском батальоне». – «А как спросить?» – «Нестерову Любовь Ивановну». – «Хорошо, говорит, обязательно приеду. Сегодня же…» Я тоже обнаглела. «Смотрите, говорю, не опоздайте!» Помахали ему рукой, поехали.

Мужичонка молчит, косится на нас.

Едем… Ну, с полверсты, не больше… даже меньше, пожалуй… отъехали… и вдруг взрыв. Да какой еще! Лошадь понесла… Слышу, в воздухе осколки свистят. Версту так гнал, как сумасшедшие неслись… Ну, потом Люба кричит ему: «Стой, дядя! Не выдашь нас? Мы красные. Не выдашь, поезжай с богом. Выдашь, плохо тебе будет. Везде твою личность найду». А сама стоит над его душой с револьвером. Мужик вдруг как обрадуется… Обнимать стал. Слезы у него ручьем. «Когда вы нас, говорит, от этих извергов освободите?» А Люба ему: «Слышишь, пушки гремят. Сегодня здесь будем…» Простились мы с мужиком – и в лес. Полночи плутали, пока не встретились с ребятами.

Леля замолчала. Драницын шел рядом, посматривая на ее раскрасневшееся лицо и маленькие, полуприкрытые шапкой розовые уши. Он был взволнован рассказом Лели и радовался тому, что эта девушка, ставшая для него самым дорогим человеком на свете, уже находится вне опасности.

– А ты знаешь, у меня было такое чувство, что я дома… – сказала Леля. – И мужичок, который вез нас… И вообще в любой деревне можно было бы найти приют. Мы на своей родной земле. Что ты замолчал?

– Думаю, – сказал Драницын.

– О чем?

– А если бы тот самый солдат, который должен был ходить кругом проволоки, не впутался бы в разговор, а сразу вернулся бы к складу?… Увидел подрывников? И тогда…