Рой Якобсен - Стужа Страница 78

— Мы попросили тебя прийти, чтобы выразить благодарность тебе и твоим людям, ведь, не будь вас, мы бы не сидели сейчас здесь, в Йорвике. Старинная Мерсия вновь в твоих руках, ты имеешь больше земель и занимаешь более высокое положение, чем когда-либо, и мы искренне желаем крепить наше дружество.

Он встал, ненадолго скрылся в сумраке справа от очага и воротился к столу, держа в руках длинный меч в черных кожаных ножнах, окованных золотом. Выдернув меч из ножен, Эйрик положил его перед гостем, который широко раскрыл глаза и осторожно провел пальцами по блестящей стали.

— Прими этот дар, — сказал Эйрик, садясь, — и прости, что мы не призвали тебя раньше, нам кажется, тебе лучше не появляться прилюдно в нашем обществе. И я уверен, ты поймешь причину, если услышишь, что мы последуем твоему совету и прикажем убить Ухтреда, но не сейчас, и сделаешь это не ты и не твои люди. — Он помолчал и добавил: — Однако ж у такого человека, как Ухтред, наверняка есть и другие враги?..

— А то, — рассеянно обронил Эдрик, не отрывая взгляда от меча.

— Пусть пройдет месяц-другой, — продолжал Эйрик. — А ты пока подумаешь, как это осуществить…

Эдрик кивнул, спрятал меч в ножны и опять положил на стол.

— Теперь давай обсудим кое-что еще, — снова заговорил Эйрик. — Восточная Англия покуда не в наших руках, Лондон тоже. Я возглавлю поход на Ульвкеля, Кнут же выступит на Лондон — вместе с тобой?

Эдрик опять кивнул. А ярл, выдержав короткую паузу, добавил:

— И тут, естественно, возникает вопрос об Адальрадовом сыне Эдмунде: если народ говорит правду и Железнобокий пробился к отцу, то он способен причинить нам много вреда.

— Верно, — кивнул Эдрик.

— Ты Эдмунда знаешь?

— Да.

На сей раз ярл не удовлетворился односложным ответом.

— Так как, в сущности, ты человек Адальрада?

Воцарилась тишина. Эдрик явно растерялся. Кнут поднял глаза, но спокойно продолжил трапезу, Эдрик же аккуратно отставил кубок, обхватил ладонью меч, словно опасаясь, что он исчезнет, и устремил невидящий взгляд на Геста. Эйрик пришел на помощь:

— Раньше ты был человеком Адальрада.

— Верно. Раньше.

— Сумеешь стать им вновь?

Опять тишина. Впервые за все время гость улыбнулся:

— Да.

— Несмотря на плохие отношения с Эдмундом?

Улыбка стала еще шире.

— У Эдмунда и с отцом отношения не сказать чтобы хорошие, хотя сейчас они заодно.

— Значит, ты сумеешь пробраться в город, предать свою жизнь в руки Адальрада и снова завоевать его доверие, и не только его, но и Эдмунда Железнобокого?

— Сумею, — отвечал Эдрик Стреона.

— Я тебе верю, — сказал Эйрик.

Раз-другой переглянувшись с конунгом, он отпил глоток вина, мельком посмотрел на Геста и дал кой-какие указания насчет похода на юг — о кораблях, которые придут из Уэссекса к побережью Восточной Англии, и о том, какую позицию Эдрику должно занять к этому походу и к передвижениям Кнута, — затем, возвысив голос, сказал в заключение, что уйти Эдрику придется тем же путем, Даг сын Вестейна выведет его за пределы города, где он и должен находиться, пока датское войско не выступит в поход, а теперь ярлу и конунгу предстоит пировать с Ухтредом.

Эдрик быстро встал, взял меч, на мгновение задержав взгляд на блестящей стали, церемонно поклонился и исчез.

— Что ж, можно пригласить Ухтреда, — весело сказал ярл, наполняя кубок конунга. — Но сперва малыш Гест поведает нам историю о девочке, которая семь дней провела на льдине…

Снова зарядил дождь. Лил не переставая три дня и три ночи. Воины тем временем пили, ели да спали. Еле-еле, через силу, начались приготовления к новому походу, на юг. Правда, Геста все это не очень-то и касалось, он был отдан произволу переменчивых ярловых настроений, а на свободу вырывался лишь во второй половине дня, когда ярл совещался в городе с важными персонами, и шел тогда в церковь Троицы, чтобы побеседовать с незримым Богом и помолиться, в том числе за Хаварда, ведь друг его никак не выздоравливал. И однажды нежданно-негаданно Гест столкнулся с архиепископом Вульфстаном, который в одиночестве поднимался по отлогой каменной лестнице, спеша укрыться от дождя.

— А-а, маленький карлик, — сказал прелат и хотел было пройти мимо.

