Валентин Пикуль - Баязет Страница 78

– Хорошо, – ответил он, устало поднимаясь, – я сейчас переберусь в другое место.

Клюгенау нагнулся, поднял кружку, нюхнул ее издали и снова поставил на пол.

– Вы напрасно меня стыдитесь, – сказал инженер. – Ваше желание пить вполне естественно, и вы далеко не оригинальны в удовлетворении жажды. Я хотел сказать, что не вы один в гарнизоне мучаетесь. И не вы первый прибегаете к этому способу, чтобы заглушить жажду. Но поверь мне, дорогой и умный мальчик: надо уметь поставить свой дух так высоко, чтобы он всегда определял поступки твоего тела.

– Я только попробовал, – тихо сказал юноша. – Обещаю вам, что больше не буду…

– Не надо обещать, – возразил ему Клюгенау. – Не сегодня, так завтра мы тоже, наверное, прибегнем к такому же способу. Только вы очень рано обратились к возможности использовать свой организм в этих целях… Давайте я вам помогу собрать ваши вещи!..

Сверху послышался какой-то шум, и, когда Клюгенау выбрался на двор, казаки Ватнина уже вытягивали на стену крепости какого-то незнакомого офицера в ярко-красном мундире с резким скуластым лицом.

– Клюгенау! – на бегу приказал ему Штоквиц. – Фаик-паша прислал к нам парламентера. Я буду разговаривать с ним, а вы задержите Исмаил-хана, чтобы он своим присутствием ничего не испортил.

Офицер этот был из калмыцких ханов; его братья держали рыбную контору в Астрахани, сам же он учился в Новгороде – в кадетском имени графа Аракчеева корпусе. И если бы не религиозные распри, повлекшие его в пучину изгнания и предательства, он, может быть, сейчас сражался бы на стороне защитников Баязета. Но теперь он носил аксельбанты султанского прихвостня, и только легкая грусть в глазах калмыка, когда он смотрел на русских солдат, выдавала его истинное невеселое настроение.

Ватнин провел парламентера в помещение гюль-ханэ, откуда открывался вид на жалкий вытоптанный цветник, из гущи которого Исхак-паша наблюдал, как его жены купались в мраморных раковинах. Сейчас эти раковины были загажены кухонными отбросами, плитки мозаики отпали от стен во время артиллерийской дуэли.

– Итак, – сказал Штоквиц, садясь плотным задом на возвышение, с которого видел не одалисок, а потные и грязные лица солдат, с любопытством глядящих на калмыка. – Итак, – повторил он, – вы будете последним парламентером, который выйдет отсюда живым. Более никаких предложений со стороны турецкого командования наш гарнизон принимать не намерен. И мы будем вешать всех посланцев, о чем я и прошу вас передать своему повелителю – Фаик-паше, мудрость которого известна всему миру!

Калмыцкий хан, носивший эполеты турецкого офицера, ответил на чистом русском языке:

– Ефрем Иванович, я вас хорошо понял и благодарю за откровенность… Что мне сказать вам? Разрешите воспользоваться тем счастливым обстоятельством, что за моей спиной не стоит ни одного соглядатая, и ответить вам такой же откровенностью…

Штоквиц кивнул ему головой, и калмык продолжал:

– Вначале я обязан исполнить долг, чтобы довести до вашего слуха волю моего начальника. Фаик-паша вторично предлагает гарнизону сложить оружие и…

– Нет! – выкрикнул Штоквиц, медленно багровея.

Калмык склонил голову.

– Я так и знал, – ответил он, пряча в усах улыбку. – На этот случай Фаик-паша велел мне (правда, не сразу) заметить, что он согласен теперь и на сохранение при вас оружия. При развернутых знаменах вы можете пройти для поселения в тот квартал, который вам угодно самим же и выбирать. Также мне велено напомнить вам, что на родине оценят ваш беспримерный подвиг и в сдаче крепости для вас не будет никакого бесчестья, ибо вы сделали все, что могли…

– Все? – грубо спросил Штоквиц.

Калмык подошел к коменданту поближе.

– Вы ждете Тер-Гукасова? – спросил он. – Напрасно… Вы знаете, что Игдыр сейчас прикрыт только ротою Крымского полка? Эриванский губернатор Рославлев сможет назначить для вашей выручки лишь конницу Калбулай-хана… А вы уже давно не имеете воды!

– Ваша речь вполне разумна, – остановил его Штоквиц. – Но неразумны ваши поступки. Если вы знаете, что путь на Эривань заграждают только кордоны, то почему же вы не идете на Эривань?.. Ага, – погрозил он калмыку толстым немытым пальцем, – вам нужен сначала Баязет! Но можете передать своему паше, что Баязета он не увидит…

Пока шли переговоры с парламентером, Клюгенау занимал разговорами Исмаил-хана Нахичеванского. На чистейшем арабском языке он поведал ему все трудности карьеры такого честного и умного человека, каковым, несомненно, является хан, и далее заговорил с той наивной образностью, которой так богаты восточные наречия:

– Ваше сиятельство, рукою искренности откиньте фату с ланит красавицы цели: нельзя же разуму вечно блуждать, подобно раненой цапле в зарослях лотоса… Ты почему, сукин сын, изменил присяге? – вдруг спросил он по-русски, пробудив усыпленного хана.

Исмаил-хан вскинулся и заорал, что он не виноват, если Муса-паша Кундухов, этот осетинский выкидыш, пишет ему. Потом сразу осекся и, взяв прапорщика за горло, начал слегка придушивать его жилистыми пальцами.

– Ты что знаешь? – спросил он его.

– Только то, что вы накормили недавно десять нищих с майдана… Вспомните!

Исмаил-хан отпустил Клюгенау и вспомнил: девяносто первый стих пятой главы Корана очищал человека от предательства, если он накормит десять нищих, выкупит из тюрьмы невольника или будет поститься три дня подряд.

– А ты умный, – с почтением заметил хан, – у тебя даже волос на башке не осталось.

Клюгенау растер сдавленную шею ладонью:

– Кстати, о голове!.. Вы плохо цените свою голову, хан. Зачем вам быть начальником этой дурацкой крепости, если имеется уже комендант?

– А кем же быть?

Клюгенау оглянулся на дверь и порывисто зашептал в волосатое ухо Исмаил-хана:

– Против вас заговор… Кругом интриги… Молчите! Мне известно, что вы имеете право, вслед за Пацевичем, стать командующим войсками всего Баязетского пашалыка. Поняли?.. А вы здесь сглупили, и теперь в гарнизоне даже солдаты смеются над вами…

Через полчаса Штоквиц встретился с Клюгенау.

– Ну, что парламентер, господин капитан?

– Я его послал ко всем собакам… Ну, а что наш хан?

Клюгенау достал из кармана связку ключей от походной канцелярии и выложил перед комендантом печати гарнизона.

– Вы что… украли? – растерялся Штоквиц.

– Зачем? Его сиятельство сам вернул их мне. Теперь он будет прикладывать к бумагам собственный мухур!

– Выходит… выходит, что хан…

– Да, хан из этой игры выходит. Он может играть лишь роль несуществующего начальника пашалыка, который захвачен турками. А чтобы вступить в новую должность, ему необходимо сначала отвоевать этот пост у самого Фаик-паши!

Штоквиц поспешно рассовал по карманам ключи и печати:

– Знаете, барон, а вы мне начинаете чем-то нравиться!

Клюгенау поклонился.

Ватнин сапоги снял – шевелил пальцами, жмурился от удовольствия. Поглядывая на развалины города, из дымных руин которого щелкали вразброд шалые выстрелы, есаул сказал задумчиво:

– Сейчас, Елисеич, самое время на штурму идтить!

– Туркам-то? – удивился Андрей.

– Эк тебя обтесало: одни турки в голове… Не туркам, – пояснил Ватнин протяжно, – а нам штурма нужна!

– Это зачем же? – снова не понял Карабанов. – Чтобы на Игдыр пробиться?

– И поглупел же ты, братец, – заметил Ватнин. – Ты в «их-дырку»-то не заглядывайся. Ты под самый корень гляди… Осознал?

– Лезь уж ты сам под корень, – обиделся Карабанов. – Я тоже не глупее тебя: высунься мы из крепости, так дадут тебе турки поглядеть в… «их-дыр-ку»! Через гробовую-то крышку далеко видать!..

Наверх поднялся Сивицкий – просто так: подышать на высоте ветром, отдохнуть от стонов и крови, попросить у казаков табачку на завертку.

– Вылазку бы сделать неплохо, – продолжал Ватнин. – Раз-два, и у турка снова шея болеть будет. Дело то верное! Хорошее… Мы и водички поднаберем, кашицы наварим. То да се. Глядишь, жизнь-то и веселее станет!..

Он подтолкнул Карабанова в бок локтем, заразительно рассмеялся, отсыпая Сивицкому из своего кисета добрую порцию табаку:

– Остатний табачок-то, Александра Борисыч… Не от скупости говорю так, а жалеючи вас. Больно уж вы смолокурить любите. Вот прихлопнем кисет – начнем саман тянуть. Хорошо чай спитой. Да вот беда – никто чаю не пьет…

Пуля шлепнулась между ними и, подпрыгивая, покатилась куда-то по крыше.

– Эй, курдюк с поносом! – заорал Ватнин в темноту. – Не надоело тебе ишо пулять-то? Дай поговорить людям на ветерке как следоваи-ит…

………………………………………………………………………………………

– Как следоваит, – передразнил его снизу на дворе Штоквиц. – Распустил свое казачье! Делают что хотят… Столы в канцелярии на дрова порубили, шелку наворовали – портянок понаделали. Воруют почем зря… Эй-эй, голубчик, ты куда это с кувшином прешься?