Но Гест сердито вскричал:

— Non sum nanus![104]

Старец отпрянул и на ломаном норвежском заверил, что никоим образом не хотел его обидеть.

— Однако ж ты хотел о чем-то спросить меня? — сказал Гест, не давая прелату опомниться.

— Спросить? О чем?

— Ты хочешь знать, можешь ли положиться на ярла и конунга. Можешь. Они сдержат свои обещания, и перед тобою, и перед церковью.

Вульфстан остолбенел. Устремил на Геста свои разные глаза, устало шевельнул рукой и тихо произнес:

— Лишь бы настал мир.

— А теперь я спрошу тебя кое о чем, — продолжал Гест, не давая ему уйти. — Мой брат болен и не получает надлежащего ухода. Я не сомневаюсь, что ты знаешь в городе лекаря, который может исцелить его.

Из-под седой бороды проступила легкая улыбка, архиепископ на миг задумался, потом любезно кивнул:

— Пожалуй. Здесь есть ирландский монах по имени Обан, Господь не только благословил его руки, но и наделил большим практическим умом. Если ты подождешь, я приведу его.

Гест замялся:

— У меня есть еще одно дело.

— Да?

— Я хочу креститься. И прошу тебя совершить обряд. Взамен я попрошу ярла сделать тебе подарок — organum hydraulicum[105] как в Винчестере.

Лицо старика приняло удивленное выражение, которое быстро уступило место унынию.

— Тебе не нужно делать мне подарки за крещение, — пробормотал он. — Пойду приведу Обана, а о другом поговорим позже.

Обан оказался ростом чуть повыше Геста, но пятнадцатью годами старше, безбородый, как ребенок, с серыми, кроткими глазами, правда, полными испуганного упрямства — он явно отнесся к этому поручению с большой опаской. Вдобавок Обан не знал ни слова по-норвежски и поневоле повторял каждую свою латинскую фразу по нескольку раз, потому что Гест понимал его далеко не сразу.

Добравшись до крепости, они спустились в старую дубильную мастерскую, где осталось совсем немного раненых, в том числе Хавард, который лежал на нарах в глубине помещения, под неусыпным надзором Митотина и Двойчат. Ротан сидел на каменном полу, уткнувшись головой в колени, а Пасть храпел на нарах, подле больного.

Гест посмотрел другу в глаза, тот ответил затуманенным взглядом и пробормотал, что Мёр вышел из берегов и кишит не то рыбой, не то хвоинками и мелкими зелеными шишками, — голос был чужой, не Хавардов.

Гест растолкал Пасть, откинул одеяла, показал Обану черную, опухшую рану и заметил, как у монаха дернулись веки, когда он наклонился и понюхал ее; потом Обан, прислушиваясь к стонам больного, ощупал желтоватую кожу и тихо сказал:

— Moribundus.[106]

Гест кивнул Ротану, тот поднялся на ноги, сгреб монаха за грудки и объявил, что ему не жить, если он сей же час не спасет Хаварда.

— Он говорит, — «перевел» Гест, — что любит Хаварда как сына и не сможет жить, коли он умрет. Но если ты исцелишь его, то будешь щедро вознагражден, ибо он человек верующий, богобоязненный и всегда держит свое слово.

— Он так сказал? — Обан посмотрел на Ротанову руку, потом перехватил его грозный взгляд.

— Именно так. — Гест велел Ротану отпустить монаха.

— Рану необходимо вскрыть и прижечь еще раз. Он сильный? Выдержит?

— Да.

— Тогда сделаем это прямо сейчас.

Гест объяснил Ротану, что им предстоит, и добавил, что пришлось посулить Обану большие пожертвования, дабы все прошло удачно: чем больше дар, тем больше шансов, что Хавард поправится.

Ротан недоверчиво глянул на него и увел брата на улицу, под дождь, где они принялись что-то обсуждать. Обан меж тем готовился произвести вмешательство.

Вернулся Ротан и сказал, что они с братом решили отдать монаху часть своих походных трофеев, но не всё, они не думают, что надобны пожертвования, это же просто суеверие, да и Гесту они всегда не больного доверяли…

— В общем, если Хавард останется жив, — продолжал он, — Обан получит этот вот золотой перстень, и это серебро, и два меча, и перстень, который ты подарил Пасти. Еще Пасть говорит, что не стоит грозить ему убийством, он должен ведь прижигать рану, имея в мыслях полную ясность, верно?

— Что ж, вполне разумно, по-моему, — сказал Гест.

Ротан все еще сомневался, но в конце концов принял-таки решение, хоть и с трудом. Причем требовательно заявил, что будет сам держать Хаварда и при необходимости сунет ему в зубы кожаные лоскутья, а когда все кончилось, был совершенно без сил, потный, злой и измотанный куда больше, чем после битвы. Пасть же только рыдал в голос и не находил себе места — ни в дубильне, ни на улице, под дождем.